Константин Ваншенкин - Шумавские волки
Сразу видно, где кончается пограничная закрытая зона – появляется множество туристов. В разноцветных машинах или в разноцветных же палаточках где-нибудь возле реки.
Среди темной хвои изящные, комфортабельные отели с особым горным шиком и колоритом: некрашеная – под старую – мебель, грубые, как бы домотканые, с народной вышивкой скатерти и занавески. В одном из таких отелей – в «Интернациональном», – где мы обедали, среди самых различных иностранных нашлись и наши газеты. Ничего особенного за минувший день не случилось, но вот моя команда проиграла в Минске. Порадовали, спасибо!
Ей-богу, это испортило мне настроение. Удивительно, может быть, даже глупо, но это так. Я «болею» за свою команду очень давно. Ее поражения, неустойчивый класс, неумение и еще более нежелание играть, как играют в футбол, всегда больно задевали меня. Ее удачи, ее взлеты, ее мастерство и даже просто везение до сих пор наполняют меня радостью. Проснешься утром – что это было вчера приятное? Ах да, наши выиграли! Или – наоборот. Говорят, что замечено: когда выигрывает донецкий «Шахтер», на следующий день поднимается производительность труда в шахтах Донбасса. И опять же – наоборот. Что это такое? Какое мне дело до мальчишек в красных майках и синих трусах, гоняющих мяч по яркому зеленому газону! Что у меня с ними общего? Почему их поражения и победы трогают меня не меньше, а может, и больше, чем их самих?
Мы на знаменитом Черном озере, где недавно на дне были найдены утопленные гестаповцами секретные архивы. Об этом много писали. Озеро мрачное, отвесные поросшие лесом берега. (И опять: «граница – по горизонту, и чуть ниже горизонта».) Существует поверье: озеро нельзя пересечь на лодке, обязательно утонешь. Вероятно, немцы при выборе места учли и страх местных жителей перед озером. Поблизости, в лесу – застава (рота). Пижму знают и здесь. Слушаем рассказы о задержании нарушителей.
Служебные собаки живут здесь не в конурах, а в бочках из-под пива.
Сейчас, когда я пишу это, у нас в Москве зима. Морозы до тридцати градусов. Но держатся такие морозы недолго – выносливости не хватает. Падает снег. Начинается потепление, и даже дождь недавно ночью стучал по карнизам. А потом снова мороз до двадцати пяти. Вот как бьет нас зима по нашим бедным кровеносным сосудам.
Сейчас – мороз. Я подхожу к окну и смотрю на окостеневшие тополя, на бегущих прохожих. Сквозь морозный туман слабым круглым пятном пробивается солнце. Я вспоминаю строки Заболоцкого:
…И в средине небесного сводаЛишь смертельного зноя пятноРазличит, замирая, природа.
Это совсем о другом времени, но что-то есть в этих картинах общее, и строки вспоминаются. Как по-разному складываются судьбы поэтов! Одни уже смолоду приобретают устойчивое положение классиков и так и проносят его через всю жизнь, сами почти не заботясь об этом. О других шуму еще больше – и вдруг – неожиданно, необъяснимо – стоп! Что случилось? Кончилась мода. Извините, это теперь не носят! И если к узким брюкам и коротким юбкам возвращаются снова, то вышедшие из моды стихи обычно уже не возрождаются. И есть поэты, которых при жизни знают и по-настоящему понимают их величину относительно немногие. Но – странное дело – когда они умирают, их поэзия получает огромную известность и распространяется все шире и шире. Их судьба чем-то напоминает мне судьбу С. П. Королева – как будто они тоже были засекречены при жизни, и только смерть открыла ворота их славе. Такова судьба и Николая Заболоцкого.
Уже стало слегка смеркаться, когда мы завезли Пижму домой, в Прашилы, и, не выходя из машины, круто развернувшись, покатили обратно по пустынной дороге. До отеля, как сказал Ян, было километров пятнадцать («О, это отличный отель!»), но мы не сразу нашли его. Неожиданно резко похолодало и пошел дождь. Сквозь сумерки Пепичек напряженно смотрел на мокрую извилистую дорогу. Наконец мы остановились. Кажется, здесь. Совсем стемнело, черные хмурые леса выделялись на едва светлевшем небе. Шел мелкий холодный дождь. Ага, это здесь, это тот самый отель, пойдемте.
Мы поднялись по крутым ступеням к отелю, у входа белело какое-то объявление. Ян сказал нерешительно:
– Здесь написано: карантин!
Мимо прошли в темноте парень с девушкой и что-то крикнули нам.
– Они говорят: «Здесь, здесь, заходите».
Мы поднялись на второй этаж, и на нас пахнуло теплом и уютом. В большом зале сидели за общими столами люди, ужинали, пили пиво. В камине горел огонь, было тепло, оживленно, – это все было как из какого-то фильма: непогода, ночь, отель в горах.
К Яну подошел метрдотель.
– Что он говорит? Ян несколько смущен:
– Он говорит, да, комнаты приготовлены, но здесь утром заболела девочка, подозревают, знаете, вот эту болезнь заразную, воспаление печенки. И пока карантин.
– Инфекционная желтуха?
– Да, да. И карантин. Комнаты заказали вчера, а это сегодня.
– Но нас выпустят?
– Конечно.
Минуты не прошло, как мы были уже внизу, у машины.
– Вот бы застряли, а? – ужаснулся Николай Иванович. – Недели две, наверно, карантин. Вот это был бы номер.
Дрожа от сырости, мы сели в машину. Дождь тоненько стучал по крыше.
– Что будем делать?
Пепичек включил радио, и джазовая мелодия – с визгом, с криком – заполнила «Татру». Мы рассмеялись.
Ехать снова к Врбецким? Нет, неудобно, уже попрощались с Марушкой, всё! Попробовать найти номера в одном из отелей? Безнадежное дело, номеров нет. Остается одно: Прага. Там сейчас наш дом. Поедем потихоньку, ночью или к утру приедем. Надо ехать в Прагу. А как же Пижма? Ведь его надо захватить утром, он будет ждать, ведь мы договорились.
– О! – говорит Ян. – Мы поедем в профсоюзный дом отдыха «Быстржина». Нас пригласили на бал. Завтра отъезд, а кто-то уехал сегодня, и капитан Щетка («е», а не «ё») даст нам комнаты. А если нет, мы будем решать…
Уже совсем темно. Свет фар дрожит на блестящем асфальте, а на поворотах упирается в обрывистые склоны, выхватывает из мрака шершавые камни, нависшую хвою, намокшие стволы. Потом мы останавливаемся, и дождь стучит по крыше «Татры». Ян выходит, мы сидим и ждем. Пепичек включает приемник, и чуть слышно звучит задумчивая музыка. И еще – ровный монотонный шум – это горная речка. Далеко нас с тобой занесло, Николай Иванович! Согнувшись, бежит к машине Ян, а следом под дождиком директор дома отдыха, бывший пограничный капитан Щетка.
– Познакомьтесь, товарищи. Товарищ Щетка даст нам комнаты.
Мы сидим в светлом и теплом зале – это столовая дома отдыха. Мы уже поужинали и теперь медленно тянем пиво. Пепичек ушел привести себя в порядок. Зал постепенно заполняется, входят группами, компаниями, садятся за накрытые белыми скатертями столики, заказывают вино и пиво. Здесь не только отъезжающие, но и местные жители из деревушки, расположенной рядом, для них такие вечера – главное развлечение. Внешне они нисколько не отличаются от отдыхающих, приехавших из разных мест страны. Стучит дождь за окном, и, заглушая его, монотонно гудит горная речка.
Народу набирается все больше, появляются оркестранты в красных фраках – их пятеро, – и начинаются танцы.
– Ах, – стонет Ян, – если бы знал Пижма, что мы здесь, он пешком пришел бы, брат Пижма.
Среди музыкантов я не сразу узнаю директора – капитана Щетку, он руководитель оркестра, а сам играет на кларнете, и здорово играет. Мы вместе с залом хлопаем ему, и он улыбается и кивает.
А в другом конце зала – его жена Щеткова стоит за стойкой бара и наливает пиво (и разносить тоже успевает), а самым отчаянным – рюмку водки.
Увлекательное занятие – рассматривать танцующих. Вон высокий блондинистый парень с длинным носом – самый неутомимый танцор, он танцует со всеми подряд: с молоденькими девушками и с зардевшимися седовласыми матронами. Сохраняя, как принято, самый невозмутимый вид, он как заведенный вращает своих немножко испуганных партнерш, и видно, что это доставляет ему истинное удовольствие. Вообще танцуют все – и люди солидные и пожилые – пары большей частью неизменны, – это или семейные, или близко познакомившиеся за время отпуска, или – тоже со своими причинами – молодежь. Пожалуй, современней всех танцует тонкий чернявый парень, не только не обращающий внимания на партнершу, но даже словно презирающий ее и занятый только собой, только своими па и коленцами. И еще солдат – вид его говорит, что вот он приехал на побывку домой, в горную деревушку, из далеких больших городов и видел там такое, чего вы все не видели. Держится он несколько вольно, и, поворачивая молодую партнершу, у которой такое же, как у него, безразличное выражение лица, он иногда, мимоходом, касается пальцами ее груди. А большинство танцует весело, смеясь, переговариваясь, они хорошо знают друг друга. Многие выпили, а некоторые даже изрядно, и это заметно, но никакого хамства, хулиганства и скандала нет и в помине, просто, например, один парень нарочно садится все время мимо стула и сидит потом на полу и требует, чтобы пиво ему дали туда, и ему дают туда пиво, и все смеются.
