Вячеслав Сукачев - По чистым четвергам…
— Мне пора, милочка.
— Сиди. Чего ты напугалась? — удивилась Катюха.
— А чего мне пугаться?! — вскинулась Томка. — Нечего мне пугаться. Просто не хочу встречаться с твоим — ну его. Вытаращит глаза и будет молчать: ни компании не поддержит, ни к себе не уйдет. Зан-нуда он у тебя, Катька, прости господи… А ты что не пьешь-то? — вроде бы как случайно заметила она полный Катюхин стакан.
— Да что-то не хочется мне. Может быть, вместе выпьем?
— Была не была, — после притворного раздумья, рубанув воздух рукой, сказала Томка, — разливай!
Катя отпила несколько глотков и взглянула на Томку: зажмурившись, высоко запрокинув голову, мучительно медленно цедила ее подруга вино сквозь зубы. Кожа на тонкой шее напряглась, и видно, как перекатываются под нею мелкие Томкины глотки…
— Ф-фу! — выдохнула Томка. — Сколь пью ее, зар-разу, а пить не научилась.
— Это верно, — подтвердила Катюха.
— Где спички-то? — Томка вновь села за стол. Глаза у нее оживленно заблестели, морщины на лбу разгладились, тонкие черные волосы, собранные на затылке в небольшой пучок, и те, казалось, приобрели чистый оттенок, слегка завиваясь на висках.
— Я убрала уже, — удивленно ответила Катюха.
— Курить хочу.
— Ты же идти собралась?
— Вначале покурю.
Томка закурила и, выпуская дым сквозь тонкие ноздри, мрачно сказала:
— Себя берегешь? Помереть раньше времени боишься?
— У меня дети, Тома, мне их на ноги поставить еще надо…
— А я вот смерти не боюсь, — перебила Томка. — Молодая была — боялась, а теперь вот нет! Начхать мне на нее с пятого этажа! Понятно? А в молодости, — Томка неожиданно усмехнулась, — тогда я принца ждала. Наслушалась разных сказочек, дура, вот и выглядывала этого принца, а пришел Сенька Мешков, водкой напоил, да и в постель уволок. И я с тех пор эти сказочки ненавижу, про принцев которые…
— Значит, тебе жизнь исковеркали, — глухо заговорила Катя, — а ты решила мне исковеркать? Привела тогда Толика… Ты ведь знала, чем все закончится?
— А то ты не знала? — сощурилась Томка на Катюху.
— Представь себе — не знала, — с обидой ответила Катя.
— Ну и ничего, не померла ведь?
— Тебе хотелось, что ли?
— Тьфу! Чего буровишь? — Томка отвела взгляд и потянулась к Катиному недопитому стакану: — Ты не будешь?
— Нет…
— Тогда я выпью, не возражаешь?
— Пей… Я бы все равно в раковину вылила.
— Зачем? — насторожилась Томка и вдруг догадалась: — Своего боишься, да?
— Нет, не боюсь, — просто ответила Катя.
— А чего тогда?
— Да ничего…
— Мама, — заглянула в дверь Оксанка, которой шел уже восьмой годик, — сейчас кино будет. Пойдем?
— Иди, доченька, — Катюха тронула волосы на голове дочери, — я сейчас приду.
Оксанка попятилась, не сводя любопытных глаз с курящей Томки.
— В папеньку пошла, — проворчала Томка, когда Оксанка затворила дверь. — Вся в него…
На трамвайной остановке Томку слегка покачивало, и она придерживалась за Катюхин локоток, широко расставив тонкие ноги в коричневых полуботинках.
— Приезжай ко мне, Катька, — говорила она, — посидим, повспоминаем молодость нашу… А хочешь — пригласим кого?
— Кого? — удивилась Катюха.
— Тут как-то Толик тобой интересовался, — Томка подмигнула. — Старая любовь, она, знаешь, прочная… На всю жизнь.
— Не было у нас никакой любви, — вспыхнула Катюха. — Скотство лишь одно было! Так и передай ему…
— Сама и скажешь, чего мне от тебя ему, от него — тебе… Я, что ли, передатчик?
Подошел трамвай. Катюха помогла Томке взобраться с первой площадки в вагон. Думала, та хоть попрощается, а она как увидела Машу Конькову, так и взвыла от радости:
— Машенька, так ты во вторую? А у меня настроение, знаешь… Выпить охота, а выпить не с кем. Ну, трогай, что ли…
Маша сделала ручкой Катюше, снялась с тормоза и покатила в вечерний сумрак, резко и требовательно позвонив на перекрестке. А Катя стояла на остановке, смотрела вслед уходящему трамваю, и странное чувство вдруг овладело ею: словно бы жизнь проходит мимо и что-то важное, чего дожидалась она все годы свои, никогда с нею не произойдет.
С того вечера Томка вдруг зачастила к ней требовательная, нахальная, жестокая. И все реже отставляла в сторону свой стакан Катюха, и все более робко возражала подруге… И так прошло два года…
IXС некоторых пор Виктор Степанович Тихомиров стал с нетерпением ожидать ничем не примечательный вроде бы день недели — четверг. В понедельник, после выходных, он с облегчением думал, что до четверга теперь всего лишь три дня. В среду он возмущался тем, что до желанного дня все еще целые сутки. В ночь на четверг Тихомиров плохо высыпался, вставал раздраженный и помятый. Дома не чаяли дождаться минуты, когда он наконец уйдет на работу, а сослуживцы тоскливо выжидали окончание рабочего дня. И только после шести часов вечера Виктор Степанович оживал, суетливо собирая дружину, раздавая красные повязки и инструкции на очередное дежурство. Теперь они уже почти никогда не ходили вместе, а сразу разбивались на группы по два человека и разбредались в разные стороны. Виктор Степанович всегда уходил с Еленой Николаевной. Вначале этому молча дивились, потом по институту пошли шепотки, впрочем, довольно безобидные, а затем все привыкли к тому, что и Тихомирова бес попутал. Более десяти лет он не давал решительно никакого повода говорить о себе таким образом, и вот…
В десять часов вечера начинали сходиться у штаба, под который была отведена небольшая комнатка в полуподвальной части института. Тихомиров выслушивал рапорты, заносил в журнал случаи нарушений общественного порядка, забирал красные повязки и отпускал людей домой. И, наконец, они оставались с Еленой Николаевной наедине…
— Ну, слава богу, — вздыхал Виктор Степанович и выходил из-за стола, а навстречу ему поднималась со стула Елена Николаевна. Они сходились и крепко обнимались, и Виктор Степанович, осторожно гладя ее волосы, тихо говорил — Думал, не дождусь я сегодня этой минуты…
— Я тоже, — шептала Елена Николаевна, измученная за вечер мимолетными прикосновениями, опасливыми поцелуями и внезапными объятиями в пустынных проходных дворах. — Как все это тяжело.
— Ничего, ничего, милая, — бормотал Тихомиров, — теперь у нас почти полных два часа. Теперь нам никуда не надо спешить и некого нам бояться.
— Да, милый, — Елена Николаевна гладила теплой ладонью уже успевшие покрыться жесткой щетиной щеки Тихомирова. — Какой ты колючий…
Потом Виктор Степанович доставал из стола заранее припасенную бутылку сухого вина, конфеты, а Елена Николаевна быстро наводила порядок в комнатушке, пытаясь создать хоть какое-то подобие домашнего уюта.
— А дома все одно и то же, — жаловался Тихомиров, залпом выпив стакан вина. — И никакого исхода, Ленушка, никакого просвета впереди.
Однажды Елена Николаевна не выдержала и спросила его:
— Но ведь ты ее любил, когда вы поженились?
— Любил? — удивленно переспросил Виктор Степанович и вспомнил: — Да, кажется, любил.
Но ведь любил он тоненькую, хрупкую девчушку, однажды вставшую перед ним в промерзшем вагоне трамвая, а не заплывшую жирком женщину, равнодушно и молча подающую ему на стол горячий ужин. Значит, любил он не саму Катюху, а ее оболочку, поскольку она отвечала его вкусам? Так, что ли? Но вот оболочка сменилась, и — какая любовь?! Но что же было у него вначале? И еще раз Тихомиров сказал:
— Кажется, да…
— А что случилось потом? — Елена Николаевна неумело пыталась скрыть свою заинтересованность и потому вопросы задавала излишне равнодушным голосом.
— Ничего не случилось… Мы просто жили и…
— А она тебя любила, Виктор?
— Катя? — Виктор Степанович вновь налил в стаканы и, не дожидаясь Елены Николаевны, выпил. Смешно сказать, но он не знал, что ответить на этот вопрос. Он никогда не думал на эту тему. Чувство Кати к нему как бы подразумевалось само собой. Да и разве могло быть иначе с ним, Виктором Степановичем Тихомировым? С кем угодно — да, а вот с ним… И все же — любит ли его в действительности жена? Он припомнил последние годы жизни, внезапное отчуждение детей, равнодушные взгляды Кати до и после работы, папиросные окурки в пепельнице и пустые бутылки из-под дешевого вина под столом, он вспомнил все это и порывисто встал из-за стола. — Душно сегодня как, — вместо ответа сказал Виктор Степанович, толкая форточку и отдергивая плотную коричневую штору. — Видимо, опять дождь соберется…
— Так осень уже, — вздохнула Елена Николаевна, окончательно убедившись, что он не хочет отвечать на ее вопрос. — Первая половина сентября. Скоро будет три месяца, как я начала работать.
— Да, это большой срок — усмехнулся Тихомиров, усаживаясь на старенький кожаный диван. У него никак не шел из головы этот дурацкий вопрос Елены Николаевны.
