Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

Прежде чем отпустить взвод на обед, остановил он его, развернул к себе и сказал:

— Что же это, братцы, получается? Сколь вам долбить одно и то же? Ведь четвертую неделю занимаемся, а иные не то что ружейным приемам не обучились — маршировать не умеют, повороты путают! Хоть сено да солому привязывай. Куда же это годится! По цельному дню топчемся, а толку нет. Ночами, что ль, гонять вас еще?

— Вот тех и гоняй, какие не умеют! — выкрикнул Яшка Шлыков. — А нас-то за какой грех?

— После обеда, — продолжал солдат, — разделю взвод на три группы, и заниматься с ними будут Шлыков, Рослов и Кестер. Вы и верно что уж давно всем овладели, так научите других. А мне к доктору в околоток дойтить надоть. Разойдись!

— Гляди-ка ты, месяца не прослужили, а уж в командиры выбились, — зубоскалил дорогой Яшка. — Эдак мы и до генералов шутя дойдем.

— Дойдешь, — обиженно возразил Степка. — Дернуло тебя с языком-то! Вот и поворачивай теперь на сено да на солому.

Котелков им не дали. На сколоченных наскоро длинных столах под тесовым навесом стояли большие блюда, а лучше сказать, тазики эмалированные. Щи и каша подавались в этой посуде. Возле такого тазика садились десять человек — все отделение — и дружно работали ложками.

— Ну, зачастили опять, — возмутился Колька Кестер. — Из ложек вон льется. Куда же торопитесь, на пожар, что ли?

— Ты языком-то поменьше, а ложкой почаще, — посоветовал ему Степка, — оно и ровненько всем достанется, без обиды.

— Вот поедим, потом расскажу, чего сделать надо, чтоб ровненько-то было, — пообещал Яшка.

После обеда отошли ребята на полянку, полегли рядком и закурили.

— Ну, и чего ты сказать-то хотел? — вспомнил Степка, ткнув Яшку под бок.

— А-а… Это еще при Петре Великом будто бы кормили солдат так же вот, как нас теперь, из одной чашки. А люди-то ведь и в те времена разные были: кто смел, тот и два съел, а разини голодными оставались. Жаловаться стали. До царя те жалобы дошли. А где ж ему столь железа взять, чтоб каждому чашку либо котелок сделать… Мудрый он был, сказывают. И велел царь, чтобы каждый солдат сделал себе ложку с длинным черенком, чтоб та ложка от конца пальцев правой руки доставала до левого плеча. И весь черенок в колючках должен быть, чтоб держать его можно было только за самый конец. А как сделали они это, старые ложки отобрали у них да сожгли. Вот сели обедать солдаты, а ложки-то не попадают в рот да и только! Все мимо, за ухо достают. Ну, есть-то, конечно, хочется. Почерпнул один да подал в рот товарищу слева, а тот — своему товарищу слева! Так и пошло по кругу. С тех пор и жаловаться перестали — всем ровненько доставалось из общей чашки.

— Ну и загнул ты, Яшка! Молодец, — похвалил Колька Кестер, засмеявшись. — Ты подскажи-ка здешним начальникам такую идею. Сами они ни за что не догадаются.

— Э, нас на фронт скоро попрут. Стоит ли связываться с таким делом, — отшутился Яшка, пуская колечками дым изо рта.

— А на какой фронт? — ехидно спросил Степка.

— Пес их знает! Скажут, что ли, тебе? — Бросив окурок, Яшка перевернулся на спину и подложил руки под голову. — Там и с германцем все еще будто бы грызутся, а тут своих фронтов хоть отбавляй.

— Скорее всего, на красных погонят, — предположил Колька.

— То-то вот и есть, что, как скотину, попрут, — сжимая заскорузлые кулаки, сказал Степка. Он и доверял Кестеру, и вроде бы чуток опасался его. — А не лучше ли нам так же сделать, как тот сынок?

— Какой еще сынок? — насторожился Колька, чувствуя эту опасливость дружка.

— Да мужик один с сыном да с работником сено литовками косили. Ну вот, как время к обеду подходит, хозяин варить на стан отправляется. А молодые косят. Мяса хозяин клал в котел понемногу и, когда резал его на кусочки, немножко недорезал. Ну, сядут они обедать, сперва, понятно, щи хлебают, мясо-то не трогают. А потом, как вдарит хозяин ложкой по чашке — разрешение даст на мясо-то, — и сам первый подденет. А коли оно не разрезано, то все и потянется за его ложкой. Ребятушки только в рот ему поглядывают. Хозяин же еще приговаривает: «Ну, как вас бог связал, так пущай и развязывает!» — Степка даже показал для наглядности, как это делал хозяин. — Так вот покосили с недельку на одних щах ребятки. Ноги едва волокут, а мужичок, ничего, краснеет, лоснится от жира. Перед обедом работник и говорит сыну хозяйскому: «Ежели он и сегодня так сделает, проучу я его! Только ты не заступайся». — «Ладно», — сын отвечает… Ну, за обедом все так и вышло. Только потянул мясо хозяин — работник-то вскочил да и давай его тузить! «Сынок, сынок, — скулит из-под его хозяин, — чего ж ты глядишь-то? Отца ведь бьют!» — «Нет, батя, — сынок говорит, — как вас бог связал, так пущай и развязывает».

— Ну и хитер же ты, псина! — загоготал Яшка, хлопнув наотмашь друга по загривку. — Гляди-ка ты, куда ведь он удочку закинул, в самый омут! Как их бог связал, так пущай и развязывает! А мы, стало быть, в сторонку?

— Пока хоть в сторонку, — как давно решенное, утверждал Степка. — Неужели рука у тебя подымется против своих?

— Там и перебежим, коли против своих пошлют.

— Эх ты какой! Побежишь, а тебе — пуля в затылок.

— Степка-то дело говорит, — вступил в разговор и Колька, — да куда ж податься, скажите вы мне. Ведь в первую очередь дома искать станут. А мой живоглот и поиска ждать не будет — сам привезет обратно либо атаману доложит.

— А ты ему и скажи, как его бог связал с беляками, так пущай и развязывает, — зубоскалил Яшка. — Сам-то он дома сидит, а сынок — выручай!

— Вот об этом и думать нам надоть, где схорониться, — объявил Степка. — Головы-то для чего нам дадены, чтобы только шапки носить, что ли?

— Эй, командиры! — послышался издали хриплый голос взводного солдата. — Стройте людей на занятия!

— Ну, пошли, командиры, — лениво поднимаясь, позвал друзей Яшка.

Песок уже дымился под множеством ног на площади. Со всех сторон слышались команды: «На ру-ку!», «От кавалерии прикройсь!», «Коли́!», «Кру-гом!». Все это перемешивалось и походило на собачий лай.

Колька Кестер со своей группой новобранцев ходил туда и сюда, а между тем подавался в сторону Токаревки, где попросторнее было. Недалеко водил взвод человек в старенькой серой кепке, черной косоворотке под поясок. Чуть повыше среднего роста. Темно-русая борода с проседью — недлинная, но широкая, окладом. Что-то знакомое слышалось в басовитом голосе этого человека.

Сначала Колька определил ему лет около сорока, но вскоре понял, что лишку хватил. Моложе он намного… И тут его осенило: «Ба-атюшки! Да ведь это Василий Иванович, кажется, только с бородой и в кепке этой совсем изменился. А вдруг да не он?» Стал ждать, когда он даст передышку своим новобранцам, и подойти — будь что будет! Может, вклепался. Бывают похожие люди.

Дождавшись перекура и посадив своих солдат шагах в тридцати от взвода Василия Ивановича, Колька свернул цигарку и, не прикуривая, пошел к нему. А тот тоже, видать, наблюдал за юнцом, потому двинулся навстречу. Сошлись на середине.

— Прикурить у вас можно, Василий Иванович? — зашептал Колька, подходя.

— Не Василий Иванович я, а Егор Петрович, — тоже тихо ответил подошедший. — А лучше просто по фамилии — Иванов.

Колька было открыл рот, собираясь что-то сказать, но строгий собеседник перебил его:

— А лучше всего — не знаешь ты меня, никогда в глаза не видел. Ясно?

— Ясно… Да что же, не уберегли Поповы-то?

— К народу мне надо, понимаешь? Чего же за печкой-то сидеть! Двинулся я от них в сторону Полетаево, да в Николаевке вот нарвался на всеобщую мобилизацию. Но и тут работать можно пока… Все! Не знаешь ты меня.

Они разошлись, а у Кольки теперь появилось еще больше вопросов, чем до встречи, но спросить не у кого и посоветоваться не с кем. С друзьями о своем открытии тоже нельзя поговорить. А главное, никак он не мог сообразить, что к чему. Ведь только что в обед ребята о побеге поговаривать начали, а этот Иванов чуть ли не сам сюда пожаловал и говорит о какой-то работе тут. Какая же может быть работа, ежели человек скрывается от властей? И надо ли им убегать, коли такой человек зачем-то находится здесь?

Все разъяснили дальнейшие события.

Троицкий Меновой двор никогда не радовал горожан своим видом. Огороженный четырехаршинным деревянным заплотом, он стоял обособленно на взлобке, повернувшись к городу спиною, а воротами — в просторную курганистую степь. Когда-то проходил тут большой торговый караванный путь. Тянулись караваны из Средней Азии и даже из Индии.

В основном шла здесь оптовая торговля. Каждое лето денежный оборот составлял более четырех миллионов рублей. Ковры, яркие шелковые и другие восточные ткани, фрукты, пряности, табуны полудиких коней, стада откормленных баранов и многое другое переходило на Меновом дворе из рук в руки. Оборотистые купцы увивались тут постоянно, как осы возле гнезда в жаркую погоду.