Леонид Юзефович - Чугунный агнец
— Это не нужно читать! — Тышкевич выхватил у Рысина бумагу. — Идемте, я вам выделю трех человек. Потрудитесь, организовать наблюдение в указанных пунктах.
— Но я занимаюсь уголовными делами, — возразил Рысин.
— Теперь не имеет значения. Сами видите, в этой войне все перепуталось.
В коридоре навстречу им выкатился из-за угла маленький плотный человечек.
— Вы поручик Тышкевич? — спросил он, размахивая носовым платком. — Я член городской управы доктор Федоров.
— Ну? — без особого воодушевления произнес Тышкевич.
— Мы вынуждены обратиться к вам за помощью. — Федоров стоял почти вплотную к нему и для вящей убедительности норовил ухватиться за портупею коменданта. — Три дня назад из научно-промышленного музея неизвестными лицами вывезены ценнейшие экспонаты художественной коллекции.
— А! — Тышкевич сделал неудачную попытку прорвать заслон. — Городской голова телефонировал мне об этом.
— Отбиравший экспонаты офицер сообщил смотрительнице, что они будут пока храниться на станции железной дороги. Поскольку вокзал подлежит вашей юрисдикции, мы решили…
— Но музей находится не в моем районе. Я не имею к нему ни малейшего касательства.
— Это ценнейшие экспонаты! — воскликнул Федоров. — Мы сражаемся за цивилизацию, и судьба культурных ценностей никого не должна оставлять равнодушным!
Тышкевич грозно навис над ним:
— Знаю я ваши ценности. Чугунная свинья и две голые бабы работы неизвестных художников.
Рысин, с большим вниманием слушая обе стороны, сам не проронил ни слова. Он уже начинал догадываться, с какой целью прибыл в город Константин Трофимов. И ясно стало, почему Желоховцев не захотел говорить о своих подозрениях более внятно. Однако делиться своими догадками с Тышкевичем он вовсе не собирался. У них были разные задачи; Тышкевичу нужно поймать красного агента, а ему, Рысину, — отыскать коллекцию.
— Поручик, вы рассуждаете, как нигилист! — дернулся Федоров. — Сам городской голова чрезвычайно встревожен этим инцидентом.
— С высокой колокольни, — багровея, сказал Тышкевич, — с высокой колокольни я плевал на вашего городского голову!
Плечом отодвинув Федорова, он направился к выходу, и это его движение внезапно вернуло мысли Рысина к вчерашнему обследованию. Царапины, расположение царапин, вот что он упустил из виду, осматривая кабинет Желоховцева. Рысин поднял на уровень плеч согнутые в локтях руки и напрягся, словно двигал невидимый шкаф. Потом оглянулся: Федоров смотрел ему вслед с выражением крайнего недоумения на лице.
Около девяти часов утра под насыпью железной дороги, на полпути между университетом и заводом Лесснера, путевой обходчик обнаружил труп молодого человека в студенческой тужурке, о чем незамедлительно донес начальнику вокзальной охраны. Тот выслал на место двух солдат с унтер-офицером, дав последнему секретную инструкцию: долго не возиться, доставить тело в университет или в комендатуру — смотря по обстоятельствам, и сразу возвращаться на станцию; если в комендатуре будут пенять на несоблюдение формальностей, отговариваться необразованностью и спешными делами. В конце июня 1919 года забот у начальника вокзальной охраны было много, а солдат — мало, некоторые посты, определенные караульным расписанием, вообще не выставлялись.
Поскольку убитый одет был в студенческую тужурку, а неподалеку валялась такая же фуражка, унтер велел нести его для опознания в университет. Сам же отправился в комендатуру Слудского района, где, встретив у крыльца Тышкевичи с Рысиным, по всей форме отрапортовал о случившемся.
— Тело нельзя было трогать до прибытия доктора и следователя, — сказал Рысин.
— Мы об том неизвестны, — деревянным голосом отвечал унтер. — Да и народ стал собираться, разговоры всякие.
— Он прав, — бросил Тышкевич. — Не до протоколов сейчас.
— Несоблюдение правил следственной процедуры, — заметил Рысин, — гораздо больше роняет авторитет власти у населения, чем моя шинель.
Тышкевич небрежно кивнул в сторону Федорова:
— Хорошо, возьмите с собой этого мецената. Он, кажется, доктор. Пусть составит медицинское заключение.
— Я всегда готов исполнить свой профессиональный долг. — Федоров шагнул вперед, — Но и вы, поручик, должны исполнить свой!
На это пожелание Тышкевич ничего не ответил.
— Я даю вам троих человек, — обратился он к Рысину. — Больше не могу. Сообщите им приметы Трофимова. Вы их запомнили?
Рысин снисходительно улыбнулся:
— У меня есть система, по которой я могу запомнить до двадцати трехзначных чисел в нужном порядке.
— Вот и прекрасно. О результатах доложите завтра утром, когда придете за сменой караульных. Кстати, где ваш револьвер?
Рысин похлопал по оттопыренному карману галифе.
— Почему без кобуры?
— Застежка сломалась, — объяснил Рысин.
Обязанности начальника университетской дружины исполнял мрачный подпоручик с рукой на перевязи, Изложив суть дела, Рысин оставил на его попечение одного из своих солдат, а двух других, узнав адрес Желоховцева, отправил патрулировать улицу перед профессорским домом — эту затею он считал совершенно бесполезной. Сам же вместе с Федоровым пошел в подвал, куда успели снести труп. Унтера из вокзальной охраны Рысин отпустил; тот сказал, что убитый лежал на спине, показал место, где его нашли, и больше от него ничего не требовалось. Убийство было совершено именно там, в этом убеждали кровь на земле и найденная возле фуражка. Как сообщил унтер, она в самый раз пришлась по голове убитому — вероятно, слетела при падении.
— Опознали тело? — спросил Рысин у швейцара.
— А то как же! Я тут третий год на должности, всех знаю. Как принесли, так сразу и признал. Мать, думаю, честная. Это же Свечников, историк. И кому его душа понадобилась? Тихий такой был студентик.
— Из Перми он?
— Кунгурский вроде.
— Вот что, — распорядился Рысин. — Ступай сейчас к начальнику дружины, скажи, пусть пошлет за хозяином квартиры, где жил Свечников.
— А мертвеца кто покажет? — расстроился швейцар.
— Сами найдем, не волнуйся.
Часть аудиторий заняли под офицерский лазарет, и подвал загромождала снесенная с этажей мебель. У стены стоял большой портрет царя Николая, обитый траурным шелковым крепом.
— Провозглашаем: вперед, к Учредительному собранию! — грустно сказал Федоров. — А на всякий случай держим в запасе вот это. — Он ткнул пальцем в портрет.
В полосе света, бившей из зарешеченного оконца, пыльный шелк казался не черным, а серым.
Под оконцем на двух составленных столах лежал человек. Он лежал на спине, одна ступня по-неживому вывернута, на лице фуражка.
Федоров осторожно убрал фуражку.
Рысин увидел перепачканный землей лоб убитого и отметил это. Почему лицо в земле, если там, под насыпью, он тоже на спине лежал?
— Совсем еще мальчик, — вздохнул Федоров.
Они вдвоем перевернули тело — под левой лопаткой сукно тужурки было разорвано пулей. Пока Федоров осматривал рану, Рысин отвернулся, чтобы не видеть. Он ни разу в жизни не занимался расследованием убийства, для этого существовала полиция. О громких преступлениях узнавал из газет. Иногда писал даже письма следователям, излагая свои предположения, и радовался, когда они подтверждались в ходе процесса. До сих пор убийство было для него лишь ходом игрока, идущего к определенной цели, случайностей здесь быть не могло, вернее, они просто не интересовали. Чья-то смерть была конечным итогом одной комбинации и началом другой, где человек не более чем срубленная шахматная фигура, которая исчезает с доски лишь для того, чтобы появиться в новой партии с новым игроком. Но сейчас, в сумеречном университетском подвале, на окраине города, живущего слухами, страхами и надеждами, под взглядом мертвого императора, он впервые, может быть, подумал о смерти как о чем-то таком, что само по себе отрицает всесилие разума и логики. Он, Рысин, всегда верил в логику мелочей, но теперь наступали такие времена, когда мелочи теряли привычный житейский смысл. Не только люди, вещи начинали вести себя по-другому.
Он отошел подальше, попробовал сосредоточиться на своей утренней догадке. Для подтверждения ее вовсе не нужно было подниматься в кабинет Желоховцева, Рысин и без того помнил расположение царапин на полу. Собственно, царапина была одна, поскольку двигали только один конец шкафа — левый со стороны аудитории номер семнадцать и правый со стороны кабинета. Значит, преступник — левша? Это тем более казалось вероятным, что с другого конца шкаф двигать было гораздо удобнее, там он выдавался за косяк всего вершка на два.
— Гражданская война ведет к падению нравственности. — Федоров, закончив осмотр, снова прикрыл фуражкой лицо убитого. — Вот что всего печальнее.
