Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Брянцев молчит. Сообщить о том, что в Ашхабаде развалились шины, — значит признать себя побежденным и навсегда поставить крест на дальнейших исследованиях. А не заявить об этом постыдно. Он, правда, не знает, каковы причины выхода из строя ашхабадских шин. Может, плохая сборка, или какие-нибудь другие дефекты, не связанные с антистарителем. В любом случае все рухнет из-за нелепого совпадения случайностей. С перепугу новую технологию отменят, попробуй потом восстановить ее. Так что же предпринять? Держаться до конца? А если предположить худшее — что в исследованиях что-то не учтено и завод продолжает выпускать аварийные шины. По закону больших чисел этого быть не может — количество брака к количеству выпущенных шин слишком ничтожно. А вот для Средней Азии, для высоких температур соотношение резко ухудшается. Но прежде чем решить конкретно, как действовать, он должен сам во всем разобраться. И дернул его черт послушаться Хлебникова и вернуться в Москву, когда гораздо умнее было бы на свой страх и риск лететь в Ашхабад и посмотреть на шины своими глазами. А пока, что раз уж нашелся такой надежный защитник, как Дубровин, надо попытаться выиграть сражение.
— Случай пока один, — придав голосу как можно больше убедительности, говорит Брянцев и замечает благожелательную реакцию на лицах. Даже холодные глаза Кузина потеплели.
— А Ашхабад? — следовательски прищурившись, спрашивает Хлебников. — Это еще четыре точки, по которым можно выводить кривую зависимости.
— Какой Ашхабад? — разыгрывает недоумение Брянцев, холодея от мысли, что его вот-вот уличат во лжи, и пытаясь волевым усилием унять дрожь, шмыгнувшую меж лопаток, однако повторяет, добавив голосу уверенности: — Какой Ашхабад?
Надменно хмыкнув, Хлебников факирским жестом вытаскивает из груды бумаг, заполнивших портфель, телеграмму и, чеканя слова, читает:
— «В автохозяйстве номер четыре опытные шины сибирского завода на третий день вышли из строя. Отслоение беговой дорожки».
Положив телеграмму на стол и прихлопнув ее ладонью, уничтожающе смотрит на Брянцева.
— Н-ничего не понимаю, — качнув головой, тянет Брянцев. — Дайте-ка мне, пожалуйста, телеграмму.
Лики многих из сидящих в кабинете изменились — у кого челюсть отвисла, кто заалел, кто напрягся, а у кого в ехидной усмешке рот до ушей растянулся. Разная реакция у людей, Брянцев это отчетливо видит.
— Если об Ашхабаде вы не знаете — это плохо о вас говорит, а если знаете и утаили — еще хуже. Так знаете или не знаете? Давайте в открытую, не наводите тень на плетень, — напористо повторяет Хлебников, игнорируя просьбу Брянцева.
Форма вопроса такова, что не ответить на него нельзя, но и ответить правдиво, когда на карту поставлены и исход большого дела, и собственная репутация, невозможно.
— Я хочу прочитать телеграмму своими глазами. Имею я право в конце концов? Или у меня одно право — выслушивать предвзятые сентенции? — идет в контратаку Брянцев.
Хлебников, однако, выполнить просьбу не помышляет — о том свидетельствует принятая им поза — вольно откинулся на спинку кресла.
— Кто прислал телеграмму? — интересуется Самойлов, предоставивший на длительное время спорящим полную свободу, — ему явно надоела эта игра в кошки-мышки.
— Какое это имеет значение? — юлит Хлебников.
— Сейчас все имеет значение! — вскипает Самойлов. — И перестаньте, пожалуйста, Олег Фабианович, разыгрывать здесь роль начальника разведки, пекущегося о конспирации своей агентуры!
Хлебникову не остается ничего другого, как протянуть телеграмму.
Прочитав текст, Самойлов обращается к Брянцеву:
— Кто такой Карыгин? — И тут же вспоминает: — А, это проштрафившийся бывший секретарь обкома, что сидит у вас на кадрах.
— Угу, — подтверждает Брянцев, вспомнив старую истину, что один враг может причинить больше вреда, чем сто друзей принести пользы, — враги куда активнее. Не сдержав себя, глухо произносит:
— Ну и сукин сын. Я дал ему указание послать в Ашхабад человека, чтобы выяснил причину отслоения, а он…
Хлебников расплывается в торжествующей улыбке.
— А Брянцев, оказывается, человек скрытный. Все знает, но делает невинные глаза и говорит то, что есть на самом деле, только когда деваться некуда. Ну и артист!
— Просто он не спешит с выводами, — вступается за Брянцева профессор Дубровин. Передвинув очки на самый кончик носа, присовокупляет, сожалеюще покачав головой: — А вот вы, Олег Фабианович, проявляете излишнюю торопливость. Непозволительную для ученого. Да-с!
— Верно, я тороплюсь! — не утратив бодрости духа, соглашается Хлебников. — Тороплюсь предупредить сотни, а возможно, и тысячи аварий! А что касается ваших теоретических домыслов, уважаемый Клавдий Яковлевич, то вынужден заявить: все они умозрительны, поелику вопрос старения резины отнюдь не вашей компетенции!
Лицо Дубровина, мирное, благодушное, с наивными детскими глазами, заливает краска возмущения. Все ждут, что он взовьется, но нет, профессору и на сей раз не изменяет выдержка.
— Простите, коллега, я на это совещание не напрашивался, — размеренно говорит он, в отличие от других поднявшись. — Меня пригласили как представителя Центрального научно-исследовательского института шин, очевидно доверяя как специалисту. Позвольте предположить, что, выскажи я мнение, соответствующее вашему, мою компетенцию вы не подвергли бы сомнению. Далее. Следуя вашему примеру, я вынужден отбросить соображения вежливости и такта и сказать вам, дорогой Олег Фабианович, что я никогда не заедал заводских работников за то, что они разгрызли орешек, который оказался не по зубам мне, и не навязывал свою державную волю. Вот так-с. — И как ни в чем не бывало сел на место.
Чувствуя, что Дубровин склонил людей на свою сторону и не найдя, чем ответить на его выпад, Хлебников решает ввести в бой главный резерв. Он выразительно смотрит на Чалышеву, но, увидев, что та не воспринимает безмолвную команду, наседает:
— Ксения Федотовна, вы приглашены сюда не в
