Юрий Збанацкий - Красная роса
— У нас поросят нет. Сзывать их громким хлебанием — вещь напрасная.
Хозяйский сынок изрекал безнадежно:
— Маман, что ты его учишь? Не мечи бисер перед…
Я был убежден — хозяйкин сынок считает меня личностью, на которую не стоит обращать внимания.
Чай мне пища противопоказанная, и я категорически отказался от приглашения в гости. Сослался на то, что не сделаны домашние задания, а когда Оленка сразу же предложила взяться за них сообща, к счастью, нашелся — сказал, что моя хозяйка, как только стемнеет, закрывает на железный крюк калитку и спускает с цепи злую-презлую собаку.
Этот аргумент приняли к сведению. Не то что довольный, даже счастливый бежал я к своему жилищу. Чувствовал — подобные встречи предстоят в будущем.
И жестоко ошибся.
В следующие дни, поспешно выполнив домашние задания, я выходил на прогулку, неотступно вертелся возле Оленкиного дома, бродил по улицам и закоулкам, прилегающим к нему. Но ни Оленки, ни Поликарпа не встречал. То ли они не прогуливались больше, то ли избегали со мной новых встреч. Уже не скоро я чуть было не столкнулся с ними на улице, обрадовался этой встрече невероятно, но сразу же повернул назад, как ошпаренный. Они прогуливались не одни, с ними важно так и уверенно вышагивал Паныч, изысканно одетый в полосатые штаны и форменный пиджачок с нагрудными карманами. Я сразу понял, в чем дело: Паныч умеет распивать чаи, на чаях вырос, этот не прихлебывает, не скликает со всех городских околиц поросят, он не отказывается, видать, от приглашения, вот и вполз в доверие. Я плакал беззвучно, чувствовал себя и обворованным, и обойденным, и обездоленным, понимал: вот такую дружбу из-за собственной неосмотрительности потерял навсегда.
Второй раз с Поликарпом я увиделся так же неожиданно, как и в первый. Было это накануне Октябрьских праздников. Наш пионервожатый, неутомимый затейник и неустанный организатор Сема Штоцкий, созвал торжественный пионерский сбор в районном Дворце молодежи. Тему разговора засекретил. Но прозрачно намекнул — ждите сюрприз.
Появление на пионерском сборе Поликарпа и в самом деле было сюрпризом.
Я сразу узнал своего кумира, хотя он показался мне в этот раз другим, не таким, как всегда.
Одет он был в просторный серого цвета костюм, голубая рубашка и красный галстук — кстати, виденный мной впервые — еще ярче подчеркивали бронзово-темный цвет твердого, выкованного из благородного металла лица, даже оспин не было заметно, они словно растворились на коже.
Орден Красного Знамени так и сиял на красном, как жар, банте.
Поликарп не то что сконфуженно, просто, видимо, от смущения непривычно щурил глаза, а может быть, он знал, что оттого они у него не будут казаться такими разными. Во всяком случае, и тот, неживой, неподвижно увлажнявшийся под рассеченной сабельным ударом бровью, походил на живой, пылающий, полный скрытого ума и невысказанного восторга.
Мы не сводили глаз с Поликарпа, любовались его орденом, ждали его слов, а тем временем говорил быстро и вдохновенно Сема Штоцкий, рассказывал нам о присутствующем госте так, словно знал его лучше, чем тот сам себя.
— Мы встречаемся, товарищи пионеры, накануне Великой Октябрьской годовщины с кавалеристом червонного казачества Украины и легендарной Первой Конной красного командира Семена Михайловича Буденного. Мы по-пионерски горячо приветствуем Человека с большой буквы, смелого бойца, сабля которого никогда не тупилась, мы чествуем боевой подвиг рыцаря революции, чьи боевые раны являются и нашими ранами, мы…
Речистым и неугомонным был наш пионервожатый Сема, умел сказать, умел и задеть за живое каждого. Он так подробно и с таким пафосом прокричал всю боевую биографию Поликарпа, что мне даже не по себе стало оттого; уже со страхом и недоверием смотрел на случайного своего знакомого, отца Оленки, думал: да как же это так получилось, что этот необыкновенный великий герой сидит вот перед нами, а не пребывает где-то там рядом с Буденным и Ворошиловым в Москве или вместе с Петровским в Харькове?
— Нашему городу, хотя он и небольшой, — напевал Сема, — здорово везет, у нас работают столько известных деятелей, а вот и нашего дорогого гостя прислали возглавлять рабоче-крестьянскую инспекцию на страх врагам, на радость трудовому народу…
Поликарп все время, пока Сема Штоцкий ораторствовал, окаменело сидел на месте, только глаз его зрячий не находил себе места, вспыхивал то удивлением, то нетерпением, то ирония прыскала из него, то излучалась явная насмешка.
Наконец Сема выговорился и торжественно объявил:
— Слово имеет товарищ Поликарп…
Запнулся, почесал за ухом, наклонил голову в сторону гостя:
— Простите, не знаю, как ваше отчество?
— Товарищ Поликарп. Вы все сказали… — насмешливо повел глазом на оратора Поликарп.
— Ага, понимаю, партийная кличка. Так и скажу: слово предоставляется товарищу Поликарпу.
Сколько я потом ни старался вспомнить, что именно говорил Поликарп, не мог вспомнить. Единственное, что запомнилось: насмешливый блеск его глаза и смех в голосе, когда начинал словами:
— Мне, собственно, и говорить нечего. Товарищ так подробно обо всем рассказал, что не знаю, о чем тут уж и говорить…
Говорил о тяжелом прошлом народа, о Ленине, об Октябре. Но что именно — не запомнилось. Наверное, о том же, о чем и в книжках писалось, что мы, пионеры, хорошо уже успели усвоить в начале своего жизненного пути.
Вспоминается только — вопросами засыпали Поликарпа. И все то, что он отвечал на них, помню и сегодня.
— А вы Буденного видели?
Глаз Поликарпа загорелся каким-то необычным огнем, на устах вырисовалась теплая улыбка, блеснули синевато-белые зубы.
— Конница Примакова и Первая Конная Буденного не раз ходили вместе на врага. Буденный Семен Михайлович, храбрый командир и заядлый рубака, не гнушался нашим братом, поэтому и виделись не раз.
— А Ворошилова встречали?
— С Климентом Ефремовичем тоже виделся не раз. Очень хороший он человек, душою всех наших конников был.
Вопросы сыпались за вопросами, я молча слушал ответы и чувствовал, как Поликарп, а с ним и Оленка не приближались ко мне, а, наоборот, отдалялись, будто в небо возносились. Мне, простому крестьянину, далеко до них, это был просто случай, игра затейницы-судьбы, которая свела меня в тот вечер с таким человеком.
Уже потом, учась в пятом и в шестом, я никогда не искал встречи с Поликарпом, иногда видел его издали и делал все, чтобы не попасться ему на глаза, словно чувствовал себя виновным перед ним, а почему, и сам того не знал. Оленка первое время все в гости звала, но, наткнувшись на мой упрямый отказ — у меня находилось множество причин для этого, — перестала приглашать, хотя в школе и не избегала меня, но я видел, что все же в разговорах она отдавала преимущество Панычу, которого, и сам не знаю почему, я возненавидел так, как никого другого ни до этого, ни после. И не за то, что он меня оттеснил, а потому, что усматривал в нем непревзойденного нахала, который, пользуясь тем, что имеет возможность натянуть на плечи покупной пиджак с модными карманчиками, набирается нахальства мозолить глаза такому человеку.
Слава Поликарпа витала над городом, слышали про него даже в нашем селе.
Помню, пришел как-то к сыну моей хозяйки сосед. Сын моей хозяйки, как уже говорилось, был человеком странным. Черт его знает, кто он и был — поп не поп, а носил такую гриву, что сам архиерей мог позавидовать. Похоже было на то, что от самого рождения его не стригли, а с того времени, как начали расти борода и усы, не брили. Зарос он буйно, только острые глазенки и нос-бульбочка выделялись среди непроходимой тайги: хоть я и видел часто его за трапезой, но до сих пор не могу себе представить, как он пропихивал в свою пасть те отбивные и котлеты, которые так щедро и благоговейно, как только он появлялся в хате и падал на стул, выставляла перед ним лебезящая мамаша. Куда и на какую работу он ходил, так я никогда и не узнал, но где-то же он работал, так как бегал туда спозаранок, а возвращался вскоре после того, как нас выпускали из школы.
Каждый раз, перекатившись через порог и обеими руками загребая на ходу черный, с рыжинкой веер бороды, он зычно басил:
— Ну, маман, имеешь удовольствие зреть своего отпрыска голодного, аки лев в пустыне. А-а, ребрышко в сметане! Спасибо, маман, угождаешь ты моему чреву, аки ангелы всевышнему…
К этому бородачу зашел сосед, совета спрашивал, как повлиять на фининспекцию, которая жить не дает, облагает поборами, а они такие же непосильные…
— А вы обратитесь к этому… к рябому, которого Поликарпом зовут, говорят, самый справедливый из начальства.
— Был и у него…
— И что он?
— Сказал, что все в порядке.
— В порядке?
— Ага. Говорит, либо плати, либо переходи на трудовую, то есть пролетарскую, линию.
