Анатолий Рыбин - Люди в погонах

— Что с вами, Сергей Иванович? Вы больны?

— Да, немного нездоровится.

— А зачем ходите? Лежать надо.

— Лежать? — удивился Мельников И ему стало вдруг неловко за свою выдумку. Он даже хотел немедленно признаться, что дело совсем не в болезни. Но Ольга Борисовна уже поняла его и, загадочно улыбнувшись, перевела разговор на другое:

— О, я сейчас покажу вам одну повесть из армейской жизни.

— Интересная?

— Не знаю даже, что сказать. Мне думается...

Но разговор их прервал вбежавший в библиотеку Сокольский. Он сообщил, что Мельникова разыскивает дежурный штаба полка.

6

— Рад вас видеть, Сергей Иванович, — сказал незнакомый молодой человек в офицерской форма, — когда Мельников вошел в комнату дежурного. Человек был весел и держал себя так, будто он встретил самого близкого друга, с которым очень давно не видался.

— Вы даже не представляете, кто я такой, — загадочно улыбался незнакомец. — Я — сын начальника академии, где вы изволили когда-то учиться. — И, не выпуская руки, прибавил доверительно: — Очень много слышал о вас, даже имел возможность заглянуть в тайники вашего творчества. И если уже быть до конца откровенным, то и заехал сюда почти из-за вас.

Он как-то по-особенному прищурился и поджал губы, что стало ясно: разговор предстоит важный.

«Вероятно, по поручению генерала» — подумал Мельников и сразу же пригласил гостя к себе домой. По дороге приехавший никаких деловых разговоров не вел. Он лишь восхищался морозной тишиной, звездами и удивительным блеском здешнего снега. Только у самого дома, когда Мельников признался, что до сих пор не решил окончательно, как быть с предложением журнала по поводу военных отрывков, гость остановил его и, взяв за обе руки, покровительственно сказал:

— Правда, я представляю другой журнал, солдатский. Сфера, как говорят, иная. Но вам настоятельно советую возможность не упускать.

Последнее слово он произнес с таким таинственным видом, как будто говорил это самому близкому человеку и строго по секрету.

Дома, когда разделись и прошли в большую комнату, гость попросил называть его теперь просто Глебом и достал из кожаного портфеля бутылку шампанского. Не раздумывая, он ловко стрельнул пробкой в потолок и, наполняя поставленные хозяином стаканы, воскликнул:

— Да здравствует творческая дружба! Пусть бог вина скрепит ее и даст ей в руки посох!

Подвижность Глеба, его общительность и бойкость в общем-то нравились Мельникову. Не мог он только понять, зачем приехал к нему этот человек. Неужели убедить, чтобы дать все-таки в журнал главы о фронтовом опыте? При чем тогда творческая дружба и божий посох?

Глеб, вероятно, уловил мысли Мельникова. Он тут же вынул из портфеля небольшую книжицу и положил ее на стол, слегка прихлопнув ладонью.

— Прошу взглянуть для знакомства.

Это были его очерки о жизни и учебе танкистов.

— Такую хотели бы издать? — бесцеремонно спросил он, улыбнувшись. Мельников неторопливо полистал книжицу, пробежал взглядом по некоторым страницам и недоуменно пожал плечами:

— У меня же совсем иной профиль.

— Неважно, — сказал Глеб и снова наполнил стаканы шампанским. — Профиль можно изменить. Один философ когда-то писал: «Я мыслей лодку поверну, лишь дайте парус».

— Мудро писал, — сказал Мельников, начиная понимать намерения гостя... — Как же так, взять и повернуть?

— А очень просто. Выбрать из рукописи картинки боевой учебы, придать им живую литературную форму и назвать: «В дальних гарнизонах».

— Нет, не смогу, — замотал головой Мельников.

— Знаю, что не сможете, — согласился Глеб. — Вы привыкли к своему плану, да и язык у вас не такой. А я, например, перевернул бы все за месяц.

— Значит, мою идею побоку? — спросил Мельников. — Ну, а начальник академии... Он тоже такого мнения?

— Нет, нет, — сказал Глеб, загородившись обеими руками. — Отец тут ни при чем. Это план мой лично. Я знаю, что ваш труд в том виде, как он есть, никто не издаст. А в нем немало хорошего. И у меня как раз вышла командировка в ваши края. Вот я и решил предложить услугу. Подпишем, конечно, вдвоем.

«Ничего себе, добрая услуга», — подумал Мельников. Он хотел встать и выпалить со всей резкостью: «Да я скорей уничтожу рукопись, нежели пойду на такую сделку». Но добрые чувства к начальнику академии остановили его. Тяжело вздохнув, он сказал сдержанно:

— Я верю в то, что делаю.

Глеб развел руками: какой, дескать, толк в том, что вы верите. И предложил допить шампанское. Шампанское допили, выкурили по паре папирос, но разговора о рукописи больше не получилось. Перед тем, как уйти в гостиницу, Глеб написал на своей книжке:

«Сергею Мельникову, собрату по перу, другу. Прочти и вспомни».

И уже закрывая дверь, пообещал:

— Завтра встретимся.

Мельников промолчал, с грустью подумав: «Неужели он ничего не понял?»

Утром, не успело посветлеть в окнах, как в гостинице послышался басок Жогина:

— Ну, как тут чувствуют себя москвичи? На степной комфорт,не жалуются?

— Все в порядке, товарищ полковник, — бодро ответил Глеб, застегивая перед зеркалом китель. — Спал, как великий святой после трудов праведных. На одном боку, не поворачиваясь.

— Правильно. А мне вот не спится. Думаю все, когда же наконец буду читать творение нашего Мельникова?

— Боюсь, не дождетесь, — сказал Глеб, понизив голос.

— Это почему же? — насторожился Жогин. — Специально приехали — и вдруг...

— Да видите, какое дело? Не то он пишет, что нужно. В большие дебри забирается.

Разговаривая, Глеб слегка покачивался, размахивал руками. В другое время полковник не посмотрел бы, что перед ним гость из Москвы, подтянул бы немедленно. Сейчас же ему хотелось узнать все подробности о сочинениях Мельникова и потому он мирился, непривычно сдерживал себя.

— Значит, не за свое дело взялся, говорите? — как бы заключил Жогин. — Так я это видел. И скажу больше: не верил. А у него знаете, какая поза?

— Знаю, — сказал Глеб, хитровато поводя глазами. — Мнит себя по меньшей мере маршалом.

— Вот-вот. Значит, поняли, остудили. Очень красиво... — Жогин довольно потер руки, весело прошелся по комнате, спросил: — А вы в полку побудете?

— Немного, до поезда.

— Тогда пойдемте, проведу...

А часа через два, перед отбытием на станцию, Глеб опять зашел к Мельникову, тихо спросил:

— Не надумали? Зря. Это же редкая удача: отрывки в журнале и книжка... Но вы не забывайте: в случае чего рукопись в пакет — и прямо на мой адрес...

Но Мельников так остро посмотрел на Глеба, что он мигом поджал язык и поспешил удалиться.

В тот же день Мельников написал Наташе:

«Ты меня спрашиваешь, рад ли я письму из журнала? Нет. Мне все понятно. Журнал не поместит моей рукописи. Члены редколлегии, как видно, не желают лишаться покоя, который они обрели, печатая материалы, не выходящие за рамки известного. Очень жаль. Я сейчас же полез бы в драку, но не могу, рукопись еще не окончена. Настроение злое. Ничего я, конечно, расширять и дорабатывать не буду. Нужно во что бы то ни стало написать все до конца и как можно скорее. Жалею, что ввязался в эту историю. Наперед буду умнее.

Долго думал, сообщить ли о том, как отвадил от себя одного бойкого соавтора? Но махнул рукой: ладно, не стоит.

7

Нечаев воспринял новое назначение как большое доверие и взялся за дело с усердием. Днем он уходил с ротами в поле. А вечером в казарме учил агитаторов искусству беседы, вникал в солдатские нужды.

Больше всего волновал его ефрейтор Груздев. Капитан видел, как изменился он в последние дни.

Комсомольское собрание, где обсуждали проступок Груздева, проходило бурно. Все выступающие жестоко критиковали товарища, требовали, чтобы он чистосердечно рассказал о случившемся. Но ефрейтор упорно молчал.

Мирзоян со свойственной ему южной горячностью предложил:

— Если Груздев не хочет говорить с нами, если он считает себя самым умным, я предлагаю исключить его из комсомола.

Нечаев видел, как потемнело скуластое лицо ефрейтора, как задрожал его подбородок.

Тогда Нечаев поднялся и сказал как можно спокойнее:

— Знаете, товарищи, мне кажется, что Груздев молчит не потому, что не желает разговаривать. Ему просто тяжело сейчас. Может, не стоит торопить его. Пусть успокоится, хорошо подумает. К тому же все вы понимаете — главное не слова, а дела...

Высказывание капитана было необычным. Оно ломало традицию непременно требовать от каждого провинившегося обещания не повторять проступков. Страсти утихли. Встал Мирзоян и снял свое предложение об исключении.

Уходя с собрания, Нечаев подумал: «Теперь надо помочь Груздеву набраться сил». И он стал заглядывать к нему почти каждый вечер. Заметив однажды в руках ефрейтора распечатанный конверт, Нечаев присел рядом, спросил: