Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская
А потом Петро и Гандзуня свернулись на земле и заснули. Иванко еще сидел некоторое время и вплетал в тишину свои грустные, неясные думы о маме. Только теперь почувствовал, как это хорошо, когда мама дома, но постепенно думы расплывались в темноте, тонули…
Сон тянулся откуда-то с ног, проходил по груди, подбирался к голове и обматывался вокруг нее толстым обручем.
Голова тяжелела, словно шея не способна была выдержать ее. Прислонился к колыбели и заснул.
Проснулся от стука. Сначала думал, что это было во сне, но стук повторился. Еще минуту сидел — со сна не мог разобрать, где стучат: в окно или в дверь.
Теперь ясно расслышал — кто-то стукнул в окно, выходившее на огород.
Но кто бы мог стучать с огорода? Мама постучала бы в дверь.
Стук снова повторился, и Иванко стало страшно.
— Петро! Стучат. Пойдем спросим!
Когда Петро начал тереть со сна глаза, Иванко почувствовал себя смелее и подошел к окну. А Петро перевернулся и снова заснул.
— Иванко, открой! — Иванко подумал, что это отец, и бросился к окну. Но отец был не в такой шляпе, а по голосу нельзя было разобрать — человек говорил тихо.
— Иванко, открой! — повторил неизвестный, припав лицом к окну. Иванко увидел небольшие черные усы, спадавшие вниз, и узнал отца.
Когда отец вошел в хату, Иванко поразил его необычный вид. Обильный пот стекал по смуглому лицу, весь он был в пыли, а сапоги вместо черных казались серыми.
Он огляделся в хате, увидел на земле сонных детей и спросил:
— Где мама?
— Ушла во Львов.
Иванко увидел тревогу в отцовских глазах и собрался было заплакать.
— Ц-с-с! — шумнул отец и сказал Иванко, чтоб завесил окна.
А сам прикрутил лампу.
Иванко голодными глазами посматривал на руки отца, на карманы — нет ли какого гостинца. А отец спросил:
— Нет чего-нибудь поесть?
Иванко сказал, что было немного картошки, да дети съели. А больше мать ничего не оставила — должна была скоро вернуться.
Отец больше ни о чем не расспрашивал, а сел на лавку и сильно загрустил, нахмурился. А Иванко подумал: «Тато горюет, что мама умерла!» — и слезы опять потекли из глаз.
— Ты чего? — сурово спросил отец.
— Мама умерла.
— Кто тебе об этом сказал?
— А ее нет!
— Придет. Запоздала, а вечером не хотела ехать, значит, вернется завтра.
Отец подозвал Иванко, посадил на колени, погладил по голове и сказал:
— Иванко, ты был у меня мудрый парень. Хочешь быть дальше таким?
Иванко кивнул, а отец опять спросил:
— А хочет Иванко, чтобы тато и дальше жил с вами, или хочет, чтобы тато был в тюрьме?
От этих слов тоска прошла сквозь сердце Иванка, словно нож. Слезы закапали из глаз. Качал головой и говорил, что он хочет, чтобы тато жил с ними.
— Так вот, сынку. Отца разыскивают жандармы, тато убежал из Львова.
Он говорил шепотом, и от этого Иванко чувствовал гордость, что тато доверяет ему тайны. Слезы перестают капать, и он важно слушает.
— Я должен спрятаться здесь и дождаться мамы, а ты смотри никому не говори, что я приходил. Скажи: как тато ушли во Львов на работу, так еще и не вернулись. А Петру и Гандзуне тоже не говори, они еще малые, могут проговориться.
Но тут Петро начал сквозь сон кашлять, а потом сел и позвал маму и Иванко. Никто не отозвался, но он уже успел увидеть, что в хате сидит тато.
Серело. Отец собрался уходить, и Петро спросил:
— Тату, а куда вы идете?
Тогда тато погрозил Петру, чтобы закрыл рот и никому, никому не проговорился, что тато были дома, потому как иначе тата заберет жандарм… Петро испугался и говорил: ей-богу, он никому не скажет.
Отец позвал Иванка в сени и там сказал ему: он будет прятаться в крыжовнике, так пусть Иванко скажет ему, когда придет мама, и принесет утром чего-нибудь поесть. Потом Иванко вынес ему одеяло, и отец ушел.
Войдя в хату, Иванко тут же пригрозил братишке, чтобы тот держал язык за зубами, а Петро клялся и испуганно смотрел на него черными, узенькими глазами.
Серый свет сочился в хату. Под лавкой возле печи сидели двое детей и, сдерживая слезы, горделиво хранили в сердцах доверенную тайну. Этот день, принесший столько тревоги, они запомнят на всю жизнь.
А утром появилась мать. Она вошла в хату грустная и сказала:
— Уже нет, детки, нашего тата! — и заплакала.
Но Иванко засмеялся, подошел на цыпочках и сказал ей на ухо:
— Тато сидят под крыжовником.
Тогда мать обрадовалась, достала гостинцы, и дети стали есть.
А Юлька лежала у матери на руках и сосала, держа грудь обеими руками, будто кто-то собирался ее отобрать.
VI. САРАНЧА И ЖАНДАРМЫ
После того как убили принца Фердинанда и везде — на костеле, на гмине и на церкви — вывесили черные флаги, еще и саранча налетела.
Она летела тучами с востока и пугала людей своими круглыми большими глазами, широкими ртами, в которых должны были исчезнуть поля, сады и все, что могла она съесть.
Люди бежали на свои поля, в сады, словно хотели прикрыть их от саранчи. Саранча спускалась на землю, и никто не в силах был ее остановить. Но необъяснимо почему, не коснувшись посевов, она вдруг поднялась вверх, потом опустилась на вербы, на яворы, на липы, а на другой день повернула опять на восток.
— Несчастье придет с востока! — говорили люди, и пошел слух, что «стонет земля».
— Стонет земля, чует великие несчастья, потому как будут ее пулями кромсать, пушками дырявить, кровь людей потечет буйными волнами и даже реки покраснеют.
Люди начали говорить про войну. Маринце и Иванку казалось, что война — это большой крылатый Смок, с блестящими кровавыми глазами, с бездонными пастями, с черными большими хвостами. Смок в какое-то время должен был налететь на их край, жечь хаты огненными языками, глотать людей своими пастями, а кровью людской полнить реки, родники, моря…
Ребятишки с их улицы собирались бежать в леса. Там они надеялись пить молоко ланей, одеваться в звериные шкуры, мечтали есть лесные орехи. Но как забил барабан — это было вскоре после убийства Фердинанда, — все люди повыбегали на улицу и всем людям сказали, что уже война Австрии с Россией. Маринця видела, что Смок не летел, а только много людей плакало, потому что их отцов, мужей, сынов и братьев забирали в войско.
Еще
