Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов
В общем, правду писала Клавдия отцу: устроились они вполне прилично. Комнатка, конечно, маленькая — шесть шагов от двери до окна и четыре от стенки до стенки, но дело не в том. Была бы крыша над головой, было бы где переспать от работы до работы и согреться. Остальное, говорил Антипов, так или иначе образуется. Верно, что крыша крыше рознь, иная и от дождя людей не прятала, однако им-то повезло: никого не стеснили, сами хозяева в своей клетушке и крыша над ними не дырявая оказалась. И как раз посреди барака. Пять комнат — по левую сторону и пять по правую. Теплее зимой, и мимо двери никто не шастает, тихо.
— Дворец прямо! — посмеялся Антипов, когда приехал к семье.
— Господи, — в ответ повторяла Галина Ивановна. — Не надеялись мы увидеть тебя. Изболелась душа. Думали, одни остались, а ты вот и приехал, слава тебе господи!.. Комнату-то там хорошо закрыл, никто не влезет?
— Хорошо, мать. Хорошо.
Не собирались, похоже, надолго задерживаться на Урале и жили, свежим глазом заметил Антипов, все как-то по-вокзальному. Даже узлы, которые побольше, не развязывали, чтобы лишний раз не возиться. По вечерам жильцы барака собирались на тесной кухне, обсуждали скорое возвращение в Ленинград, и мало кто всерьез готовился к зиме. Антипов понимал, что пустыми надеждами тешат себя женщины, но молчал. Пусть. Время покажет, что к чему...
Немецкие дивизии неотвратимо двигались на восток, а впереди — совсем немного впереди — тащились длинные эшелоны с эвакуированными. И плыла, плыла над огромной Родиной вроде и припоздавшая, но по-прежнему, как и в предвоенные годы, поднимающая дух песня: «Если завтра война, если завтра в поход...»
И война, затянувшаяся на целых четыре года, всколыхнула, растревожила и сняла с насиженных, обжитых мест миллионы людей.
Барачный поселок под названием Новостройка жил шумно, суетливо и суматошно. Одни успели к зиме как-то обустроиться, наладить какой-никакой семейный быт, другие только прибывали. Это были уже и не эвакуированные, а беженцы, едва успевшие уехать, чтоб не остаться на оккупированной врагом территории. Слово «оккупация», до того мало кому известное, вдруг сделалось обиходным и оттого особенно страшным.
Шептались. Плакали. Охали.
Слишком все это оказалось неожиданным. Топтали чужие кованые сапоги земли Белоруссии, Украины, Прибалтики. Враг стоял у стен Ленинграда, вплотную подошел к Москве. Это ошеломляло, угнетало людей, не укладывалось в сознание. Солдат там, на фронте, возможно, и понимал всю жестокую необходимость отступления, а как объяснишь это женщине — жене, матери?..
И каждого, кто приезжал оттуда, расспрашивали с пристрастием. Опрошен был и Антипов, а только что он мог рассказать! Про свой большой страх, пережитый за те немногие дни, что провел в окопах в виду своего завода, своего дома? Про то, как острой, невыносимой болью сжималось сердце?.. Про свои сомнения?.. Ведь все было сделано правильно, верно было сделано до войны, ведь готовились же, готовились! Но почему тогда враг у главных ворот его, Антипова, завода, через которые он более четверти века ходил на работу?.. Нет, этого никому не расскажешь, невозможно. И он отмалчивался. Не велика радость, ох как невелика, видеть ее, войну, а тревоги и забот хватало и здесь, в глубоком тылу.
На всякую силу, рассуждал Антипов, всегда найдется еще бо́льшая и грознейшая сила, а раз она есть — должна быть! — то именно в русском народе она, на русской же земле. И рождает эту непобедимую силу не страх, не жалость и слезы, но уверенность в правоте и справедливости. Работа, наконец. Труд.
Потому он и не противился, когда Клавдия сообщила, что поступает работать санитаркой в местный госпиталь.
— Правильно, дочка, — сказал он.
— Пятнадцать же лет ей всего, отец! — оспаривала Галина Ивановна. — Учиться надо.
— Доучится. После войны доучится. А теперь, мать, все, кто может, должны работать, фронту помогать. За ранеными ходить нужно?.. Вот Клавдии в самый раз эта работа. Если нашего Михаила ранят, за ним тоже кто-то ходить станет.
— Где-то он?.. — вздыхала горестно Галина Ивановна. — Сохрани его, господи.
— Оставь, мать, своего господа. О другом думай. А Михаил не пропадет, объявится. Даром, что ли, носит фамилию Антипов! Да и танкист он, а в танке вон какая броня!
— Вчера к нам в госпиталь танкиста привезли, — встряла в разговор Клавдия. — Обгоревший весь, живого места на нем нет. Умер ночью.
И всхлипнула.
— Помолчи, дура! — прикрикнул Антипов. — Нечего языком валандить. Окно вот надо заделать как следует. И спать пора.
Объявился Михаил, а радости много ли?..
* * *
Подходя к своему бараку, Антипов встретил соседку. Раскланялся с ней, не собираясь вступать в разговор, а она сказала, останавливаясь:
— Поздравляю вас, Захар Михайлович.
Сказала это обыкновенно, точно был праздник какой и она исполнила долг вежливости.
— С чем это? — удивился он.
— Как же, как же! Невестка ведь приехала!
— Какая невестка?..
Не понял Антипов, но уже догадался о чем-то смутно, тревожно.
— Ой! — воскликнула соседка, краснея. — Вы разве не знаете? Ваш сын жену привез. Красивая-то какая, Захар Михайлович!
«Ну да, Михаил собирался что-то сказать, а разговор оборвался», — тотчас вспомнил он.
С трудом Антипов сдержал себя, чтобы не прибавить шагу. Степенно, чувствуя на спине соседкин взгляд, дошел до крыльца, сбил с валенок снег, поднялся по ступенькам, прошел по сумрачному барачному коридору. Спокойно открыл дверь в комнату.
Жена застилала кровать. У окна, боком к двери, сидела девушка.
— Ну, здравствуйте, — сказал он и стал снимать пальто. — Гости у нас, мать?
Галина Ивановна вздрогнула от неожиданности. Не слышала она, когда вошел муж.
— Не гостья это, отец. Не гостья! — Она подошла к невестке, обняла ее за плечи. — Дочка наша.
— Доложили уже.
