Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота
Бабалы, щурясь, покачал головой:
— Выходит, вы против нашего проекта только потому, что считаете его новаторским?
— Эк как вывернул! — беззлобно отозвался Новченко. — Кто это тебе сказал, что я против? Но, как говорят украинцы, треба разжувати… Ты к себе не торопишься?
— Я Зотова за себя оставил. Для меня сейчас главное: решить вопрос с нашим проектом.
— Тогда мы вот что сделаем…
Новченко вызвал секретаршу и велел подготовить вертолет. Обращаясь к Бабалы, пояснил:
— Покружим-ка над твоим участком.
Вскоре строители, работавшие на Рахметском отрезке трассы Большого канала, увидели в небе вертолет. На строительстве самолеты и вертолеты не были в диковинку. Но обычно они или проплывали мимо, или шли на посадку. Этот же вел себя странно: проследовав вдоль еще не освоенного участка трассы на юго-восток, он вернулся назад, снизился, чуть не касаясь брюхом земли, свернул в сторону, вновь заспешил к югу… Он словно вязал над пустыней причудливые кружева.
Тем, кто наблюдал за его непонятными маневрами, казалось, что он то ли ищет что-то или кого-то, то ли никак не может выбрать место для посадки. Иные же в тревоге предполагали: может, он потерял управление или шасси у него заело, он просто не в состоянии приземлиться, вот и кружит над трассой.
Однако пассажиры, сидевшие в вертолете и дававшие указания пилотам, преследовали определенную, вполне конкретную цель. Это были Новченко и Бабалы.
Сергей Герасимович не отрывал напряженного взгляда от земли, задавал Бабалы короткие вопросы, что-то записывал в свой блокнот и снова смотрел вниз. Порой, словно забыв, что он в вертолете не один, Новченко принимался напевать: «Ай, Куммет-Кум, ай-яй, Ак-Чаге…»
Словно устав от плетения кружев, вертолет начал вдруг совершать длинные прыжки: сядет в какой-либо точке, и снова взлетит, и опять сядет, уже в другом месте. Когда он приземлялся, из него выходили Новченко и Бабалы, бродили по песку, с трудом вытаскивая из него ноги, беседовали с оказавшимися там строителями, перебрасывались друг с другом шутливо-деловыми репликами.
Из-за пыли, покрывавшей людей с ног до головы, тут трудно было отличить рабочего от инженера, молодого джигита от пожилого. Когда-то синие комбинезоны приобрели устойчивый серый цвет, и от пропитавшего их пота, солью выступавшего на спинах, сделались твердыми, как панцирь. Обувь имела жалкий вид: она потрескалась, сыпучий песок, как наждак, до дыр протирал подметки. Губы у всех, как кожа сапог и ботинок, тоже были в трещинах, волосы выгорели под солнцем и пропылились, и оттого и черные, и рыжие шевелюры казались поседевшими. На лицах, серо-шоколадного оттенка, выделялись глаза, и горели они весело и ярко, как звезды.
Разговаривая с этими людьми, покорителями пустыни, казалось, не знавшими усталости и уныния, Новченко смотрел на них чуть ли не любовным взглядом и что-то удовлетворенно бурчал про себя. За весь день Бабалы не услышал от него ни одного бранного слова.
Уже после полудня вертолет опустился возле сооруженного совсем недавно деревянного домика, где воздушных путешественников ждал горячий чай.
Чай был вскипячен в танка и с усталости показался удивительно вкусным. На большом, с залысинами, лбу Сергея Герасимовича выступили крупные капли пота. Он с наслаждением отхлебывал чай из облупившейся синей чашки и молчал. Бабалы смотрел на него испытующе, пытаясь угадать его мысли.
Наконец, не вытерпев, он обратился к Новченко:
— Сергей Герасимович!..
Тот отмахнулся свободной рукой:
— Погоди, Бабалы. Слышал небось поговорку: «Голодный думает только о еде». Вот и у меня котелок не варит. И не будет варить, пока я не набью брюхо.
Бабалы и сам успел проголодаться. Он вышел из домика, чтобы отдать необходимые распоряжения насчет еды, а Новченко достал из полевой сумки флягу с коньяком, налил полную чашку и залпом опорожнил ее.
Вернувшись, Бабалы заметил, как лицо у Новченко раскраснелось и теперь уже все блестело от пота.
На столе появилась сковородка с котлетами, которые еще продолжали шипеть и наполнили весь домик дразнящим ароматом.
Новченко с жадностью накинулся на них и, пока ел, не проронил ни слова. Насытившись, он закурил глубоко затягиваясь и медленно выпуская сизоватый дым.
— Сергей Герасимович! — взмолился Бабалы. — Не испытывайте мое терпение, оно у меня не стальное!
Новченко прижал ладонью руку Бабалы, лежавшую на столе:
— Я гляжу, ты спешишь подвязать мне хвост, как коню на скачках. Хочешь с моей помощью приз выиграть?
— Я думаю о выигрыше, который дает наш проект: выигрыше в средствах и времени.
— Кроме вашего, есть основной проект, и это не веревка, которую можно и порвать, и связать в любом месте.
— Если бы я так думал, то не стал бы обращаться к вам за поддержкой.
Новченко разместил перед собой на столе свою чашку, стакан Бабалы и коробочку спичек:
— Видишь? Эго три инстанции, которым я подчиняюсь. Три отвесных скалы, которые мне придется одолевать, если я выступлю в поддержку вашего предложения. — Он перечислил, загибая пальцы: — Наше министерство — раз. Совет Министров — два. Цека партии республики — три. Тебе не кажется, что при попытке взять первую из этих преград я расшибу лоб или сломаю голову?!
— Сергей Герасимович, вы уж простите, но меня сейчас интересует не ваша судьба, а ваше мнение.
— На меня тебе, значит, наплевать?
— Сергей Герасимович! Я полагаю, что на две другие скалы вы можете опереться.
Новченко погрозил ему пальцем:
— Ах ты, хитрец!..
Бабалы, предложив внести серьезные изменения в уже существующий, утвержденный проект трассы канала, поставил начальника строительства в трудное положение. С одной стороны, сегодня, совершив нелегкое путешествие на вертолете, тот убедился в реальности и в выгодах предложения Бабалы и Зотова. С другой стороны, он сознавал, что в последнее время переборщил, вступая в открытые схватки с замминистра. Не только в министерстве, но и в Совете Министров, и в ЦК он уже стал притчей во языцех. И, несмотря на свое упрямство, на боевой дух, изрядно устал от стычек. Защита предложения рахметовцев чревата была новыми конфликтами.
Тут было над чем призадуматься.
А Бабалы ждал от него четкого ответа.
Вытерев платком пот с лица, Новченко сказал:
— Допустим, я ваш единомышленник. Дальше?
Бабалы откровенно обрадовался:
— А нам от вас больше ничего и не надо.
— Так-таки ничего? — лукаво прищурился Новченко. — И я, значит, могу сидеть сложа руки?
— Сергей Герасимович, да чтобы вы — и заняли пассивную позицию?! Никогда этому не поверю.
— А ты меня не подначивай.
— Если уж мне удалось убедить вас в нашей правоте — я могу быть спокоен за судьбу нашего проекта.
— Веселое дело! Чтобы вы имели возможность спокойно нарушать основной проект, я должен прикрывать своим телом амбразуру противника, защищая вас от ‘огня?
— Мы ведь не хотим нарушать основной проект, мы только исправляем его недостатки.
— Это, конечно, должно ужасно обрадовать авторов основного проекта. И нашего драгоценного Алексея Геннадиевича…
— Сергей Герасимович, я сам понимаю, что борьба предстоит нешуточная. И я лично не собираюсь стоять в стороне. Но в данном случае ваша поддержка значит очень много. Если вы с нами — нам не страшны любые преграды.
— Ты не считаешь, что это грубая лесть, Бабалы?
— Пускай лесть. Но это правда!
Новченко, добродушно рассмеявшись, положил руку на плечо Бабалы:
— Ладно. Уговорил. А говорят: Новченко упрям, как осёл.
Бабалы благоразумно промолчал.
Новченко поднялся из-за стола:
— Давай-ка еще раз оглядим твои владения. По коням!
Покинув гостеприимный домик, они снова взобрались в вертолёт, и неуклюжая, пузатая птица, взметнув тучи пыли, воспарила вверх и начала вязать новые кружева.
Глава тридцать вторая
ВЗАИМНЫЕ ОБВИНЕНИЯ
овченко вызвали на бюро республиканского ЦК партии, но предварительно его принял секретарь ЦК Анзар Атдаевич.
Анзар Атдаевич не любил встреч коротких, торопливых разговоров «на ходу», — он принимал людей не для того, чтобы поскорее от них отделаться, а чтобы получше узнать их, выяснить их точку зрения.
Приступая к разговору, он поудобней располагался в кресле и собеседнику предлагал чувствовать себя, как дома. В кабинет сразу же приносили горячий чай, пиалы, вазочку с конфетами.
В огромном помещении люди, сидевшие за столами, которые были составлены так, что напоминали молоток с длинной ручкой, казались маленькими, и меньше всех сам Анзар Атдаевич: из-за короткого стола виднелись лишь его плечи и голова, выбритая до блеска. Но голова была крупная, с большим лбом, а на коричневом, несколько плоском лице доброжелательно светились умные, проницательные глаза.
