Женщины - Ирина Александровна Велембовская
— Молчи ты, чертенок! — рассердилась она в конце концов. — Мамке ро́бить надо или нет?
В тот день в лесосеку приезжал начальник лесного отдела. Увидев в делянке ребенка, удивился и рассердился.
— Вы что, с ума посходили? — строго спросил он бригадира. — Под суд захотели? — Но, заметив растерянное, заплаканное лицо Газили, переменил тон: — Так это твой ребятенок, мила дочь?
— Мой… — чуть слышно ответила Газиля.
— Никудышная ж ты мать, коли так держишь пацаненка: ведь он тут пуп надорвет оравши! — И, выслушав объяснения бригадира, предложил: — Хочешь, мы тебя переведем на прииск? Будешь работать в столовой или в конторе уборщицей. Ребенка в ясли устроим. Поможем, в общем. Да ты не плачь! Давай я тебя сейчас с собой увезу. Беги, собирай свой багаж.
— У нее багажу — никому не покажу, — вставил бригадир. — А пособить ей надо, это верно. Работница она не ленивая. Пока этот пискун не завелся, норму всегда перевыполняла.
— Едем! — настаивал начальник.
— Сейчас не поеду… Спасибо… — не сдавалась Газиля.
— Ну, гляди, дело твое. Только в лесосеку его не носи. — И приказал бригадиру: — От разделки леса ее отмени, дай какую-нибудь работу при бараке.
Петровна, узнав обо всем этом, поняла: Газиля не хочет расставаться с ней, а может быть, и надеется, что вернется Мишка и все обойдется по-хорошему. Петровна сама в душе на это надеялась. Только всему поперек становился Логин Андреевич: хотел избыть внучонка. Теперь уж не сомневалась Петровна, что это внучонок, душа к нему тянулась.
Вспоминая все это, привалилась Петровна к сырой копне, закапали у нее из глаз слезы.
После обеда поднялся ветер. Скрипели и качались деревья, стучали сухие сучья, шумели кусты. Близилась гроза, мошкара шарахнулась прочь.
Петровна, подавив усталость и сердечную тоску, поспешно докашивала.
«Как там малый-то? — думала она. — Снесла ли его Газилька домой?»
Не докосив, спрятала косу и котелок в кусты, почти бегом пошла домой, подгоняемая ветром и ошалелой мошкарой. До лесосеки было уже близко. Вбежав на гору, Петровна задохнулась и остановилась.
Слышен был стук топоров и возгласы вальщиков: «Берегись, пошло!»
«Ошалели, видно: валят в такой ветер!» — тревожно подумала Петровна.
Она уже подходила к дому, когда услышала крики, увидела бегущих через делянку рабочих. Сама побежала, цепляясь за кусты и запинаясь о сучья.
У конного двора Логин Андреевич поспешно запрягал лошадь. Увидев подбегающую жену, сперва отвернулся, потом бросил отрывисто:
— Татарку твою сосной пришибло. Добегалась…
Петровна вскрикнула, да так страшно, что Логин Андреевич вздрогнул и уронил хомут. Губы у него задрожали, лицо из злого стало растерянным.
— Парень цел, у нас в избе лежит, — поспешно объяснил он, видя, что Петровна не знает, куда кинуться.
Камиль спал на постели у Петровны. Она схватила его, так крепко прижала к себе, что он проснулся. Но не заплакал, а только забавно поморщился.
— Деточка моя, жалкая моя! — голосила Петровна, прежде всегда такая сдержанная.
Опомнившись, она положила ребенка и бросилась в лесосеку. Метрах в двухстах от барака, там, где только сегодня начали порубку, толпился народ.
Вальщики, серые от страха, толпились вокруг поваленной сосны, не зная, как извлечь тело из-под могучей вершины, расколовшейся при падении. Бригадир с перекошенным лицом дрожащими руками разбирал сучья, которыми была накрыта Газиля.
Она была еще жива и дергалась, вся окровавленная. Когда ее наконец отделили от земли, она застонала.
— Ведь это надо греху быть! — стараясь хоть как-то оправдаться, объяснял один из вальщиков. — Зачем ее туда понесло? Кричали ей, да ветер, видно, отнес...
— Она по сушник ходила, затопить капитильник хотела, — пояснила сквозь слезы одна из татарок. — Малый мыть хотела. Суббота сегодня.
— Кабы лесину не зажало да кабы назад не кинуло, ничего бы и не было…
— «Кабы, кабы»! Мало вам, чертям, технику безопасности читали? — погрозил кулаком бригадир. — Все за заработкой гонитесь! Сказано: ветер — кончай завалку. Ухлопали вот человека!
Подъехал Логин Андреевич. Газилю положили на телегу, на свеженакошенную траву.
Широков не проронил ни слова. Он стегнул лошадь и погнал ее рысью под гору. Колеса стучали по пням, подпрыгивали на выбоинах. Скоро трава под Газилей почернела от крови.
6
Вернулся Широков домой уже ночью. Молча распряг лошадь. Когда вошел в избу, не взглянул на жену, которая качала Камиля.
— Померла, — сказал он коротко.
Глаза Петровны наполнились слезами, но она сдержалась, не заплакала.
— Ничего не сказала?
— Нет. — Логин Андреевич, не выдерживая взгляда жены, глядел в сторону. Когда наконец встретился с ней взглядом, зло спросил: — Ты чего уставилась, Апронька? Ты лучше сообрази, что с этим делать? — Он указал на ребенка.
— Все уж соображено.
— Может, себе оставить надумала?
— Может, и надумала.
Широкова подбросило со скамьи. Сжав кулаки, он закричал:
— А я тут кто? Может, никто? Ты меня-то спросила? Я что подрядился чужих кормить? Мало вы моей крови…
Вдруг он замолчал: Петровна стояла перед ним чужая, грозная, словно выросшая.
Ночью Камиль плакал, и даже Петровна не могла его унять. Логин Андреевич молча сносил детский плач, но не уснул всю ночь. На другой день Широковы не сказали друг другу ни слова, не взглянули друг другу в глаза.
Вечером Логин Андреевич напился. Петровна, взяв ребенка, ночевала в сарае, запершись изнутри; с досадой, но без страха прислушивалась к пьяным выкрикам раздававшимся в избе.
В понедельник Широкова отрядили на прииск копать могилу, Петровна на похороны не пошла: не решилась еще раз взглянуть на пугающее, истерзанное болью лицо. Да и к тому же надо было спешить грести: сено пересыхало, ломалось, звенело на граблях. Камиль лежал в кустах, накрытый сеткой, а Петровна без устали гребла и копнила. Теперь ей вовсе страшно было остаться без сена — без молока.
Вечерело. Петровна, у которой от усталости вилы валились из рук, услышала, как зашумели кусты. На полянку вышли три татарки, повязанные белыми платками.
— Давай, тетка, вилы сюда. Помогать будем, — коротко сказала одна из них.
Другие, подобрав грабли, начали очесывать сложенную копну.
— Похоронили? — тихо спросила Петровна.
Татарка кивнула головой.
— Какой девка-то был! — горько сказала она. — Робкий девка, тихий, а трудящий, хороший девка! Парень свой как берег!..
Когда Петровна с ребенком вернулась домой, Широков сидел молча, не поднял
