Анатолий Алексин - Рассказы
Говорят, «точность — вежливость королей». Если так, Юлька была королевой. Пунктуальность ее многие тоже нарекли «болезненной» и «ненормальной». Такой она представлялась людям, привыкшим к бедламной необязательности. По Юльке действительно можно было проверять часы. Но это вовсе не значило, что она хоть на миг оказывалась «механизмом». Она была человеком. И это многих удивляло. Потому, видимо, что не столь уж многие люди являют собой людей в полном смысле этого слова. Или понятия…
Весь дом, состоявший, вопреки своему аристократическому величию, из коммуналок, знал, к кому надо обращаться в трудную минуту. К Юльке из двадцать первой квартиры…
Счастливые минуты и часы люди чаще всего дарят самим себе. Но тяжесть поры печальной стремятся разделить с тем, кто способен подставить плечо.
Плечи у Юльки были худенькие, но такие прочные, что не сгибались ни от какой беды человеческой, а способны были тащить беды через соленую реку страданий и слез к берегу спасения или, по крайней мере, надежды.
Первую Юлькину любовь сгубила ее пунктуальность… Когда двадцатилетний студент, выпроводив однажды своих родителей на концерт, заманил Юльку в пустую квартиру и ринулся в привычную для него атаку, она вдруг взглянула на часы и воскликнула:
— Через десять минут я должна сделать укол!
Казалось, она всадила шприц в ягодицу студента.
— Что?! Какой… укол? — Он присел от расслабляющей неожиданности.
— Какой? Укрепляющий! — ответила Юлька.
— Что… укрепляющий? — тихо проговорил он.
— Сердечную мышцу… Ты забыл об Ольге Власьевне?!
Студент не мог о ней позабыть, потому что никогда о ней и не слышал.
— С первого этажа… У нее же вчера был приступ.
— Ну и что?
— Из-за этого самого «ну и что?» вчера не приехала «неотложка». Хотя я ее вызывала.
— В наш дом «неотложка» вообще ездить не будет! — заряжаясь раздраженной энергией, сообщил он.
— Почему?
— А ты для чего?
Тогда Юльку «неотложкой» еще не нарекли. Но вскоре, с легкой руки студента, так и не дотянувшейся до Юлькиного тела, прозвище до нее дотянулось.
— А если бы в этом доме было не шесть этажей, а восемнадцать? Если бы у нас был не один подъезд, а было бы семь или девять? Как бы ты охватила своей «неотложностью» все квартиры?!. Да еще коммуналки! — ядовито, как всякий «недотянувшийся», поинтересовался студент.
— Нашлись бы и другие… Не одна же я?..
Но студент как раз был уверен, что Юлька одна. И он, похоже, был прав. Но сама Юлька не была о себе столь «особого» мнения. Она верила тем, навстречу которым устремлялась. Тем более, что даже плохие люди в те моменты, когда их спасают, становятся временно хорошими. Или такими кажутся.
Студент вскоре еще раз попытался «просветить» своих родителей, но уже не концертом, а двухсерийным зарубежным фильмом, который, как он заранее выяснил, длился более четырех часов. В тот день Ольга Власьевна поднялась на ноги… Но скоропалительно рухнула, сраженная острейшим радикулитом, Нина Борисовна. Та самая, которая в школе обучала Юльку зоологии, а вне класса приобщала ее к человечности. «Человечность», «доброта», «самоотверженность»… Юлька терпеть не могла этих слов: ей казалось, что чем чаще их произносят, тем меньше вокруг истинной доброты. Слова эти, как и имя Бога, она всуе употреблять не смела.
Студент оскорбился… Но что Юлька могла поделать? Извиняться у нее не было времени.
Юлька не читала Данте и не знала, что в Девятом круге «Дантова ада» мучаются «предатели благодеятелей» и что именно они считаются самыми непрощаемыми грешниками. Но добро, даже самое малое, она ценила, как безграничное, и ощущала неотвязную потребность отвечать благодетелям благодеяниями.
Был, пожалуй, единственный человек, которому Юлька на добро ответила «злом». Правда, не по своей воле… Это была мать, которая умерла при родах. Отец же от горя начал спиваться… Юлька металась между маминым кладбищем, клиникой, в которой с фанатичным упорством спасала отца, больными людьми в своем старинном шестиэтажном доме и вязанием, которым занималась очень искусно, но по ночам. Вязание помогало ей не умереть с голоду, носить, а вернее, мчать по земле ноги.
В педагогическом институте Юлька училась заочно, поскольку учиться иначе ей не позволяли заботы о тех, что нуждались в ее хлопотах. Хотя сами-то они все на свете делали «очно».
Когда оказалось, что у Нины Борисовны не острый радикулит, а рак позвоночника, к которому не надо было добавлять эпитета «острый» (до того он сам по себе был безысходно страшен!), Юлька вообще переселилась к своей бывшей учительнице.
Нина Борисовна обучала зоологии, но фактически от «зоологических» проявлений оберегала… И не одну только Юльку — у нее было много учениц и учеников. Поэтому, видя, как отчаянно Юлька пытается укротить немыслимые ее страдания, учительница своим по-прежнему спокойным, все и вся умиротворяющим голосом попросила:
— Позвони кому-нибудь… из своих подруг. Не можешь ведь ты одна…
Юлька стала названивать подругам из коридора коммунальной квартиры. Голос ее становился все тише: она хотела, чтобы Нина Борисовна, возле двери которой висел аппарат, не слышала, как она объясняется с подругами и отвечает на их виноватые сообщения о занятости в институте или на работе, или в семье. Не могли они… Вот и все. Не сумели выкроить время, чтобы посидеть у постели умиравшей учительницы, которая считалась в классе «самой любимой».
Мудрый Монтень утверждал: человек, заявляющий, что всегда говорит только правду, уже лжет. Юлька врала в исключительных случаях. Тогда как раз и выпал тот самый редчайший случай. Она с не вполне убедительной, но чересчур энергичной внятностью объяснила учительнице, что уход за ней никому доверить не может: хочет только сама. Поскольку «уже научилась слушать боль», обязана «использовать опыт…».
Нина Борисовна ей поверила. У нее не было сил сомневаться, не доверять, удивляться. А вскоре и последние силы иссякли.
Хоронили Нину Борисовну Юлька и врач-онколог, пожилая, «по-юлькиному» самоотверженная женщина, не сумевшая и не желавшая привыкать к страданиям своих пациентов. Ее призванием было останавливать муки, перекрывать им дорогу… Хотя в онкологической больнице это удавалось нечасто.
Юлька накануне оповестила о похоронах своих бывших соучениц. Но все — как назло! — были заняты.
На свете нет человека без недостатков… У Юльки недостаток тоже имелся: она, находясь в непрерывном полете, не вполне плотно захлопывала за собой входную дверь своего подъезда. Возникало пространство, сквозь которое прорывались с улицы шум и ветер. Это раздражало лифтера, пенсионера-отставника, который, как говорили, служил прежде в тюремной охране и по всякому поводу непременно ворчал.
— Привык в камерах дверь затворять! — посочувствовала Юльке сердобольная Ольга Власьевна, после того как воспрянула и возродилась.
Отставника звали Кириллом Петровичем.
— Троекуров! — заметила по этому поводу Ольга Власьевна. — Ему обязательно надо отыскать своего Дубровского. Жертва ему нужна… — Ольга Власьевна была очень начитанной, а потому настырно любила обсуждать литературные и нравственные проблемы.
Постоянно куда-нибудь торопясь, Юлька забывала не только плотно захлопывать дверь подъезда, но и плотно запахивать собственное пальто. Даже в морозные дни… В конце концов эта небрежность отомстила ей воспалением легких.
Так как Юлька ничего не делала «наполовину», ее легкие воспалились чрезвычайно. Температура с Юлькиной бойкостью подпрыгнула до сорока одного.
В коммунальной квартире сгрудились пять комнат. Одну занимала Юлька, две проходных — молодые супруги с маленькой дочерью, а другие проходные — совсем еще начинающие супруги с новорожденным сыном.
Один из супругов — уже не начинающий, но еще молодой — поглядывал на Юльку по-особенному и затаенно. У нее не было времени и желания расшифровывать его взгляды. Она ведь еще не отвергла неудачливого студента. Не успев с ним ни разу поцеловаться, Юлька уже хранила ему верность. Раздваиваться в чувствах она не умела… Внутренне Юльке хотелось, чтобы «недотянувшийся» студент все же когда-нибудь до нее дотянулся.
Молодой сосед первым навестил Юльку. Он успел это сделать до возвращения супруги, заходившей обычно после работы за дочерью в детский сад. Сосед решил прикосновением губ ко лбу наиболее безошибочно определить Юлькину температуру. Почувствовав, что губы его могут невзначай переметнуться чуть ниже, Юлька резко отвернулась к стене:
— Так не надо!
Соседское сострадание сразу угасло.
— Тогда я пошел…
— Спасибо, что проведали, — без иронии произнесла Юлька.
Сосед обиженно полухлопнул дверью. Будто это к нему в часы болезни, вместо человеческого внимания, проявили внимание физиологическое.
