Касымалы Джантошев - Чабан с Хан-Тенгри
— О нет, совсем не потому. Это оттого, что угощался курдюком ворованного барашка, — вставила Сайкал.
Чернобородый председатель колхоза засмеялся и стукнул по спине усатого.
— Ты не знаешь, Кенешбек, при коммунизме доильные аппараты останутся такими же или будут другие? — спросил Эшим, желая поддеть заведующего молочной фермой Сатылгана.
— Тогда будут другие. Спустя полчаса после дойки молоко пройдет через аппарат и сразу получай: сметану, масло, сгущенное молоко с сахаром, кефир, молоко… словом, любая продукция будет изготовлена да и расфасована, — ответил Кенешбек.
— О-о, Кенешбек, тогда закрученные усы моего бедного Сатылгана не будут касаться не только сметаны, масла, но даже и молока! — притворно посочувствовал Ашым.
Все хохотали от души, а чернобородый председатель колхоза был больше всех доволен шуткой.
— А что, тогда воров совсем не будет? — наивно спросила Сайкал.
— При коммунизме самое слово «вор» забудется, мать, — ответила Айкан.
— О-о, детка моя, Айкан! Значит, при коммунизме кое-каким председателям и чабанам жить будет невесело, — заметил старец Ашым.
— Почему, отец? — притворилась Айымбийке непонимающей.
— Нельзя будет скрыть ярку с ягненком или утаить ягненка из двойни, — разъяснил, к общему удовольствию, свою мысль старец Ашым.
От внезапного взрыва смеха овцы шарахнулись в сторону. Потом стали опасливо поглядывать на людей.
Вбежала с улицы Лиза, отозвала в сторону Темирболота и шепнула ему на ухо:
— Там тебя какой-то человек зовет…
— Пока поговорите, а я сейчас вернусь, — сказал Темирболот и вслед за Лизой выбежал из сарая.
13
Стояла удивительно теплая для этого времени погода. Солнце целые дни щедро лило лучи и, пропутешествовав вдоль гребней гор, приближалось к закату.
Три дня тому назад выпал снег. Ели тяжело клонились вниз, с трудом удерживая снег на своих ветвях. Можжевельник тоже опустил под тяжестью снега ветви, обычно торчавшие вверх… Только лиственные деревья, обнаженные сейчас, не чувствуя никакой тяжести, как всегда, устремлялись к небу.
Человек в старом сером плаще, в нахлобученной на лоб ушанке срубил небольшую рябинку и принялся обрубать ветви. Очевидно, он намеревался изготовить алабакан, на который киргизы вешают мясо.
— А-а-а, думаю, кто здесь стучит? Оказывается, вор. Эй, кто ты? Без разрешения объездчика рубить лес запрещается!
Услышав слова Темирболота, неизвестный скрылся в зарослях можжевельника, захватив с собою срубленную рябину.
— Кто это такой? Кажется, мы его насмерть напугали, — смеясь, сказала Лиза.
Но Темирболот сразу понял, что Лиза смеется через силу. Она сама была испугана и опасливо оглядывалась вокруг.
— Это местечко хорошо прогревает солнце. Присядем здесь, дорогая, — предложил Темирболот. Он сбросил с плеч шубу, расстелил на снегу. — Садись, голубка моя. Доставай скатерть, поедим, водочкой погреемся.
Лиза крепко его обняла и поцеловала.
— Хорошее мы место выбрали. Ничего не бойся, я с тобою. — Темирболот сел на край шубы.
— А что, если кто-нибудь пройдет? — спросила Лиза.
— Если будет ровесник нам, то пригласим подсесть. Если старше, тоже угостим едой. Пожелает — угостим вином.
— А если он не захочет уйти?
— Старые люди не станут долго сидеть с молодыми. Посидит, посидит и уйдет, благословив нас…
Лиза развязала мешок, расстелила небольшую скатерть. Потом достала еду: вареное мясо, лук и чеснок… Вытащила бутылки — с водкой и с вином, два больших стакана, один подала Темирболоту.
— Эх, дорогая моя, ненаглядная! — весело сказал Темирболот. — Хорошо было бы, если бы здесь рядом с нами сидели друзья.
— В следующий раз возьмем с собою Эркина и Салкын.
Темирболот был весел, тревога Лизы все возрастала.
Оживление Темирболота, его веселые рассказы на этот раз не развлекали Лизу. Она с трудом скрывала волнение. Перед глазами ее мелькали какие-то страшные картины. Она делала вид, что внимательно слушает Темирболота, но сама настороженно оглядывала все вокруг. Когда она смотрела на большую ель, сердце сразу сжималось от испуга. Сквозь ветви этой ели ничего не было видно, но ей казалось, что оттуда за ними следят чьи-то свирепые глаза…
Темирболот вдруг запел:
Будет самым счастливым джигит молодой,Наливая бокал вина,Если скажешь ему: — За тебя, дорогой! —И выпьешь бокал до дна.
Как постель твоя, на горе крутойНезапятнанный снег лежит.Хорошо джигиту идти с тобой,Потому что любит джигит.
Мое сердце тобою одной живет,Как вулкан, молчит с давних пор.Но проснется оно — и растает лед,И потоки рванутся с гор.
Пусть подруга моя не терпит винаИ в ответ только хмурит бровь, —Но скорее выпьет отраву она,Чем другому отдаст любовь!
— Хорошо ты поешь, дорогой мой! — сказала Лиза и, наконец, улыбнулась.
Темирболот залюбовался женой. Трудные совсем недавние события все дальше и дальше уходили от них… Молодость и любовь заставили забыть обо всем.
Но Темирболот отвлекся только на минуту.
Они сидели здесь не потому, что не нашли другого места, где можно было бы повеселиться, и не потому, что дома им негде было посидеть вдвоем… Нет. У них совсем другое.
…На большой ели среди густых ветвей расположился человек; подобно кровожадному дракону, он готов был, если бы мог, проглотить Отечество Темирболота и Лизы.
Да, да, именно дракон… Он порвал с родиной, скорбит о прошлом, продался врагам, навек связал себя с подлостью и предательством… Это Момун…
Он вчера бежал из села Сары-Камыш, сегодня к обеду добрался до этих мест, сейчас притаился, забравшись на высокую ель. Те, кто шел по его следу, работали осторожно. Если бы погнались открыто, не скрываясь, то давно захватили бы врага, вернее его мертвое тело. Они знали: врага живым не поймать!
Преследователи же хотели взять Момуна только живым.
…На другой день после того, как Момун сполз с машины в ущелье Турген, были найдены вещи злоумышленника. След его обрывался на том месте, где, как мы знаем, Момун встретился с Калыйкан.
Пограничники определили, что подлый враг пришел издалека. Но не знали, кто он, куда идет, каков он сам. Помогла встреча с ним Эшима, рассказы подвыпившей Калыйкан, сообщение водителя такси и многое другое. Было уже известно, что Момун запутанной дорогой пришел сюда и притаился на огромной ели.
Но как взять врага живым? Чтобы помочь поймать врага, сидят здесь двое — Темирболот и Лиза, расстелив скатерть, разложив закуски, разлив вино по стаканам.
Лиза с Темирболотом все знают и вызвались сами. Они прекрасно понимают, что пошли на трудное дело, но это не смущает их.
Надо врага поймать живым! Видимо, он очень опытен, изворотлив, не останавливался ни перед чем, уничтожал стоявших у него на пути, будь это стар или млад.
Лиза с Темирболотом будто бы беззаботно сидят, веселятся.
Лиза волнуется больше, но и она сдерживает себя изо всех сил…
Момун смотрел на них с дерева и был готов сразу проглотить обоих. Они очень мешали ему!
— О дорогой аллах! Дорогие духи моего отца, сколько раз вы поддерживали меня, поддержите и сейчас! — Момун схватил себя за ворот. Он прочел молитву в честь святых пророков, обращался к святому праху своего отца, вспомнил всех известных вокруг Иссык-Куля манапов и священных мулл.
Момун решил, что придется уйти ни с чем. Стало ясно, что больше оставаться неопознанным он не сможет.
Но пока не было возможности уйти. Какой-то человек в сером плаще все ходил здесь, срубил рябину, ушел… А потом пришли эти двое.
Сквозь густые ветви ели Момун не мог их хорошо рассмотреть, спустившись вниз, увидел получше. А когда он заметил пищу, разложенную на скатерти, ему так захотелось есть, что у него потекли слюнки. Желудок заныл, все тело сотрясал озноб.
И вдруг ему пришла на память мать, когда она, горбясь, подавала ему жареные блины и пареное просо, вспомнились ее слова: «Ешь, дорогой мой, ненаглядный».
Момун, конечно, не мог знать, что корова и теленок в хозяйстве его матери подохли, что черная собака давно поглодала их кости, ветер разрушил маленькую ветхую кибитку, толкнув мать в горячую золу и придавив горячим казаном жену брата… Ничего этого он не знал.
А прошло уже несколько дней, как погибли обе женщины. Так они и не дождались желанных «светлых» дней, о которых просили аллаха… Не дождались они и возвращения Момуна и Урбая, отправившихся за горы, чтобы вернуть далекое утерянное прошлое. Кибиткой, которая должна была стоять на берегу Иссык-Куля, забавлялся ветер. На седле, валявшемся поодаль, сидела стрекочущая сорока. Над головой старухи, мечтавшей обрести прежнюю беззаботную жизнь, выла черная голодная собака.
