Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
— Конечно. В ее возрасте не умеют по-бабьи подличать… Может, обидел ее чем-нибудь?
— Что ты!..
— Тогда все будет хорошо. А сейчас… налей мне чего-нибудь. Есть у тебя?
— О!.. Что скажет Гай?
— Пусть говорит, что хочет. Сегодня у меня есть причина распутничать…
— Господи, что ты говоришь? Какая причина?
— Твой день рождения, балбес!
— Леночка!..
Вытаскивая початую бутылку коньяка из буфета, он уронил стопку фарфоровой посуды. Жена Гая захлопала в ладоши.
— К счастью!.. Держи. Это тебе от нас, — она вытащила из сумочки и положила ему на ладонь золотые запонки. — Дай я тебя поцелую.
— Тоже от вас?
— Нет, от меня… Ну, расти большой и не будь лапшой.
— Спасибо, Лена. Я и в самом деле балбес. Обо всем забыл.
…Стоя у окна и глядя на затихающую улицу, Лютров вспоминал день годовщины гибели экипажа «семерки».
— Когда-то, за прорву веков до нашего времени, — говорил Гай, — в какое-то мгновение оставленной позади бездны времени родилась у человека страсть созидать. И что-то вышло из его рук первым — сосуд, игла, сеть, наконечник копья… Может быть, что-то еще, но они были, эти первые шаги… И вот теперь говорят: как далеко пойдет человек? Он уже прошел путь от наконечника копья к острию ядерной головки ракеты, от мечты уподобиться птице к оглушительно ревущему крылатому гиганту? Не слепы ли мы в безоглядной нежности своей к ревущему зверю? Убережет ли он человека?.. Но мы хотим быть сильными как раз для того, чтобы сохранить жизнь на этой теплой сиротливой планете, и мы должны работать…
«Ты прав, Гай. Оставим девиц с их благоухающей кожей и несказанно прекрасными лицами. Путь их… Все было позади — и хорошее и дурное… Тебя может забыть любимая женщина, но ты до конца дней останешься в памяти тех, кто разделил с тобой время полета, кто отдал ему все, что может отдать человек… Это навсегда с тобой, и те, кому потом предстоит жить на земле, не упрекнут нас в праздности.
Но… в чем ты можешь упрекнуть ее? Разве она была неискренна? Человек должен уйти, если не может любить… Когда самолеты не могут больше летать, их буксируют на дальнюю стоянку и забывают о них. Крылья теряют серебряный блеск, становятся свинцово-серыми, чехлы выжигает солнце, треплет дождь, мороз…
Но смогу ли я забыть тебя, Валера? Разве можно тебя забыть? Где ты?..»
Полетов на базе не было. Тучи жались к земле, аэродром не успевали очищать от снега. Еще затемно снегоуборочные машины принимались теснить и отбрасывать сугробы с бетонных полос. Но пока их караван добирался до конца поля, снег успевал укрыть расчищенное пространство, и все повторялось.
Бездеятельность усугубляла состояние Лютрова, не позволяла хоть на малое время освободиться от угнездившегося в нем чувства обиды… «Как же так? — то и дело думалось ему. — Ведь она все позволила?.. Как же он может теперь не видеть и не слышать ее?..»
От нечего делать летчики день за днем толпились в комнате отдыха. Молча дымили над шахматами, лениво спорили, о чем придется, а во второй половине дня, когда давали отбой на полеты, все разъезжались.
В один из таких дней перед разъездом к Лютрову подошел Долотов.
— Леша, у тебя какая работа?
— Куда пошлют.
— Мне, понимаешь, уехать нужно на пару недель, — Долотов отвел глаза в сторону. — А тут Данилов уперся — надо программу кончать, в КБ эти полеты ждут… Вот-вот, говорит, погода будет. Жди… Смотри, как обложило.
— Что за полеты?
— Простые. Два на высотное оборудование — аварийное снижение, и два на малых скоростях для проверки работы закрылок. Небольшая модернизация… Слетай за меня, а? Может, погоды и не будет, я успею вернуться.
— Иди, скажи Данилову.
— Ага, я сейчас.
Долотов убежал, но тут же вернулся, нахмуренный, с побелевшими скулами.
— Не пускает?
— «Извините, не могу…» Имею я права на отпуск или нет?..
— Имеешь. Только не дури… Подожди меня здесь.
— Просить пойдешь?
— Разговаривать. Не уходи.
Данилов стоял перед отсиненными на больших листах чертежами гидравлических схем и по-стариковски водил но ним красным карандашом, прослеживая работу цепей.
— Алексей Сергеевич?.. Вы насчет замены Долотова? Угадал? Я ничего не имею против, поверьте… Но мне звонит какая-то дама от имени его супруги… Эти кляузы, увольте!..
— Петр Самсонович, я случайно узнал, что Долотов… Только не выдавайте меня… Он каждый год в эту пору ездит на могилу матери. И поскольку не хочет говорить об этом, вы понимаете…
— Боже мой, а я-то, старый дурак, вообразил… И эта дама. Фу, мерзость какая… Какие-то намеки… Послушайте, а почему он своей супруге ничего не хочет рассказать? Она не стала бы беспокоиться…
— Ну, откуда мне знать… Гай говорил, что живут они дружно. Попробуй тут понять.
— Н-да, ничего не поделаешь… Зовите его ко мне.
— Только вы ничего не знаете.
— Можете не повторять… Не путайте меня с Юзефовичем, хоть я и занял должность начальника комплекса.
Долотов стоял у окна и резко обернулся, вглядываясь в лицо вошедшего Лютрова.
— Шагай к Данилову.
— Ну?
— Иди, тебе говорят. Я подожду.
Вернулся он через пять минут. Узкое лицо Долотова выражало недоумение.
— Чем ты улестил его?.. Вот фокус. Данилова не узнать. И вообще, Лешка, за что тебя мужики любят, а? За рост, что ли? Так это вроде бабье дело — рост. Даже Извольский тебе не завидует. Спасибо, Леша. Надо будет — шумни, я в долгу не останусь.
— Не хочешь одалживаться?
— Да нет, я не об этом, — Долотов улыбнулся. — Ты говорил о свадьбе, вот я и подумал…
Вечерами Лютрову не хотелось возвращаться домой. Он допоздна бродил по городу, дважды, стыдясь каждого прохожего, прошелся вдоль Каменной набережной от моста до моста.
И в этот раз он оказался у подъезда дома за полночь. Проходя мимо своего почтового ящика, он увидел втиснутые в щель газеты и вспомнил, что неделю не открывал его. Внизу, под смятыми газетами, лежал белый конверт.
Лютров не мог объяснить себе, чего он испугался. Может быть, боялся потерять последнюю надежду? На конверте не было адреса, значилась только его фамилия.
Маленький листок письма дрожал в одеревеневших непослушных пальцах, Лютров едва отыскал последние слова: «…твоя Валера».
Поднявшись к себе, он, не раздеваясь, сел в кресло и уже не мог, да и не хотел сдерживать себя, чувствуя, как вместе со слабостью, с изнеможением приходит врачующее освобождение от подавленности последних дней.
Рука словно сама по себе поднесла к глазам фиолетовые строчки на тетрадном листке.
«Леша, любимый мой! Заболела бабушка, и я не могла не уехать, она ведь совсем одна. Я ждала тебя до самого отъезда и пишу, когда уже не осталось времени до отхода поезда. Самолеты не летают, от станции придется добираться автобусом. Как приедешь, позвони в Перекаты Колчановым, они меня позовут. Я буду ждать. Крепко целую тебя, твоя Валера».
…Прижав ладони к ушам, девушка за стеклянной перегородкой телеграфа не отрывала глаз от толстой книги.
— Девушка, вы добрая?
— Не знаю… А вас надо пожалеть? — она с интересом посмотрела на позднего посетителя.
— Ага. Нужно дозвониться в Перекаты, но есть только адрес и фамилия абонента.
— Попробуем, — она взялась за ручку, и Лютров заметил сильно испачканные чернилами пальцы. — Область? так… Город? Улица… Колчанов?.. Так. Подождите.
Он сидел, вставал, выходил на улицу покурить, возвращался и снова сидел, глядя на неутомимую девушку за стеклянной перегородкой. Скоро ему стало казаться, что все телефонистки заснули, и эта в конце концов откажется от беспрерывных запросов и пошлет его спать. А может, и нет?.. Вот она принялась выговаривать кому-то, словно ей лично понадобилось поднять с постели Петра Саввича Колчанова, живущего где-то у черта на куличках. И когда Лютрову стало жаль ее и хотелось оставить все до утра, она сказала ему свойским голосом:
— Пройдите во вторую кабину.
Лютров взял трубку и сказал:
— Алло!
Но в ней шипело, скрипело, умолкало, появлялись невразумительные обрывки слов и наконец строгий голос сказал:
— Одну минуту!.. Говорите.
— Это квартира Колчанова! — сказали в трубке.
— Мария Васильевна? Здравствуйте!.. Лютров говорит! Алексей Сергеевич!.. Вы помните меня?.. Узнали? Слава богу!.. Простите, что врываюсь к вам ночью, мне очень нужно поговорить с Валерой!.. Да, да. Не могли бы вы позвать ее?.. Это, кажется, недалеко от вас?.. Вы меня очень обяжете, очень!.. Спасибо, жду!..
Лютров для чего-то переложил трубку к правому уху, словно перестал доверять левому, и услышал мужской голос:
— Алексей Сергеевич? Здравствуйте!..
— Петр Саввич?
— Я!.. Откуда это ты?
— Издалека. Извините, что разбудил.
— Понял, ничего. Валера прямо измучилась ожидаючи… Сейчас придет. Маша побежала… Да вот они!..
