Анатолий Буйлов - Тигроловы
— Это она от злости, — покачал головой Савелий. — Злая попалась, стерва! Евтейке, наверно, спать не давала. Бывают такие иногда: заберешь у нее тигренка, а она потом ходит и давит поголовно зверя — всю злость на ём измещает.
— Наверно, не злость это, Савелий Макарович, — неуверенно возразил Павел. — Просто инстинкт у нее первое время остается — задавить зверя и привести сюда детей своих, ну вот и давит она, а детей нету, вести некого. Ну и продолжает давить, пока не поймет, что зря давит.
— Может, и так, — согласился Савелий. — А только сейчас нам эта чушка как нельзя кстати пришлась.
Быстро разделав чушку, тигроловы, до отрыжки накормив мясом собак и нарезав мякоти на корм тигру, очень довольные зашагали к нодье напрямик по целику.
У подошвы сопки, за километр до нодьи, стали попадаться засыпанные снегом тигриные следы, но, чем ближе подходили охотники к нодье, к запаху дыма — тем следы встречались чаще, и свежей они были.
— Ты смотри, как она куролесила! Ты посмотри! — удивлялся Савелий. — Давно, давно таких нахальных не встречал.
Но, когда он увидел свежую, набитую до ледяной корочки, тропу тигрицы в какой-нибудь сотне метров от нодьи, множество прыжковых следов к самой нодье и к срубу, то, обогнав Павла, побежал впереди, тревожно крича:
— Евте-ейка! Евте-еюшка!! Брате-ельник!!!
— Ну чо кричишь?! Чо кричишь, как полоумный?! — раздался голос Евтея, и вслед за этим из-под дымящегося навеса вышел и сам Евтей — весь закопченный, перепачканный сажей, похожий на дюжего деревенского кузнеца.
Свежие тигриные следы обрывались в десяти шагах от сруба, огибали его и терялись в молодом пихтаче. Здесь же виднелись и старые следы — на них лежали там и тут черные головешки и обгоревшие куски дерева.
«Головешками отбивался», — догадался Павел, чувствуя, как холодеет спина от страшной догадки.
Тигриные следы виднелись и слева, и справа от табора, и там тоже всюду лежали и стояли торчком черные головешки...
— Батюшки! Да тут настояшше побоишше было! — воскликнул Савелий.
— Пришлось повоевать... Будь она неладна! — сдерживая радость, откликнулся Евтей.
Павел ожидал, что братья обнимутся или хотя бы пожмут руки, но они просто кивнули один другому приветливо, как будто и не расставались.
— Очень вы меня сейчас выручили, ребятушки! — помогая Савелию снять котомку, взволнованно сказал Евтей. — Пять патронов всего осталось. Ночью-то я головнями кидал в нее, без выстрелов обошлось. А тут, гляжу утром, — прет как танк. Два раза стрелил над ней, чуть отскочила и опять повернула... Ну уж дальше невозможно терпеть! Три патрона всего. Или она меня, или я ее. Только хотел ей промежду глаз пулю пустить, а тут — бабах! Бабах! Бабах! Ваши выстрелы. Ну, ее ровно кто шилом под задницу кольнул — рявкнула, и ходу! Ты, Павелко, стрелял? Молодец! Стрелил как по заказу. Выручил. Ишь как совпало! Ну, проходите, гостюшки дорогие, в хату мою. — Евтей с улыбкой кивнул на сделанный из жердей навес, под которым горел небольшой костерок.
Павел сразу отметил, что запас дров у Евтея небольшой.
Савелий принялся торопливо выкладывать из мешка продукты. Рассеянно следя за его руками, Евтей спросил напряженным голосом:
— Юдова с собой забрали?
— Ишшо чего! На пасеке мы его оставили, как условились...
— Да где же он? Что с ним случилось?! — Евтей тревожно посмотрел на Павла. — Где Юдов?
— Ты, братуха, не беспокойся. Он уже сам за себя побеспокоился, — продолжая выкладывать продукты, тянул с ответом Савелий. — Иудов он, а не Юдов. На осине повесить бы его за одно место...
— Да не тяни ты за душу! — рассердился Евтей. — Толком сказывай: что с ним?
— Драпанул — вот где Иудов!
— В деревню?.. Обидели вы его, что ли? Ничего не пойму! — Евтей опять повернулся к Павлу: — Объясни мне толком, почему Юдов в деревню ушел?
— Он не ушел, Евтей Макарович, а сбежал. На следующее утро, как мы ушли отсюда, он должен был вернуться к вам. Мы так и рассчитывали, а пришли вчера на пасеку — оказалось, сбежал...
Выслушав Павла, Евтей, вопреки ожиданиям тигроловов, не возмутился, но даже обрадовался:
— Ну и хорошо, что сбежал, хорошо, что живой! А то я тут испереживался весь. Не дай бог, думаю, что-нибудь случится. — И, поколебавшись, сказал виновато: — Я ведь все время опасался за него, ребяты... Всякой подлости ждал от него... Правду говорят: человек познается в мелочах... Этот человечишко и в мелочах-то был пакостник. Конфеты шоколадные прятал от нас да тайком их и ел. Было, видать, еще что-то вкусное в рюкзачишке у него, очень уж Барсик старательно всегда обнюхивал рюкзачишко. Я уж вам ничо не сказывал, опасался раздору. — Евтей усмехнулся, взглядывая на брата. — Он ведь любимчиком у сынка твово был...
— Да ну его к черту, Евтеюшко! Давай-ка лучше чайку вот попьем — кипяток, гляжу, приготовлен у тебя, заварить только надо.
Опасаясь, что Евтей вновь заведет речь о взаимоотношениях Юдова с Николаем и, чего доброго, примется еще приплетать к этому и Павла, Савелий, заваривая чай, стал торопливо рассказывать о том, как Николай повредил ногу и как Павлу пришлось вытаскивать его на пасеку. Рассказывая, он ни словом не обмолвился о большой ссоре с Павлом. Евтею это показалось неестественным и, посматривая на Калугина испытующе, он спросил:
— Как на духу отвечай — измывались над тобой Лошкаревы?
— Нет, этого не было, Евтей Макарович, — решительно сказал Павел, поймав на себе напряженный взгляд Савелия. — До обеда мы шли очень мирно...
— А после обеда рассорились?
— Да нет, Евтей Макарович, — улыбнулся Павел. — Ей-богу, не успели мы поссориться... После обеда Николай ногу ударил, и там уж стало нам не до ссоры...
— Вот-вот, разве что не успели, — недоверчиво закивал Евтей. — Честно говоря, я думал, выживут они тебя, пожалел уж, что остался у нодьи. Надо было Николая здесь оставить.
— Ни об чем не жалей, Евтеюшко! Ишшо чего! — взбодрился Савелий. — Чо жалеть-то? Сам же всегда говоришь: все, что не деется, деется к лучшему... Человек в беде познается. Ну я вот, может быть, энтим разом, в беде-то... — Савелий покашлял, насыпав в чайник заварки, продолжал трудно: — Может быть, в беде этой и признал Павла по-настоящему... Надежный мужик! И тигролов из него выйдет, я тебе скажу, самый что ни есть хваткий — без подмесу! Ты думашь, Евтеюшко, мы с Павлухой зря сходили в тот Гнилой ключ? Не зря, не зря...
Евтей, выслушав брата, сказал с чувством:
— Ну что ж, брательничек, если так действительно... очень я рад тому! У меня теперь камень с души свалился. — И, подсаживаясь к огню, довольно поглаживая выпачканную сажей, свалявшуюся бороду, с нетерпением оглядывая еду, сказал устало: — Еще бы часика три вздремнуть, то и вовсе вся жизнь малиной станет...
— Это мы устроим, Евтеюшко, устроим! — с готовностью закивал Савелий. — Вот мы прям тут под навесом палатку поставим, печку в ней установим, козьи шкуры есть на подстилку, спальник пуховый — ложись и спи, а мы с Павлухой тигра покормим, дровишек напилим. В два часа я тебя разбужу, пообедаем и на пасеку с тобой пойдем. Пасечник с Николаем яшшик для тигра седни сделают. Седни же помощник к Дубову приедет на лошади, стало быть, завтра сюда на санях пробьемся.
— А Павла хочешь здесь оставить?
— Ну дак чо — конешно. Собак он к срубу привяжет, сам в палатке в спальнике спать будет. Печку ясеневыми поленьями заправил — и спи! Ежели тигра станет подходить — собаки залают. — Савелий вынул из мешка две ракеты, важно потряс ими: — Как станет подходить, одну ракету пустит — и больше уж не захочет тигра сюда вернуться. Да и пора уже ей возврашшаться к другому своему отпрыску, а то и его прозевает скоро.
— Теперь-то уж хоть так, хоть эдак — все одно прозевает, — заметил Евтей, сонно посматривая на рдеющие угли костра.
Только теперь, внимательно приглядевшись к Евтею, Павел заметил, что веки у старика от бессонных ночей припухли, белки глаз красные, лицо уставшее, изможденное.
Сытно поев и напившись чаю, тигроловы, убрав из-под навеса костер, быстро поставили на это место палатку и печку. Внутри палатки все застелили пихтовыми ветками, снаружи, чтобы не поддувало, огребли снегом. После того как разгорелась печь, в палатке стало уютно и тепло. Забравшись в спальный мешок, Евтей тотчас уснул.
С трудом отыскав вдалеке от табора сухую елку, Савелий и Павел, чтобы не мешать спящему, распилили ее на месте, а затем перетаскали чурки к табору. Покончив с дровами, принялись кормить тигра. Срезав прут, Савелий наколол на него кусочек мяса и просунул в щель между бревнами. Оглушительно рявкнув, тигр выбил лапой мясо, и оно упало вниз. Следующий кусок тигр с яростью схватил с прута и тут же проглотил. В глазах его при этом кроме злобы промелькнуло нечто, похожее на удивление. Третий кусок зверь схватил уже с меньшей злобой и, хотя рявкал он так же раздраженно и оглушительно, но уже зарождался в горле его звук, напоминающий довольное урчание.
