Живет на селе человек... - Анатолий Николаевич Порохняков
Нечего и думать, я сразу же ухватился за возможность побывать у тракториста Николая Егоровича Мохова дома.
На стук вышел сам хозяин. Встретил приветливо, но сдержанно. Усадил меня за стол в просторной чистой комнате. Да он, видать, все тот же даже внешне. Разве только прибавилось морщин под глазами да седины в волосах.
На столе, покрытом клеенкой, лежала районная газета. Просматривая ее, я обратил внимание на сводку по ремонту тракторов. На последнем месте совхоз «Заря» был жирно подчеркнут красным карандашом. Взглянув на меня, Егорыч заговорил глухо, медленно:
— В «Зарю» собираюсь. Доберусь, так покажу, где раки зимуют. Алешку моего выдвинули главным инженером совхоза. Парня прямо из института — и в главные. Вот и заваливает ремонт. Нет, сперва надо обкатать его. Пусть в бригадирах, механиках походит, а потом, если в котелке густо, на выдвижение идет. Жену Алексея, птичницу Ксюшу, тоже фермой заведовать поставили. Ну она-то ничего, справляется.
— Это дочь той самой… балаболки?
Егорыч насупил брови:
— Полина Васильевна женщина со всех сторон положительная.
Он отошел к печи, кратко бросил:
— Ужинать будем?
Со стороны было смешно смотреть на здоровенного, неуклюжего мужика, как он, согнувшись в три погибели, еле передвигая ноги, нес миску дымящихся щей.
— А где жена? — спросил я Егорыча, не подозревая, как обжег его этот вопрос.
Мохов сразу как-то обмяк, постарел.
— Померла она.
Егорыч отвернулся и вышел из-за стола. Возле печки долго громыхал умывальником.
После ужина рассказал, что с ним живут дочери и сынишка, первоклассник Андрейка. Дочки убежали в клуб на репетицию новогоднего концерта, а Андрейка катался на лыжах. Егорыч несколько раз выходил на улицу. Было видно, что он обеспокоен. Но вот скрипнули ворота, в сенях что-то застучало, и на пороге показался мальчик. Я сразу узнал его. Это был тот самый мальчуган, который горько плакал у Рябова в кабинете и упрямо повторял: «Не поеду, сказал, не поеду…»
Да, круглолицый, белокурый, с большими синими глазами Андрейка совершенно не был похож на Егорыча. Парнишка поздоровался, торопливо сбросил валенки, пальто и юркнул в горницу. Щелкнул выключатель. В комнате долго стояла тишина, потом раздался стеклянный перезвон, зашуршала бумага. Вспыхнули красные, желтые, зеленые огоньки. Из комнаты выскочил Андрейка. В руках он держал новые коньки с ботинками и большой пакет. Его лицо горело ярко, счастливо. Андрейка прижался к широкой груди Егорыча.
— Папа, это мне подарки? И елка тоже мне? Вот здорово! — захлебывался от восторга парнишка.
— Тебе, все тебе, сынок.
Николай Егорович, немало смущенный, левой рукой обнял мальчугана за плечи, а правой, растопырив жесткие пальцы, гладил шелковистую головку. Потом наклонился и поцеловал сынишку. Теплая улыбка заиграла на его тонких губах. Но что особенно удивило меня — это глаза Егорыча. Они стали необыкновенно ласковые. У меня даже перехватило дыхание. Теперь бы я мог решительно возразить своему другу Ивану Петровичу Рябову: все, все есть у Егорыча — и необходимые навыки, и знания, и доброе сердце настоящего человека.
ШАЛОПАИ
1
В тени Зареченской балки, там, где растет густой березняк, еще лежит снег, а на полянках уже появились подснежники.
Маша Белозерова, смуглая, длиннокосая девушка с мечтательными глазами больше всего любит эти первые весенние цветы.
Но сейчас она прошла, даже не глянув на них.
Еле передвигая ноги в истоптанных, заляпанных грязью сапогах, она вышла на широкую, укатанную дорогу. Идти стало легче. Вскоре показался полевой стан — тракторный вагончик с красным флагом, старый дом, машины, зернохранилище.
Был ранний утренний час. Механизаторы из первой смены досыпали последние сладкие минуты. Маша присела на копну ржаной соломы, брошенной возле вагончика, долго смотрела в сторону, откуда пришла. Смотрела пока слезы не затуманили глаза. Низко склонив голову, Маша заплакала. Невольно всхлипнув, девушка испуганно оглянулась.
К ней подходил бригадир Семен Петрович Боров.
— Обидел кто? — строго спросил, нахмурив брови.
Маша считала бригадира «необыкновенным сухарем» и даже побаивалась его. Никогда не видела улыбки на лице Борова, не слышала, чтобы он похвалил кого, обогрел хорошим словом.
— Кто обидел? — еще строже повторил бригадир.
— Вот, честное слово, никто, — скрестив руки на груди, чуть слышно прошептала Маша, пряча глаза.
— Васька, шалопай этакий, наверно, потревожил? Смотри, подальше от него, — сказал бригадир, да так, словно ножом резанул.
Хрустнули тонкие, холодные пальцы. Сдержалась, промолчала Маша, только где-то в тайниках души с еще большей силой почувствовала всю неприязнь к этому жестокому человеку. Боров устало присел на солому. Вынув из кармана газету, свернутую в трубочку, медленно развернул.
— На, почитай, позор-то какой.
Маша внимательно прочитала статью под крупным заголовком «Вторую — на буксир!» Задумалась. Позора она не видела в том, что первая бригада решила помочь отстающей второй поднять несколько гектаров весновспашки, быстрее провести сев яровых.
— Хвастуны несчастные, — загремел Боров, тряся в воздухе кулаком.
— Зря переживаете, Семен Петрович, — сказала Маша, возвращая газету, — помогать нам будут свои, а не чужие.
— Видно, гордости у тебя нет, а еще правая рука бригадира, — укорил Боров. — Сама помнишь, как туго пришлось осенью. Зябь поднять силенок не хватило. Знаю, что сейчас поднажать надо на пахоту. А с кем поднажать-то, с кем? Вон у березы трактор стоит. Полсмены покружился на нем Бурачков и ушел: брюхо заболело. А сейчас дрыхнет, шалопай. И «ДТ» Злобина целый день будет загорать: ночью пахал. У него тоже нет подсмены. Да и вообще на Ваську у меня никакой надежды, плевать он хотел на честь бригады. Тоже шалопай известный.
— Не смейте так говорить про него! — громко сказала Маша. — Да если хотите знать, Василий Иванович Злобин горы может свернуть, если…
Возле вагончика появился Злобин. Маша смутилась, схватила шаль, пошла к дому, где часто ночевала с поварихой Дуней. Злобин прошел мимо бригадира, не сказав ни слова. Боров долго провожал взглядом тракториста. Тот остановился на полянке.
«Василий Иванович! — повторял про себя, — меня так еще никто не навеличивал». И вдруг почувствовал, как по всему телу разлилось такое хмельное волнение, какого раньше не испытывал. Постоял, подумал, затем, припав на колени, стал срывать подснежники. Через несколько минут на полянке вырос холмик свежих цветов.
Василий осторожно сложил их в шапку и зашагал к вагончику.
