Константин Коничев - Из жизни взятое
– Иван Николаевич, сколько ты лет живёшь со своей Натальей?
– Пока сорок два года и один месяц. Как вернулся с японской, с флота, так и женился. Да, прожил сорок два года, ни разу не спокаялся. Вот она у меня какая!..
– И до сего дня любишь её?
– Ну, что за вопрос. Конечно! Спервоначалу любил как хорошую, доброхарактерную и верную жену, а теперь ещё люблю и уважаю её как мать замечательных сыновей и дочерей. Она ведь занималась их воспитанием, мне-то некогда было.
– Хоть бы рассказал, как и где ты нашел такую себе подругу жизни?
– Да надо ли, парень? Впрочем, почему и не рассказать в назидание, как-никак обещаешь на свадьбу позвать.
– И позову.
– Ну вот, прежде чем мне рассказывать, а тебе слушать, бери-ка весла да перемахнем на тот берег к сараям – на случай от дождя притулиться. Солнце в тучку закатилось, да и ветерок с той стороны… Опять же комары злые. Кусают как собаки – быть дождю.
Они пересекают реку. На веслах сидит напарник. Начинает накрапывать редкий и мелкий дождь. Оставив вытащенную лодку на берегу, промеж кустов плакучей ивы, рыболовы входят в пустой, настежь раскрытый сарай. Здесь в уголке, за простенком, старый и молодой ведут задушевную беседу.
– Да, дорогой мой, длинна моя семейная сказка – всю не рассказать. Придётся тебе познакомиться с моей Натальей. Она доскажет: у бабы язык подвешен лучше, чем у меня. Если скоро думаешь жить своим умком да своим домком, то есть обзаводиться семейством, то у моей Натальи поучиться есть чему. Вон каких детей-то вырастила: что ни сын, то офицер, что ни дочь, то учёная… Каждому дитю в жизни у нас хорошее место. Один из них, слыхал, средний, Василий – главная гордость наша – полковник авиации и Герой Советского Союза…
– Слыхал, слыхал, – говорит напарник. – Как не слыхать. Про семью Щелкуновых много говорят. Да и про тебя, старина, толкуют, что ты – человек с крепкой головой и золотыми руками.
– Ну, про меня помолчим: о присутствующих не говорят. Вот дождичек перестанет… Ночь летняя короче воробьиного шага, а перед утром хороший лов на окуней будет. Да ещё из ружьишка парочки две утей щелканём – и хватит. Тогда и к старушке моей можно. При всяком случае ко мне добро пожаловать – Устюг, Кооперативная улица, дом 13. Квартиру всякий покажет. Сами-то мы уроженцы Архангельской области: я из деревни Прислон Котласского района, а она у меня родом из Подосиновца, из тех мест, откуда и маршал Конев. А женился-то я на ней в Петербурге, когда плавал на корабле «Память Азова»… Она тогда на услужении у господ была и белошвейкой работала.
Старик на минуту умолк, напрягая свою память. Высокий лоб покрылся морщинами. Он с трудом припоминал давно прошедшие годы, припоминал и рассказывал своему напарнику о кругосветных плаваниях и о том, как, уволившись с флота и не захотев, чтобы его Наташа служила господам, взял её и увез из Питера в Прислон, на Северную Двину, на приволье. Он долго рассказывал и о том, как в годы гражданской войны на севере служил в речной флотилии и, имея военный опыт, дрался против интервентов. А потом – служба в речном флоте на северных реках, редкие побывки дома.
После долгих разговоров рыболовы, подостлав под себя выцветшие плащи, легли отдохнуть. Напарник спал крепко и храпел с таким усердием, что не уступал перекличке коростелей, а Иван Николаевич дремал, полузакрыв глаза и, изредка посматривая на крышу сарая в ожидании, когда сквозь щели досок покажутся проблески рассвета, – как бы не упустить момент удачного лова…
…В то воскресное теплое утро, когда Иван Николаевич Щелкунов занимался рыбалкой с напарником, я ехал в Великий Устюг с прямой целью – встретиться и побеседовать с Натальей Михайловной Щелкуновой.
2. Материнское сердце
…Солнце поднялось высоко, но часы показывали только пять утра. Пароход, хлопая плицами колес, бороздил гладкую, словно застывшую поверхность разлившейся реки. У причалов дымили пароходы. Десяток древних белокаменных церквей отчетливо выделялся на фоне утреннего города.
Я спешу на Кооперативную. Во дворе дома № 13, у колодца, встречаю Наталью Михайловну Щелкунову. Ей уже перевалило за шестьдесят, но силенка у неё, чувствуется, ещё есть, иначе не гремела бы ведрами. Знакомимся. Спрашиваю, где их квартира – вверху или внизу двухэтажного дома.
– Вверху.
– Тогда, позвольте, ведра с водой я занесу.
– Ой, что вы, что вы, сама… разве это тяжесть?..
Мы поднимаемся по крутой лестнице. Пока Наталья Михайловна замачивает на кухне бельё в корыте, я осматриваю помещение. Две большие смежные комнаты. Множество цветов. В раскрытые окна вливается приятный запах садов. Солнечные лучи, прорываясь сквозь цветочные барьеры, расставленные на подоконниках, разбегаются вдоль пёстрых, хорошо простиранных половиков. На стенах и на комоде масса фотоснимков с изображениями награжденных офицеров – это дети Натальи Михайловны и их боевые друзья.
На столах и на полках замечаю прозрачные в лежачем положении бутылки. В них неведомо каким колдовским способом втиснуты макеты кораблей. Мое внимание невольно задерживается на этих многочисленных чудесных образцах тонкой художественной работы.
Наталья Михайловна идёт из кухни и, перехватив мой восхищенный взгляд, поясняет:
– Это мой старик Иван-чудодей такие штуки выделывает. Вернётся с охоты – с ним и поговорите. Многие видят, как он это делает, но никто не может так сделать.
Отвлекшись на некоторое время от интересных изделий, мы с Натальей Михайловной заводим продолжительную беседу о семье Щелкуновых, о трудном деле – воспитании детей…
Добрая, тихая Наталья Михайловна не слишком словоохотлива, но то, что я услышал от неё, достойно внимания.
…Давние, дореволюционные годы. Нужда забросила её в Петербург. Жила, убиваясь на работе и влача полуголодное существование. И казалось, что именно про неё, про северянку Наташу, заброшенную в далёкий, полный богатства и бедности Петербург, и составлена любимая в то время в их среде песенка:
Эх ты, бедная, бедная швейка,Пострадала с двенадцати лет.Нелегко доставалась копейка —Много вынесла горя и бед.
Потом с годами «на Васильевском малом острове» встретился земляк – матрос Иван Щелкунов. Дружба. Замужество. И снова северная деревня с её заботами и не менее тяжелыми делами. А главное – многодетность. Но где же они, выросшие дети, где семья Щелкуновых?..
Наталья Михайловна торопливо подходит к комоду и начинает выбирать фотографии.
– Вот они где… – говорит она с гордостью, и глаза её влажнеют. – Все они вместе и каждый в отдельности живы-здоровы в разных концах России-матушки, и все они в моих чувствах материнских, в сердце моём…
Она – счастливая и гордая мать – садится со мной рядом и дрожащими руками раскладывает фотоснимки у себя на коленях.
– Вот, начнем со старшего – Владимиром звать. Родился он на второй год после японской войны. Как взяли в армию, всё время служит в морской авиации. Тут видите в чине капитана – снимался давненько. Теперь он, отец говорит, стал званием повыше. Для меня-то они все одного звания – дети. Все любы, все дороги. А отец, тот ещё и по званиям различает. Да, Володя у меня на Дальнем Востоке. Мы вот тут с вами сидим, время в Устюге только седьмой час утра, а там, где Володя, наверно, уже час дня. Он, поди-ка, налетался на самолёте и теперь обедает…
Наталья откладывает фотоснимок в сторону, берёт без разбора другой, любуется на молодое лицо самого меньшего и говорит:
– Этот вот на двадцать лет моложе Володи. Звать – Фридрих Иванович. Отец так окрестил в честь Энгельса (Иван-чудодей у меня коммунист с восемнадцатого года). Фридрих пошел на войну добровольцем, и сейчас пребывает дальше всех – на Курильских островах. Недавно я встретила одного демобилизованного с Курильских и всё, всё расспросила, что за острова и что там за жизнь. Чудные места! Там теперь два часа дня, а то и побольше. Воскресенье, значит, у Фридриха выходной. Наверно, с товарищами ходит по бережку возле океана, а рыбы там страсть! Наловит самой лучшей, а варить и костер разводить не надо. Демобилизованный сказывал: там из-под земли горячие ключи бьют, настолько горячие, что набери котелок, да брось кусок мяса – и суп готов. Вот ведь какие на земле есть места. Там, говорят, земля-то потоньше нашей будет…
Наталья Михайловна долго смотрит на миловидного меньшака – девятнадцатилетнего добровольца, бережно кладёт снимок на стол и берёт следующую фотокарточку.
– Это вот Колька. Ему уже тридцать минуло. Тоже военный, специалист по телефонной части. И в финскую и в эту войну воевал, ранен не однажды, а жизни не лишился. Конечно, награждён. А это вот дочка – военный врач Зинушка. После войны в Иркутске обосновалась на житьё и терапевтом по внутренним болезням работает. Хотела было выучиться на хирурга, да я, мягкосердечная, отсоветовала: женское ли дело с ножом в руках вокруг больных возиться?.. Пишет – живёт хорошо. Иркутск ей нравится, а особенно там река Ангара почище нашей Сухоны. На любой глубине дно видно. И как рыба плавает – всё видно. Омуль там водится, а у нас этой рыбы нет… Вот вы посидите, мой Иван должен скоро появиться. Он на охоте и на рыбалке – с пустыми руками не придёт. Тогда что-нибудь зажарим… Может, и наша сухонская стерлядь не уступит иркутскому омулю. Про Зину сказать больше нечего. Жду от неё внучат. Вот и всё…
