Матвей Тевелев - «Свет ты наш, Верховина…»
— Зачем же им было вызывать меня в полицию? Ну зачем?
И вдруг догадка осенила меня:
— Бежал! Горуля бежал!
— Что ты, Иванку!.. — взволнованно воскликнула Ружана. — Неужели ему удалось?
Единственный человек, кто мог бы подтвердить или опровергнуть мою догадку, был Куртинец. Первую минуту я готов был бежать к нему тут же, но, подумав о том, что за мною могут следить, решил выждать несколько дней.
Время будто остановилось. Дни казались бесконечными, а мысль о Горуле неотступно преследовала меня, за что бы я ни принимался.
Как-то рано утром решил я наконец пойти к Куртинцу. Он жил теперь в Ужгороде, в старой части города.
Мой приход в такой необычный час был неожиданным для Куртинца, но мне показалось, что он догадывается, зачем я к нему пришел.
— Несколько дней назад, пане Куртинец, — начал я, волнуясь, — меня вызывали в полицию.
— Я знаю, — спокойно сказал Куртинец. — И спрашивали вас о Горуле?
— Да, — ответил я, удивившись осведомленности Куртинца. — Спрашивали о Горуле… Он бежал из тюрьмы, пане Куртинец?
— Кто вам сказал?
— Вы сами должны мне это сказать.
Наступила долгая пауза.
— Хорошо, — тряхнул головой Куртинец. — К чему, собственно, скрывать это от вас? Горуля на свободе.
Радостное и вместе с тем тревожное чувство охватило меня. Я засыпал Куртинца вопросами, он неохотно отвечал мне. А когда я попросил помочь мне увидеться с Горулей, Куртинец отрицательно покачал головой:
— Об этом и не просите, пане Белинец.
— Вы не доверяете мне?
— Речь идет не о доверии, а о безопасности Горули. Вы должны это понять.
— Я понимаю, пане Куртинец.
— Пока это невозможно.
— Пока? Значит, через какое-то время, быть может?..
Куртинец с сомнением покачал головой. Я понял, что настаивать бесполезно. И все же надежда на встречу с Горулей не покидала меня.
Как-то в воскресный день мы гуляли по бульвару, тянувшемуся вдоль набережной. Народу, как всегда в праздники, здесь было множество. Лавочники, виноделы, чиновники и коммивояжеры в окружении своих жен и чад пришли сюда подышать свежим воздухом.
Вышел на прогулку и Чонка с женой. Последнее время Юлия помирилась с Ружаной, но на меня поглядывала косо.
Я заметил, что каждый раз нам навстречу попадался коренастый человек в мешковатом, словно с чужого плеча сидевшем на нем костюме. Взгляды наши то и дело встречались, и он смотрел на меня так настойчиво, что я невольно отводил глаза в сторону.
На одном из поворотов я чуть приотстал от своих, чтобы закурить. Но едва я поднес спичку к сигарете, как рядом со мной послышался негромкий голос:
— Не гасите, прошу вас.
Я поднял глаза. Человек, что так пристально глядел на меня при встречах, прикурил от моей спички и, притронувшись двумя пальцами к полям шляпы, спросил:
— Если не ошибаюсь, пан Белинец? — И, не дожидаясь ответа, понизив голос, добавил скороговоркой: — Отойдемте в сторону, мне нужно с вами поговорить.
— Пожалуйста, — произнес я нерешительно, — но позвольте мне предупредить своих.
Он кивнул в знак согласия.
Я догнал Ружану и, сказав, что отлучусь на несколько минут, вернулся к незнакомцу.
Мы свернули с шумного бульвара в боковую улицу. Тут мой спутник остановился и незаметно сунул мне в руку записку.
Я так волновался, развертывая ее, что едва не уронил.
На листке было написано всего несколько слов до боли знакомым, неуклюжим почерком:
«Иване, сынку, если хочешь видеть меня, доверься этому человеку».
Подписи не оказалось. Но разве нужна была она мне, чтобы узнать руку Горули?
— Где он? Что с ним? — забыв всякую осторожность, почти закричал я.
— Пожалуйста, поспокойней, пане Белинец, — нахмурился незнакомец. — Мы на улице, и кругом люди…
Он взял у меня из рук записку и спрятал в карман.
— А теперь, — сказал он, — слушайте внимательно. Завтра в девять вечера на малой станции… Ко мне не подходите. Билет возьмите до Ставного. Садитесь в тот же вагон, куда сяду я. Дома скажите, что едете в лесничество… Словом, никто ничего не должен знать… Вы поняли?
— Да, конечно.
— Вот и хорошо, — проговорил он уже не так сухо. — Продолжайте прогулку и помните, что ничего не произошло…
Он снова притронулся к полям своей шляпы и зашагал в противоположную от набережной сторону. Я вернулся на бульвар и разыскал своих. Мне стоило немалого труда играть роль спокойного человека.
42
…Чем дальше от Ужгорода, тем реже станции. Поезд катился по узким долинкам в самое сердце гор, к Ужокскому перевалу, откуда было рукой подать до польской границы.
Дребезжали оконные стекла, паровозик кричал пронзительно тонко, и гулко рокочущее эхо оставалось позади, в межгорьях, вместе с полосками дыма.
Надвигались сумерки, в вагоне уже царил полумрак. Из открытых окон тянуло росистой прохладой.
На каждой станции кто-нибудь выходил, и вагон постепенно пустел. Немногочисленные пассажиры-селяне одиноко дремали на лавках. Мой спутник сидел через отделение от меня, у окна. Я видел лишь его спину. Он ни разу не обернулся и не поглядел в мою сторону, но незримые крепкие нити связывали меня с ним. Я готов был следовать каждому его движению.
Я точно не знал, где мы сойдем, на какой станции, хотя билеты были взяты до Ставного.
Мысли, одна другой тревожнее, возникали в моем напряженно работающем мозгу. Уж не ловушка ли это? Нет ли здесь связи с капитаном из полицейского управления? Но письмо?.. Разве мог я ошибиться и не узнать почерка Горули?
Мне припомнились суд в Брно и последние Горулины слова: «… Я убегу из тюрьмы, и убегу непременно, это я вам твердо обещаю…»
В вагоне стало совсем темно. Я еле различал теперь силуэт человека, которому, быть может, так опрометчиво доверился. И вдруг я заметил, скорее почувствовал, что он шевельнулся и встал. Поднялся и я. Он направился к тамбуру, я последовал за ним.
В тамбуре никого не было. Человек наклонился к моему уху и опросил:
— Вы не побоитесь прыгнуть на ходу, не доезжая станции? Сейчас будет подъем, и поезд пойдет медленнее.
И действительно, поезд замедлил ход. Мой спутник открыл наружную дверь вагона и встал на последнюю ступеньку.
— Становитесь рядом, — приказал он мне, — я прыгну первым.
Спустившись на последнюю ступеньку, я вцепился в вагонный поручень и стал ждать. Паровоз, шипя, натужно тянул состав на подъем.
— Смелее! — произнес мой спутник и, оторвавшись от поручня, прыгнул на насыпь. Было слышно, как хрустнул щебень под его ногами. Я задержал дыхание и прыгнул следом…
Все обошлось благополучно. Еще мелькали проносящиеся мимо вагоны, а незнакомец уже нашел меня в темноте, взял за руку и быстро потянул в сторону.
— Здесь тропинка, — сказал он, — идите по ней прямо, я вас догоню.
В кромешной тьме, окружавшей нас, я еле различил тропинку и пошел по ней прочь от железнодорожного полотна. Сначала она вилась меж кустарников, а затем, взяв крутизну, потянулась через лес. Я шел ощупью, натыкаясь на стволы деревьев.
Только минут через десять, услышав за собою шаги, я остановился. Мой спутник нагонял меня.
— Все обошлось хорошо, — сказал он, — кажется, никого за собой не привели.
— А разве была такая опасность? — спросил я.
— Мне показалось, что кто-то увязался за нами, я ведь потому и решил прыгать, не доезжая до станции, а потом пропустил поезд… Шагайте смелее, пане Белинец. Экая темень! Ну, да ничего, сейчас устроим, чтобы вам легче было идти.
Он достал из кармана белый носовой платок и засунул один край его себе за ворот. И этот белый платок на спине идущего впереди человека маячил мне в темноте всю дорогу, пока мы не добрались до одинокого домика лесного объездчика…
Первым, кого я увидел, перешагнув через порог опрятной горницы, был Куртинец. Он поднялся ко мне навстречу с широкой лавки,
— Как добрались, пане Белинец? — спросил он, дружески пожимая мне руку.
Не помню, что я ему ответил. Я думал о другом человеке, но того, другого, в горнице не было.
От Куртинца не ускользнул мой беспокойный взгляд. Он ласково подвел меня к скамейке и сказал:
— Отдыхайте, дорога сюда нелегкая, особенно в такую темную ночь.
Кроме Куртинца и моего спутника, в комнате, скудно освещенной желтоватым светом маленькой керосиновой лампочки, находился еще один человек, должно быть сам хозяин, лесной объездчик. Он стоял, прислонясь к косяку двери, и по его лицу видно было, что он напряженно вслушивался в ночную тишину.
— Имре! Уже двенадцатый час, — обратился к нему Куртинец по-венгерски, — можно будить.
Имре кивнул моему спутнику, и они вместе вышли из домика, прикрыв за собой дверь.
— Дли вас все это неожиданно, пане Белинец? — спросил Куртинец, когда мы остались одни.
