Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой
Антоненко бегом поднялся по сходням и приказал дежурному играть аварийную тревогу.
Он любил эти срочные выходы в море. Любил ночную кутерьму, слепящий блеск прожекторов, звонки и гудки тревоги, треск прогреваемых моторов, короткие, хлесткие команды. И люди в такие моменты подчинялись его слову особенно легко и как-то весело.
Ему доставляла удовольствие и погрузка, когда кажется, что невозможно быстро поднять на борт шестисоткилограммовую помпу. Главное — первому ухватиться за эту помпу и крикнуть: «А ну, — взяли! Взяли, ребятки! Взяли!» И действительно ребятки берут, и помпа каким-то чудом оказывается на борту. Ему доставляло удовольствие и стоять на мостике, навалившись грудью на леера, засунув руки в широкие рукава реглана, смотреть вперед и, слившись в одно целое с кораблем, чувствовать всем телом каждый удар волны и каждый оборот двигателей…
К Оленьим островам вышли в седьмом часу утра. Снежные заряды прекратились. Сильно морозило. На прояснившемся небе бродили слабые сполохи северного сияния. Крутая после недавнего шторма зыбь накатывалась с моря, и бот сильно качало. Волны пробивали клюза, брызги секли стекла рубочных окон и замерзали, не успевая стекать. Чтобы лучше видеть, Антоненко опустил окно, и каждый раз, когда очередная волна, разбившись о форштевень бота, рушилась на палубу, его обдавало водяной пылью. Антоненко слизывал с губ соленую влагу и щурил глаза, но не закрывался от брызг и ветра. Он глубоко вдыхал холодный и густой воздух моря и радовался тому, что так хорошо распогодилось, что видимость миль двенадцать — не меньше, что ход, несмотря на зыбь, приличный и через полчасика они выйдут на траверз первого из Оленьих островов.
В рубке бота, кроме Антоненко и рулевого, были еще мичман Сапухин, старший мотористов, и командир отделения водолазов главный старшина Гуров. Антоненко раньше никогда не встречался с мичманом и теперь искоса поглядывал на него, прикидывая, разворотистый ли это товарищ и как у них пойдет совместная работа. С Гуровым же пришлось плавать все те месяцы, которые Антоненко отслужил после окончания училища. Гуров провел под водой около восьми тысяч часов и считался одним из самых опытных водолазов аварийно-спасательной службы флота. Он начал свою водолазную карьеру еще в те времена, когда эта служба называлась ЭПРОНом.
Это был очень большого роста медлительный человек, который улыбался так же редко, как и сердился.
В рубке все молчали, только рулевой время от времени вздыхал, а потом пробормотал, что зыбина какая-то очень уж крутая и все кишки наружу просятся.
— Да, натощак самое плохое так вот качаться, — сразу отозвался Сапухин, с сочувствием глянув на рулевого. — Без привычки и вообще плохо на море-то.
— Что, орел, укачался, что ли? — насмешливо спросил Антоненко, отворачиваясь от окна.
— Ничего, выдюжу. — Рулевой, молодой парень второго года службы, только недавно пришедший из учебного отряда, услышав голос командира, выпрямился и принужденно улыбнулся. Его лицо, слабо освещенное светом от компаса, было серым.
— Через полчасика за острова зайдем. А там волны не будет. Потерпи немножко, — подбодрил его Гуров и легонько хлопнул по плечу. — Терпи, казак…
«За острова зайдем», — значит, он убежден, что я судно проливом поведу, — подумал Антоненко. — Вот черт! А может, и действительно? Погодка разгулялась, сияние подсвечивает немного… Часика полтора выгадать можно. Ванин, конечно, проливом бы шел. А если с моря обходить острова, то что эти ребята обо мне подумают? — Он покосился на Гурова и Сапухина. Старшина водолазов стоял неподвижно, прижавшись лбом к стеклу окна, смотрел на море. — Да и время экономится. Пожалуй, следует рискнуть. Маяк на Оленьих видно прекрасно… Пройдя маяк, надо поворачивать к весту и идти прямо на скалы Трех Сестер. Эти скалы, наверное, тоже будут хорошо заметны. Их ребра такие отвесные, что никакой снег удержаться на них не может, и Три Сестры на фоне белеющего, заснеженного берега будут выделяться тремя темными пятнами. После Сестер — еще один поворот, и начинается самое узкое и опасное место пролива. Там каменные кошки и сильное течение. Сейчас начинается прилив, и течение будет особенно сильным. В том месте надо идти по створным огням и ни на кабельтов не отклоняться в сторону от фарватера.
Антоненко много раз плавал этим проливом с Ваниным и никогда не испытывал никакого волнения. Но сейчас появилось какое-то стеснение в груди, от которого стало трудно дышать. И сразу после того, как появилось в груди это стеснение, он понял, что обязательно поведет судно в пролив.
За волнение, за самые слабые признаки страха Антоненко всегда наказывал себя: шел навстречу той опасности и тому риску, которые вызывали в нем волнение и страх. И всегда страх оказывался побежденным. Так было еще со времен училища. С тех времен, когда курсантский палаш набивал ему синяки на левой икре.
Началось с первой же его морской практики. Обалдевшие от непривычной корабельной обстановки и качки курсанты толпились на палубе учебной парусной шхуны. Командир шхуны вызвал добровольцев убирать топсель на фок-мачте. Просто так, чтобы проверить людей. И Антоненко первым шагнул вперед. Что его подтолкнуло тогда? Было жутко даже просто смотреть на верхушки мачт, которые мотались где-то среди облаков, было тошно от качки, но он шагнул. И когда ударила по ушам команда: «Фор-марсовые к вантам! Паруса долой!» — он рванулся к этим вантам и почувствовал, как с каждым шагом в нем прибавляется сил и мужества. Люди смотрели на него снизу. Разинув рты смотрели однокашники, со сдержанной улыбкой поощрения смотрели офицеры. Это вызывало в нем пьянящее чувство бесшабашной удали. Ловко, почти не задерживаясь на краспицах, он проскользнул на марсовую площадку и ухватился за жесткую парусину топселя.
Далеко внизу белые усы пены отходили от носа шхуны. Марсовая площадка то повисала над водой, то стремительно проносилась над палубой… Да, он победил тогда в себе страх и принимал потом похвалы как честно заслуженные.
— Десять градусов вправо по компасу. Держите на вход в пролив, — спокойно приказал Антоненко и взял бинокль. Никто из окружающих его людей не мог догадаться о том, что командир волнуется сейчас и не до конца уверен в себе. Любому начальнику надо быть немного актером — уметь скрывать то, что чувствуешь на самом деле, и показывать только то, что считаешь нужным показывать, — так думал Антоненко. Но любой актер перестает быть актером, если нет зрителей. Также и для него было всегда важно видеть и чувствовать вокруг себя людей — зрителей, когда наступает напряженный момент. Играя роль, Антоненко и действовать на самом деле начинал так, как должен был бы действовать разыгрываемый им герой, поэтому вся эта игра помогала ему, и в мыслях он не отделял себя от того, кого он играл. Внешне в момент опасности Антоненко обычно становился намеренно медлителен и старался говорить, не повышая голоса.
Ничего особенно трудного не было в том, чтобы провести судно этим проливом, если бы видимость все время оставалась хорошей, но на Севере погода изменчива, капризна, и Антоненко, конечно, знал это. Температура падала. Ртуть в термометре подбиралась к пятнадцати градусам. В любой момент прохваченный морозом водяной пар может превратиться в туман, густой душной пеленой закрыть все вокруг. Тогда трудно будет пробраться сквозь узкость — створных огней не разглядит даже самый зоркий глаз.
Антоненко приказал прибавить оборотов. Узкая щель пролива впереди по курсу была заполнена мраком.
«Нужно экономить время. Нужно, — еще раз подбодрил себя лейтенант. — Переборки у лихтера слабые. Нужно торопиться». И в то же время все сильнее и сильнее начинал чувствовать своим моряцким чутьем, что туман будет. Будет, черт возьми. Хотя сейчас видимость превосходная.
Они вошли в пролив, и теперь никакие силы не могли бы заставить Антоненко повернуть назад.
Отблески сияния, будто легкий голубоватый дымок, скользили по береговым сопкам. На левом — высоком и обрывистом — берегу мигал маяк. Каждые полминуты он медленно, как подмокшая спичка, начинал разгораться, потом вспыхивал лучистым белым огнем и быстро гас. Вокруг бота теперь сгустилась тишина, потому что волны перестали разбиваться о борта, и только ветер посвистывал в оконной раме и сигнальных фалах да перестукивал двигатель. Но эти звуки были привычны и не замечались. Зато тишина промерзших скал и пустынных сопок на близких берегах была так явственна, что, казалось, ее можно ощутить как прикосновение чего-то холодного и упругого.
— Хорошо-то как, товарищ командир, — прошептал оживший рулевой. — Красота какая!
— На руле стоите! Помалкивайте, — буркнул Антоненко. Ему было не до красот вокруг.
Туман появился, когда прошли маяк. Будто кто-то начал вытаскивать из воды слой за слоем мокрую папиросную бумагу. Ветер трепал и рвал ее, комкал.
