Михаил Стельмах - Повести о детстве: Гуси-лебеди летят. Щедрый вечер
— Ничего себе характеристика! — повеселел председатель и нацелил на дядю Себастьяна ресницы. — Ты не скажешь, чего это от тебя так убегал человек, который чуть пяты не растерял?
— Наверно, спешил собрать свои обручи и клепки, — сразу же ответил председатель комбеда.
— Вот видите, как он разговаривает даже в чьем-то вышестоящем присутствии! А при вашем отсутствии он хотел побить меня тем кнутом, который с одного конца имеет музыку, а с другого — боль. Распоясался Себастьян, как натуральный анархист.
— Язык бриллиантовый, только слова — нитчатка, — спокойно отозвался малословный дядька Стратон.
— Нате и мои штаны в жлукто! — озлился Юхрим. — Они здесь все одной веревочкой связаны! А въелись в мою индивидуальность за то, что я по закону взымаю налоги, готовые деньги из тех кустарей, которые занимаются не делом, а безыдейной и подозрительной фантазией.
— Подожди, подожди! Что это за безыдейная и подозрительная фантазия появилась у кустарей? — Василий Иванович подбросил вверх черные косые стрелки бровей.
Тетка Христя умоляюще простерла руки к председателю уездисполкома:
— Да не верьте губе моего мужа, — она давно с правдой разминулась.
— Молчи, хворь моя! Тебе и кузнец ума не накует! — огрызнулся Юхрим.
— Весело вы здесь живете! — хмыкнул Василий Иванович и обратился к Юхриму: — Расскажи, как ты взымаешь из фантазии готовые деньги?
— Так, чтобы не разгулялась она! — и тыкнул пальцем на Демка Петровича. — Вот перед вами стоит тот индивидуум, что может, натурально, сделать из глины миску и горшок, рынку[53] и кувшин, макитру и куманец[54], кружку и рюмку — все, что нужно в доме пролетариата и трудового крестьянства. А он вместо реального трудового процесса бросился в мечтания-фантазию и лепит разную зверину, птиц и даже чертей с человеческими намеками и переживаниями. Вот я за эту чертовщину и прикрутил его налогом, за что и пострадал телесно, потому что наш председатель комбеда ограждает кустарей от налога. Вот как он понимает и подрывает финансовую политику первого в мире рабоче-крестьянского государства.
В глазах Василия Ивановича посветлел сонный туманец.
— Ты чего своевольничаешь, Себастьян? Закон есть закон и для гончаров, хоть бы что они вырабатывали. Земледелец платит за землю, гончар за глину.
— Как сказано: земледелец платит за землю, гончар за глину! — у Юхрима снова округлились и глаза, и нули на щеках.
— Чего молчишь, Себастьян?
— А что мне говорить? Грех красоту облагать налогом. Если ее станет меньше, так и мы измельчаем. Я не знаю, кто придумал горькую поговорку: бог для бедных сотворил вербу и картофель. А когда человек на бедняцком картофеле создает красоту, так мы должны похвалить, возвеличить этого человека, а не гнуть глупым словом или рублем, как делает этот оболтус. Демко Петрович, покажите свои фантазии.
— Да зачем? — безнадежно махнул рукой гончар. — Уже имею себе из уезда полбеды, так не хочу иметь всю беду.
— Слышите, слышите, Василий Иванович, что, натурально, говорят всякие подозрительные об уезде! И это при председателе вышеупомянутого уезда! Вот какую они красоту создают! Так и контрреволюцию создадут! К ним смотри, присматривайся и на заметку бери!
— Ну, о контрреволюции ты уж, мужик, загнул!
— Нет, не загнул! А чтобы поверили, демонстрирую курьез! Я сам, персонально, конфисковал на ярмарке у Демка Петровича глиняного черта, у которого долговязость фигуры, модель головы и округлость обеих щек были совсем похожи на меня. Покупатели смотрели на черта, а насмехались надо мной, о чем могут сказать записанные в мою книжечку свидетели. Вот таким образом этот индивидуум может дискредитировать не только меня, но и руководство всего нашего уезда. Я прогрессивно вперед забегаю!
— Смотрел бес в воду и только видел черта, — хмыкнул дядька Стратон.
— Показывайте, человече, свои фантазии! — обратился к гончару Василий Иванович.
Демко Петрович бросил на Юхрима хитринку, вздохнул и спросил у председателя:
— А какие же вам показывать фантазии? Возможные и невозможные, как говорит фининспектор, или только возможные?
Юхрима аж залихорадило:
— У вас снова объявились невозможности?
Демко Петрович невинно ответил:
— И на них хватило глины.
Юхрим вперил глаза в гончара:
— Не трясите беду — отряхнете горе!
Мастер возмутился, снял старость со спины, выпрямился:
— Чего ты меня, копеечный, пугаешь то рублем, то горем? Если на то пошло, перепугаю тебя! — он полез в мешок и начал раскладывать свои изделия на скамейке. Вот в его руке появился пучеглазый, с коржастыми щеками черт; закольцевавши себя хвостом, он держал в руке его конец, который завершался дулей.
Глянул Юхрим на черта — позеленел, негодующе тыкнул на него пальцем и сказал: «О!»
Все, кроме председателя уездисполкома, засмеялись.
— Юхрим, это же точно твоя парсуна! — хохоча, схватился руками за живот отец Себастьяна. — Вот только бы тебе на самом деле выпал такой кукиш!
Гончар вознамерился спрятать свою игрушку, но его придержал за руку Василий Иванович.
— Обождите, пусть люди посмотрят.
— А налога на чертей не будет?
— Вас не налог, а натурально, криминал ждет! Вот не я буду! — неистовствовал Юхрим и все больше становился похожим на лепленного черта.
Василий Иванович отмахнулся от угроз и прикипел к кафелине с уткой. Он долго-долго рассматривал изделия старого мастера, потом что-то вспомнил, нахмурился, обернулся к Юхриму:
— Так кто контрреволюцию создает: он или ты?
— Подумайте, подумайте, Василий Иванович, что вы при массах говорите! — раскололся на две половины голос Юхрима — первая тихо загудела, а вторая закипела, подпрыгнула вверх. И даже глаза фининспектора подкатились, стали наискось, а на окантованных губах шевельнулась испуганная улыбка. — Василий Иванович, дорогонький, разве же вы не знаете меня?
— От сегодня не знаю и знать не хочу!
— Так вы за такую мелочь, извините, за глину, обижаете человека?
— А где ты научился так обижать и унижать людей?
— Ну, вы еще меня не знаете, — грустно покачал головой Юхрим.
— Еще раз скажу: и знать тебя не хочу.
— Почему же так быстро? — Юхрим скрестил руки на груди и улыбнулся, как змей. Теперь он уже никого не боялся. — Я, натурально, понимаю: в красных казаках вам быстро надо было махать саблей, а решение принимайте не спеша, потому что поскользнетесь на глине, — она скользкая, — тыкнул пальцем на кафелину с уткой.
— Иди, скользкий, отсюда! — бледнея, понизил голос Василий Иванович. — Завтра же передашь свои дела.
— Не имеете права! Я, натурально, государственную копейку оберегаю! — взвизгнул Юхрим.
— А нам надо оберегать государство от таких болванов!
— Я и об этом скажу вышестоящим инстанциям! Я своего не подарю!
— Отворяй двери! — встал из-за стола дядька Стратон, и Юхрим сразу выскочил из хаты.
— Вот кому-кому, а мне достанется, — грустно сказала тетка Кристина, переглянулась с дядей Себастьяном, покосилась на стол и пошла хозяйничать к полке для посуды.
— За ваш талант, Демко Петрович! За то, чтобы ваши произведения и в столице порадовали людей! — чокается с гончаром Василий Иванович.
— Спасибо.
— Кристина, бери рюмку! — приказал дядька Себастьян.
— Хватает хлопот и без нее.
— Чего это не полную налили ей?
— Это чтобы я ее слезами, как свою судьбу, доливала, — тетка Кристина коснулась рукой щек, на которых до сих пор бунтовали румянцы.
— За твое здоровье, Кристя.
— За ваше, люди добрые, — и молодица вытерла глаза.
— Ты чего?
Тетка Кристина доверчиво и грустно взглянула на Себастьяна:
— Послушались уши его языка, а теперь горя и ведром не вынесешь. Конечно!..
— И где мои глаза были, когда ты невестилась? — тихо спросил себя дядька Себастьян.
— Ой! — тетка Кристина вздрогнула и самой грустью прошептала: — В лесах тогда были твои глаза.
— И кого теперь винить, леса или себя?..
Молодица что-то тяжело отвела рукой от себя, вздохнула:
— Эт, не будем об этом… Не каждый встречает свое щедрое утро или щедрый вечер… Что теперь мой хитрый мацапура[55] вытворяет?..
Уже потом село узнало, что Юхрим после разговора с председателем уездисполкома метнулся с доносом и жалобой аж в Винницу. И там поразил, удивил и разжалобил работников губфинотдела своим коронным, откуда-то украденным предложением, что он, беспокоясь о государственном рубле, даже из-под гадюки извлекал копейку. Дело закончилось соломоновым решением: с Демка Петровича сняли налог, а Юхрима забрали работать в округ…
— А что это за паренек у тебя? — остро глянул на меня Василий Иванович.
