Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
— Что ж. Я понимаю. Нет барабана, не нужны и палочки. Понимаю. Но ты же теряешь стаж? Неужели ничто не удерживает тебя здесь? Оставайся, будешь помогать нам — скоро начнем монтировать здесь насосную, чтоб поднять давление... В будущем, говорят, пар заменят электромоторы. Ну как?
— Не сердись, Ваттер, мое место не здесь. Для тебя машинный зал — второй дом, потому что у тебя есть и первый дом. А мне каждая мелочь здесь о чем-то напоминает. Я не рассказывал тебе, как мальчишкой откалывал всякие штуки. Отец не любил баловства, и порой мне крепко попадало. Тогда я шел искать утешения у мамы. Да-да.
— Это другое дело.
— Они оба у меня старики уже. Строить я теперь умею, и кто знает, может, смогу быть полезен кому-нибудь... Сейчас строители всюду нужны. Так что если когда-нибудь услышишь о каменщике или о ком-нибудь в этом роде и его будут звать так же, как и меня, знай, это я.
— Что ж, это другое дело, — повторил Ваттер и протянул Рейну жилистую, загрубелую от машинного масла руку. Пожатие было сильным и долгим. Так жмут руку друзьям, когда прощаются или встречаются с ними.
Молоденький накатчик подошел к своему предшественнику. Он был взволнован. Сколько стоит? У него пять тысяч на сберкнижке. Да, да! Пять! И у невесты, у пышноволосой Айны, ну, у той, с которой он всегда ходит танцевать в клуб, тоже есть что-то за душой. Летом они собираются справлять свадьбу. Они бы сразу справили, будь у них хоть какие-то виды на квартиру.
Сорк с сожалением покачал головой. Вот чем кончилось у Лейзика. Как старался парень! А Марике, дочка его, получила со своим парнем квартиру в новом доме. Повезло. Теперь иные счастливчики стали получать квартиры в новых домах.
Мартин узнал эту новость позже, подошел и, перекрывая шум машины, крикнул просто и ясно: «Дурак!»
Узнали и остальные. Галина, которая пришла за бумажными пробами, поглядела на занятого работой помощника сушильщика и, тихо вздохнув, сказала: «Жаль».
Никто не слышал этого. Да и зачем? Ее жалость так ничтожна по сравнению с жалостью, которую он испытал к самому себе, когда утром, в день продажи, сидел на низенькой куче досок на своем участке — месте своего последнего сражения. Какие радостные утра проводил он здесь! Сколько мечтал! О вещах небольших, вполне осуществимых и реальных.
Толь, который покрывал кучу досок, был мокрый от росы. Во дворах на другой стороне улицы лаяли собаки. Началось движение и стало шумнее. Где-то на улице Облика скидывали доски. А где-то подальше стучал знакомый молоток строителя. Радостное утро вокруг. Влажная трава искрилась, а с листьев сирени при каждом легком порыве ветра слетали капли. Сирень! Ее сирень! На двух кустах уже появились почки...
Лехте бежала на автобус; на солнце блестели замки ее портфеля. Она увидела человека, сидящего на куче досок, и после минутного колебания подошла к нему.
— Зачем вы это делаете? — спросила она голосом, в котором была укоризна.
Соседи! Рейн совершенно забыл о них.
— Ужасно! — продолжала Лехте. — Столько труда и...
— Труд трудом, но бывает, что жизнь приходится менять. Здесь, в городе, мне нечего делать. Я не в силах делать бумагу для тех, кто... — Он махнул рукой.
— Я никогда бы не поверила, что Урве может поступить так жестоко. Если мы встретимся, я не поздороваюсь с ней.
На его лице появилась печальная усмешка. Порывистость девушки напомнила ему их разговор с Эсси, и ему захотелось выглядеть в глазах Лехте великодушным:
— Никогда не бывает, чтобы одна сторона была виновата, если брак рушится.
— Все равно, но... Значит, вы знали все это уже зимой, уже в тот день, когда мы переезжали и вы были у нас в гостях?
— Я догадывался, Лехте, догадывался. Знаешь, я хочу открыть тебе одну тайну. — Рейн задумался. Но когда она спросила, он вдруг махнул рукой и сказал, глядя на улицу: — Нет, ничего. Я просто так. Если матери нужны будут инструменты, у меня тут пилы, острые стамески и рубанки, хороший топор...
— Зачем? Не надо! Вы сами...
— Ну, хотя бы на память. Мне нечего делать с ними. К чему мне продавать их или тащить с собой?
Лехте стояла, постукивая носком туфли о камень. Как бы ей хотелось сказать этому человеку что-то хорошее, что-то очень мудрое и глубокое. Но вместо этого она внезапно и неожиданно для себя пискнула тоненьким голоском:
— Мы не увидимся больше? — и покраснела до корней волос.
Рейн рассмеялся:
— Эстония — такая маленькая страна, что уж в ней-то знакомым друг друга не миновать. — Рейн серьезно продолжал: — Пойду, как и ты, на строительство. И, знаешь, Лехте, что я тебе скажу. Если вдруг нам когда-нибудь покажется там очень трудно — не поддадимся.
— Не поддадимся! — твердо сказала девушка и сияющими глазами взглянула на Рейна.
— Я смотрю, ты решительная девушка. Вот и я принял твердое решение. Когда-то я сжег дом. Нельзя было иначе. А теперь я продаю дом, который еще не достроен. Мне бы хотелось строить дома, которые не надо ни сжигать, ни продавать.
Двое — мужчина и женщина — нерешительной походкой приблизились к дому.
Установив, что не ошиблись, они стали осматривать объект покупки. Немногословный мужчина средних лет нашел, что дом будет холодным из-за стен, ему не понравились подвал и крыша. Жена, моложе его лет на десять, кареглазое застенчивое существо, время от времени смотрела на хозяина дома, которого, казалось, забавляла «осведомленность» ее мужа. Женщина не знала, что ее карие глаза вызвали в памяти этого высокого худого человека картину далекого прошлого. В тот раз он сам был в роли покупателя. Сейчас, называя цену, он в глазах этих людей действительно мог быть Юханом Тухком. Ну конечно же. Не собирались же эти скромные люди позволить ограбить себя. Такая цена — нет, даже и торговаться не стоит, к тому же из-за такой жалкой постройки.
Жалкая постройка! Карниз под стрехой, улыбаясь, напоминал об одном жарком летнем дне, когда далеко, на краю неба, громыхала гроза. Тогда они решили, что сделают на мансарде большую комнату с камином... Слишком низок подвал? Да в этом подвале... Урве, Урве! Видела ли она объявление? Все равно. Ее восемь тысяч будут положены под пресс-папье, а к ним — записка: «Продал». Пусть знает тогда, что не дом был ему важен, а она. Эсси тоже сказал — ты выбрал дом. Ложь! Он не выбирал дома. Сегодняшний день докажет это. Сегодня здесь продается не дом, продаются воспоминания, с которыми он не знает, что делать. Пусть заканчивает здесь другой человек, который ничего не знает о воспоминаниях. Только бы поскорее. Ее звонкий смех, когда она обливала его водой из шланга, все еще звучал в ушах. Однажды она сбрасывала лопатой землю на край ямы, вот сюда, где должна была быть терраса... Теперь же приходит какой-то посторонний человек, смотрит, ворчит. И даже не замечает в углу цоколя большого зеленоватого камня, на котором не увидишь ни одной слезинки битума...
Пусть придет настоящий покупатель, пусть придет уже сегодня и положит конец этой боли, которая не дает ему покоя.
А вот тут, возле сарая, он разводил костер; два закоптелых камня лежат рядом. Тут они сидели после работы, кипятили чай и строили планы на будущее.
Подальше — куча песку. Ахто когда-то сооружал там свои постройки.
Эй, покупатель, приходи скорее, здесь ждут тебя! Здесь тот, кто продает, хочет лишь свести концы с концами, хочет вырвать из себя все старое и уехать, хочет уже завтра начать все сначала — по-другому, умнее и лучше. Эти руки созданы для труда, для простого и нужного труда. Ваттер знает это. Услышат и остальные, те, кто сейчас, возможно, еще и думают, будто свой дом был ему дороже жены! Быть может, придет и такой день, когда на какую-нибудь большую стройку придет молодой репортер и... К черту! Какое это имеет значение? Людям нужно жилье. И это главное. Чем больше жилья — тем меньше несчастья.
Но кто это идет там? Это же Меллок — старый знакомый, почтенный пенсионер. Жив! И, кажется, в полном здравии. Желудок, будь он проклят, малость забастовал, половину пришлось оставить в Центральной больнице. Хороший хирург резал. Теперь опять можно есть все, что угодно. И жизнь надо как-то устроить, вот он и подумал, увидев объявление старого знакомого, а что, если...
Паук.
— У меня уже на мази, — схитрил Рейн.
— Ах, вот как?
— Ну, посмотреть-то можешь. Ты мой знакомый, может, я немного и уступлю.
— Сколько тебе давали?
— Приходила тут парочка. Пошли узнать, не смогут ли одолжить где-нибудь, потому что я хочу сразу получить свои тридцать тысяч.
— Тридцать!
— Погляди и скажи свою цену.
— Сразу?
— Да, тянуть не буду. Погляди сам. Материал. Работа. Ссуда, которую я должен вернуть и которую ты сразу сможешь снова получить от государства. Чем плохо теперь достраивать — крыша есть, вода и электричество проведены.
