Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Районное руководство, — немного обиженно объяснила Люба. — Предисполкома Голов и компания.
— Ну и что? Сильнее кошки зверя нет?
Люба дернула плечами.
— Пока, выходит, нет! У него здесь кругом дружки да свояки.
— А райком?
— Секретарь болен.
— А до болезни?
— Так он же тоже новый. Всего полтора месяца и побыл. Сейчас в больнице лежит, а потом должен лечиться ехать. Голов и распустился.
— Заколдованное место, значит! Ну, краевое-то руководство что-нибудь думает?
— Лично мне не сообщали, — не без ехидства ответила Люба. — Но не случайно сюда новых людей направляют.
Алена не знала, что и сказать. Через минуту Люба заговорила сама:
— Все возмущаются: снять, снять! А не так-то просто, — заявила она авторитетно. — Папа говорит, он опытный, знающий агроном, дядька ловкий. Что показать, что спрятать — не перепутает. Языком владеет: умеет и маслом по сердцу смазать, и слезу вышибить погорше да посолонее, где надо. И вообще отец говорит — «деляга».
Люба озабоченно посмотрела на часы, потом на Алену и вздохнула:
— Что-то долго вам приходится ждать, — сказала она сочувственно, потом, словно решившись на что-то, вошла в кабинет, на сей раз плотно прикрыв за собой дверь.
Алена вдруг представила, как войдет к секретарю. Что ему скажет? Почему Гошка пьет? Почему молодого шофера уволили? Почему в чайной беспорядок?.. Глупо… Вот всегда сгоряча кажется одно, а разберешься… Уйти, что ли?
— Пожалуйста, пройдите к Радию Петровичу, — со смешной официальностью сказала Люба.
В кабинете у окна, почти уткнувшись лицом в натянутую марлю, сидела девушка — маленькая, худенькая, в таких же спортивных шароварах, как и Алена, в серенькой блузке и туго повязанной, побуревшей от солнца косынке. Оглянувшись, ответила: «Здравствуйте», — и Алена увидела край смуглой щеки над тонкой шеей и маленькие темные руки, устало брошенные на колени.
Радий Петрович курил посреди кабинета — высокий, худой, в темно-синей рубашке с засученными рукавами, в военных брюках и сапогах. Мускулистые руки и узкое лицо его были обожжены солнцем, светлые волосы выгоревшими прядями спадали на лоб, глубокие серые глаза встретили Алену чуть насмешливым, внимательным взглядом.
— Садитесь, — коротко пожав ей руку, он ушел за стол. — Вы из концертной бригады? Очень приятно, что приехали. Давненько у нас артистов не видали. Что хорошего скажете? — Он едва заметно усмехнулся. — Или плохого?
Алена почувствовала скрытую за дружелюбным тоном настороженность. Еще бы, «орала дикобразным голосом», и мысли ее запрыгали в полном беспорядке.
— Ничего хорошего… — От волнения голос зазвучал нетвердо. Алена разозлилась на свое дурацкое смущение, а заодно и на собеседника. — Что у вас творится? — напала она на него. — Самое злобное воображение не придумает: дороги — хуже нету, пылища чертова, ни садика, ни травинки, в чайной мухами кормят, нет ни хлеба в лавке, ни молока. Вообще где забота о людях? На автобазе, на полевых станах даже радиоточек нет. Молодежь напивается, какой-то Голый себе квартиры строит, а райком комсомола куда смотрит?.. И почему молодежь у вас вся… «враздробь»?
Не улыбнулись ни девушка, повернувшая к Алене заплаканное лицо с черными, как жуки, блестящими глазами, ни Радий Петрович. Он сидел, опершись локтем о стол и, казалось, рассматривал острие хорошо заточенного карандаша, только пушистые светлые брови беспокойно сходились и расходились.
— Информация ваша неполная, — с мрачной иронией заговорил он. — Не только радио, в иных полевых станах коек не хватает, даже уборных, извините, нет. Под контору автобазы заняли баню, а до ближайшей бани — три километра. Со строительством жилья туго…
— На кирпичном заводе нет ни магазина, ни столовой, — перебила девушка, и глаза-жуки заблестели сильнее, — в общежитии спят вповалку… И удивляемся, что к черту летит план! Кино показать не всегда удается. Только организуешь, так с кинопередвижкой авария на проклятых этих дорогах! А виновата я! В Павловске библиотеку в прошлом году заняли под зерно — книги погибли под снегом. Да что говорить!.. Вот и остается тут «накипь», безобразничает, ничего не желает делать, никого не слушает… — Голос зазвенел слезами. — А молодежный вожак, — она гневно глянула на Радия, — думает — здесь можно командовать, как в армии… Или бодро-весело отделаться шуточками…
— А по-твоему — облить все керосинчиком и поджечь? Танечка, Танечка, — тоже иронически, но с неожиданной теплотой сказал Радий, — где твой замечательный юмор, где твоя…
— Знаешь, — вскинулась Танечка, — иногда юмор неуместен.
Сначала Алена была вроде на стороне Танечки и, казалось, на ее месте вела бы себя так же, но вдруг что-то в лице и голосе Радия остановило ее.
— Почему юмор неуместен? — с усмешкой спросил он. — Работать-то надо? А работать лучше с шуткой, чем со слезами.
— Вот и работай! — уже не сдерживая слез, воскликнула девушка. — Только никогда одна ласточка не сделает весны…
— Таня! — мягко остановил ее Радий. — Ты разве одна? Нас тут уже несколько «ласточек». Что ты? Я тебя еще со школы помню! Никогда ты не бегала с поля боя…
— Это вонючее болото, а не поле боя.
— И болота осушают.
— Осушай своими руками, пока тебя Голов, как других, не сожрет!
Алена все искала возможности вмешаться в разговор, но как она могла уговаривать Таню остаться, когда сама здесь, можно сказать, в гостях. А вот уже не первое упоминание о Голове, которого она пока не видела, вызвало в ней еще большую неприязнь к нему.
— Да что это за Голый такой? — нарочно искажая фамилию, спросила она Радия. — Диво дивное, с которым никто справиться не может? И почему, действительно, молодежь-то «враздробь»?
— А вы ее спросите, — скрывая накипавшее раздражение, ответил он. — Я считаю: молодежь можно сплотить. А Татьяна сама, видите ли, дезертировать нацелилась.
— Брось демагогию! — отчаянно выкрикнула девушка. — Сам не веришь, не знаешь, за что хвататься…
— Знаю, — вдруг как отрезал Радий. — За людей хватаюсь. А они, как ужи, выскальзывают. Ведь разные Головы тем и сильны, что собирают «своих» людей, создают себе окружение. И я, конечно, не хочу остаться один. Одного легко оболгать и даже сожрать…
— Радий Петрович, за вами машина, — просунув голову в приоткрытую дверь, сообщила Люба.
— Простите, — сказал Алене Радий. — Вечером на концерте увидимся. А тебя, Таня, прошу поехать со мной.
В полутемный коридор Дома культуры вошли Арсений Михайлович, Радий и незнакомый плотный человек.
— Добрый вечер. Будем знакомы, товарищи артисты! — заговорил незнакомый человек. — Чалых Иван Михайлович. Зав. отделом агитации и пропаганды райкома партии. Извините, не успел с вами днем повидаться.
Лицо Чалых было плохо видно — тусклый свет падал сверху на волнистые, темные, с проседью волосы, но голос, чуть сиплый, добрый, сразу располагал. Никто не успел ответить: из зала донеслись громкие аплодисменты, возгласы, стук — похоже, кончилось многострадальное первое отделение. Шум в зале не смолкал, то чуть спадал, то снова разрастался.
— Доволен народ-то, — сказал Радий.
— Мамочки мои, конечно же, доволен! — подхватила Ольга Павловна. — Кино любое с успехом проходит, а тут живые артисты!
— Но играть в таких условиях невозможно, — не очень уверенно заговорила Зина.
— За всю поездку с нами такого не было! — вырвалось у Алены.
Со сцены, грохоча по ступенькам, сбежали Маринка и Олег.
— К свиньям! Пусть мои враги второе отделение играют! — Олег в ярости взмахнул париком.
— Играть ты обязан, — оборвала его Глаша.
— Ужас! — всхлипнула Маринка. — Ужас, ужас! Такое хулиганье в зале!
Обежав глазами актеров, Чалых спросил:
— Так что же станем делать, молодые-красивые?
— Конечно, доигрывать надо… — оглядывая товарищей, нерешительно начала Зина.
— Ничего другого уж тут не придумаешь, — добавила заведующая Домом.
— Подождите, Ольга Павловна, послушаем наших гостей, — остановил ее Чалых.
— Надо бы объявить, чтобы перед вторым отделением все покинули зал, а потом запустить всех по одному, только дебоширов оставить за дверью, — сказал Миша. — Но вот Ольга Павловна возражает.
— Это действительно не выход, — вмешался Арсений Михайлович. — Никто не покинет зал. Каждый держится за свое место. Ведь на улице толпа жаждущих попасть сюда.
— А зачем пускали пьяных? — вдруг изрек Женя.
— Так я же объяснила: они контроль смяли, комсомольский патруль опоздал к началу, — зачастила Ольга Павловна. — Не милицию же вызывать на каждое мероприятие.
— Значит, терпеть, чтобы хулиганы брали верх?
Умоляюще глядя на Ивана Михайловича, Ольга Павловна сказала:
