Василий Цаголов - За Дунаем
Тут генерал сделал нетерпеливый жест, и Тутолмин умолк.
— Э, нет, полковник, не всегда. Этой ночью ваши две сотни... Как они именуются?
— Первая Владикавказская и осетинская,— подсказал полковник.
— Да, да... После рекогносцировки Плевны они бежали. Ведь так?
— Не совсем так, ваше превосходительство,— мягко возразил Тутолмин.— Не дождавшись подкрепления...
— Сотни возвратились в лагерь?
— Так точно.
— Похвально! Весьма похвально. Советую подать рапорт и просить о награждении отличившихся офицеров.
Тутолмин молчал, потупив взор. Нечего было сказать и другим офицерам.
— Капитан, подайте карту,— приказал Скобелев и жестом пригласил командиров к столу.
10
Проснулся Знаур и никак не мог сообразить, что видел мать не наяву, а во сне. Она стояла перед ним и, воздев руки к небу, умоляла бога ниспослать несчастье Тулатовым, погубившим сына. Потом Фарда упала на колени и принялась целовать пол, а сама шептала: «Здесь ступила нога сына... О, почему ты, Знаур, не сдержал гнева?» Сын хотел нагнуться, поднять ее, но она вдруг помахала ему черным платком и исчезла.
Не сразу пришел в себя Знаур, хотя лежал с открытыми глазами и слышал вокруг себя храп. Ему захотелось рассказать Цараю о своем сне, он протянул руку и... Рядом на нарах было пусто. Почуяв беду, Знаур все же позвал друга по имени. В бараке захрапели еще сильней. Понял Знаур, что Царай бежал.
Когда работали в лесу, Царай несколько раз уходил в тайгу. Наверное, хотел привыкнуть к ней. Его проделки были замечены товарищами, но никто ни о чем не спросил, не выдал. Они поняли, что он задумал побег.
«Сбежал! Ничего не сказал... Боялся, что я буду отговаривать. Смелый он человек! О, Царай на четвереньках будет ползти, а дойдет домой. Когда же он ушел? Пока рассветет, Царай уж будет далеко»,— рассуждая так, Знаур смотрел в окно. В нем серело утро.
Раздался гонг, и Знаур соскочил с нар. Барак мгновенно ожил, наполнился шумом. Поеживаясь, Знаур выбежал во двор, все еще не теряя надежды
увидеть друга. Но увы, лишь одинокая фигура охранника маячила посреди двора. Ссыльные протирали глаза и, поеживаясь, гудели под нос. Знаур сбросил одежонку и побежал к колодцу; кто-то уже успел набрать воды в корыто. Зачерпнув полную пригоршню, он плеснул в лицо, а сам все думал о Царае.
В бараке уже хватились беглого и шепотом делились новостью. Потом все потянулись за похлебкой. Когда настал черед Знаура, он протянул миску, и тут охранник спросил:
— Значит, сбежал?
Не знал Знаур, что и сказать, молчал, вперив взгляд в дно миски.
— Далеко не уйдет,— лениво проговорил охранник.— Вернется — прибью. Да смотри, не вздумай сам улизнуть, погибнешь...
Знаур поспешил уйти, хлебая на ходу горячее варево, а внутри у него все торжествовало. «Не бойся, Царай, они не пошли за тобой вдогонку. Отдохни, а потом снова пойдешь. Эх, не сказал ты мне, а то бы вдвоем ушли...» — засунув миску под изголовье, Знаур вышел во двор. Ссыльные потянулись в лес...
Дорогой Знаур по-прежнему думал о друге и не слышал, о чем говорили арестанты, пока кто-то не толкнул его в спину:
— Чернявый, пошто ты остался, не бежал?
— Не знаю,— ответил Знаур.
— Э, тут нашего брату полегло — уйма.
— А куды он денется? Ну, дойдет по Кути до Илимска...
— Эх, кабы я добег до Илимска! А оттель бы на Ангару махнул, да по ней на плоту в Енисейск... Глядишь, и перебрался на Московский тракт да ночами до Россеи прибежал бы,— говоривший споткнулся, и вокруг засмеялись.
— Ты уж с копыт плюхаешься...
— Помирать скоро тебе.
— Не хочу, братцы... Ой, как охота в деревню! Ей-ей сбегу.—Так и шли, разговаривая, пока конвой не велел остановиться. Арестованных разделили на три партии. Одних поставили валить ели, другим поручили обрубать сучья, а Знаур и еще трое должны были распиливать хлысты.
Вечером голодные, уставшие плелись через село. Знаур старался идти прямо, с высоко поднятой головой. Он боялся признаться даже самому себе в том, что ему очень тяжело. Никогда ему не приходилось видеть такие могучие деревья. А уж пилу впервые держал в руках. Все непривычное, чужое, настораживающее...
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Знаур оглянулся. Молодая крупнолицая женщина, скрестив руки на высокой, полной груди, смотрела на него в упор, и ему показалось, что она смеется. Она стояла у дороги. Дальше на пути каторжан тоже стояли крестьяне и молча рассматривали новичков.
За селом каторжане остановились. Им навстречу двигались двое. По одежонке, изорванной, казенной, в них узнали ссыльных бродяг. Поддерживая друг друга, чтобы не упасть, они хмуро смотрели на новичков. Молчание было тягостным, и никто не знал, как быть: стоять или идти. Но вот из села вышел надзиратель, он быстро приблизился:
— Чего торчите? Пошли вон,— надзиратель оттолкнул бродяг, и они, не удержавшись, упали.— А ну давай,— махнул он рукой, и каторжане тронулись по дороге к тюрьме.
А те двое поднялись и, все так же держась друг за друга, продолжали свой путь...
11
Шел дождь. Первый за всю кампанию. Нагрянул он с наступлением коротких сумерек, тяжело забарабанив по степи, и сразу же запахло пылью, землей. Разведчики метнулись в виноградник, думая переждать ливень. Начнись он раньше, скажем, как только Бабу пришла мысль раздобыть в болгарском селе что-нибудь съестное, друзья остались бы на бивуаке. А теперь дождь застал их в пути. Небо заволокло тучами, и сразу все погрузилось во мрак. Удивительные вечера на болгарской земле. Не успеет зайти солнце, как наступает темень, а небо беззвездное. Вытяни руку и не увидишь ее.
Разведчики топтались на месте. Они не могли определить, в какой стороне бивуак: мгла слизнула деревья, сады, дорогу... Бекмурза до того, как начался дождь, просил друга вернуться, пока не стемнело, а Бабу лишь презрительно отмахнулся и шел, сам не зная куда. И завела его гордость в степь. Нет, не зря Евфимий говорил, что Бабу когда-нибудь да погубит его горячая голова. Вот и пришла беда! Да что там пришла: Бабу сам к ней стремился.
Правда, под бурками разведчикам было не так уж плохо; они укрылись от дождя, словно под шалашом. Но сколько можно сидеть на корточках, а тут еще голод дает знать о себе. Эх, не погорячись Бабу, грелся бы сейчас Бекмурза у костра и пел песни со всеми.
И если Бекмурза мучительно размышлял над тем, как выбраться из неприятной истории, в которую они попали, то Бабу занимало другое. Урядник думал о Фацбае: «Нет, с пустыми руками я не вернусь в сотню. Бекмурза как знает, а мне лучше смерть, чем услышать насмешливый голос Фацбая. Да и прапорщик что скажет? Ушли, мол, двое мужчин и ничего не достали. Конечно, нас никто не посылал, мы сами напросились. Но все же...»
Временами разведчикам казалось, что дождь утихает, и тогда, будто сговорившись, они высовывали головы из-под бурок и тотчас же прятали. Сидели молча. Даже Бекмурза, который и во сне не переставал разговаривать, не проронил ни слова.
«Как там мать живет? А может, ее уже нет в живых?.. Э, как я мог подумать так? Погорячился я тогда... Пусть бы проклятый казначей увел корову, все равно он не оставил ее. Вот Знаур поступил правильно. Но как только Тулатовы не убили его? Наверное, растерялись... Бекмурза говорит, что Знаур сам пришел в канцелярию и все рассказал приставу. Потом прибежали Тулатовы, но было поздно: стражники не отдали им Знаура... О, теперь мы кровники. Но пусть только они посмеют обидеть мать! А что если за смерть Сафара его родичи начнут мстить Кониевым? А причем же сыновья Бза? Боюсь, Знаур не выдержит на чужбине двадцать лет, погибнет. Жаль брата, лучше бы его сразила пуля в бою. Все бы не мучился.
Зачем только Бекмурза рассказал мне об этом? Вернулся бы я домой и узнал все... А если меня арестуют? Нет, все равно после войны отправлюсь в свой аул. Теперь мне не страшен пристав. Герой не герой, а я уже урядник, ордена имею и здесь не пожалею себя... К самому царю поеду, и тогда этому приставу скажут: «Не трогай Бабу, он на службе у царя был». Вот только Георгия бы заслужить». Бабу устал сидеть в одном положении и решил отвлечься разговором:
— Эй, Бекмурза, ты что, уснул?
— Эх, Бабу, Бабу, горячая у тебя голова. Куда ты завел меня?
— Молчи, а то твой крик услышат турки и схватят нас... Послушай, Бекмурза, тебе не хочется домой?
— Чего я там не видел? Здесь нет-нет да мяса наешься вдоволь и вино пью вместо воды. Жаль, фляга сейчас пустая... Домой! С чем я вернусь туда? Я боюсь, как бы война не окончилась скоро... Деньги, пойми ты, деньги мне нужно накопить!
— А голову не боишься потерять?
— Нет, Бабу, об этом я не думаю. Моя голова тверже скалы, турецкая сабля ее не возьмет... А если пуля попадет в меня, пусть она застрянет в черкеске, а еще пусть достанется моему врагу. Хорошо, хоть ты рядом. Тебе я доверяю передать все мое состояние моей матери... Какое счастье, что мы встретились с тобой, Бабу.
