Иван Рахилло - Лётчики
С тревожным ожиданием глядела она на военного. Он молчал, в свою очередь разглядывая её. У него было несколько странное лицо: крутой, выпуклый лоб и крошечный, детский подбородок, верхние передние зубы выставлялись над нижней губой, это придавало его лицу выражение какой-то виноватости, будто он был виноват в том, что так некрасив. Но его лицо освещали глаза — большие, умные, добрые, несомненно, много повидавшие: они так сияли, что из-за блеска трудно было определить их цвет.
— Садитесь, — пригласил он, улыбаясь, отчего его передние зубы обнажились ещё больше. — Моя фамилия Хрусталёв. Я из штаба округа по делам авиации.
Присев на краешек стула, Маруся с удивлением слушала капитана. А он рассказал ей о том, как на поле одного украинского птицесовхоза опустился на вынужденную посадку самолёт.
— Он сел недалеко от стада гусей. Гусей пасла простая украинская дивчина. И вдруг из самолёта вышла женщина в кожаном пальто и в шлеме. Это была журналистка, пассажир, но малограмотной птичнице она показалась чудом. Она приняла её за пилота. С восторгом глядела дивчина на эту необыкновенную женщину. И когда самолёт поднялся над подсолнухами и ушёл в небо, девушка поняла, что это к ней прилетала её судьба…
Маруся слушала капитана с возрастающим недоумением, не понимая, к чему он клонит.
— Малограмотная птичница захотела стать летчицей. Вдумайтесь в этот факт! Все знакомые и родные стали её отговаривать, смеяться над нею, но упрямая девчонка уехала в Севастополь и поступила в школу военных пилотов… простой официанткой! В столовую. Лишь бы поближе к авиации. Днем в столовой, а вечером — на занятиях. И вот её зачислили курсантом. Она добилась своего. И представьте, преотлично летает. Зовут её Полина Осипенко. А вот вас, товарищ Нестерова, комсомольская организация рекомендует в аэроклуб.
От изумления Маруся даже привстала.
— Меня?!
— Да, да, именно вас.
— Но я должна стать педагогом. Хотя… — Она замялась.
— Одно другому не помеха, — возразил капитан и, растопырив свои тонкие, длинные пальцы, показал их Марусе. — Я вот, например, тоже мечтал о консерватории. Хотел стать музыкантом. Но вы читаете газеты, знаете, какая музыка слышится на Западе. Там готовятся к большому концерту. И мы сейчас широко привлекаем молодёжь в авиацию. Ваше согласие, товарищ Нестерова, имеет немаловажное принципиальное значение. Вы будете в аэроклубе первой девушкой. Первой! Вы спортсменка. Общественница. По вас будут равняться другие. — Здесь капитан многозначительно помолчал. — Говорят, что вы к авиации имеете самое непосредственное отношение…
Он явно намекал на Андрея, и Маруся, поняв намек, густо, до слёз покраснела. «Знали бы…», — с горечью подумала она. Однако Хрусталёв по-своему расценил её замешательство: «Влюблена и любима». Он встал.
— До завтра, товарищ Нестерова. Жду в одиннадцать. Подумайте и приходите.
«Всю ночь до рассвета читала газеты с сообщениями о спасении наших полярников с героического корабля «Челюскин». Лежала с открытыми глазами и явственно представила себе морозную полярную ночь, на льдине сколоченные наскоро из выловленных брёвен бараки, и в них — женщин и детей, направлявшихся на зимовки. Самой маленькой из них, родившейся в Карском море, дали имя Карина. Мои мысли и сердце с ними.
А что бы могла сделать я для спасения этих людей? Ничего. Вот я стою на берегу, вижу где-то вдалеке зарево костров, а сделать ничего не могу.
Но наши герои-летчики показали всему миру, на что они способны.
Первым достиг лагеря Ляпидевский. Как он вывез женщин, как спас детей в немыслимую погоду, рассказать невозможно. Здесь нужна музыка. Гимн. Читая об этом и представляя всю картину, я от радости плакала навзрыд. Со всех концов к лагерю летят наши герои. У Доронина замерзал мотор, и он несколько раз был вынужден садиться в незнакомой местности в тайгу, на снег. При пятидесятиградусном морозе!
От счастья и гордости у меня сжимается в горле.
Молоков подвешивал под крылья дополнительные патроны из фанеры, и в них вывозил людей. Он один спас около сорока человек.
Нет, теперь это уже неоспоримо, я должна научиться летать!
Уже светает, а я всё ворочаюсь, думаю. Картины, одна другой обворожительней, возникают передо мной. То я лечу на север. То вожу почту. То доставляю врача в недоступную глушь.
Вдруг осенила догадка: может, Андрей не пишет потому, что принимает участие в спасении челюскинцев! А я, глупая, думаю о нём самое нелепое, что может прийти в голову.
Андрей, мой дорогой, прости, я позволила тебя оскорбить подозрением! Как хочется, чтобы он был там, среди летчиков-спасателей.
Девчата спят. А я лежу и от бессонницы записываю в дневник. Пахнет жжёной бумагой, дымится самодельный абажур из газеты. По краям весь почернел, вот-вот вспыхнет. Пора гасить свет. Голова разламывается на части… Но я же не такая смелая. Я обыкновенная. Не знаю. Подруги советуют. В конце концов, отказаться всегда можно. Не знаю, не знаю… Все же какое-то чувство, похожее на самолюбие или желание доказать Андрею, что он зря гордится, подталкивает меня. Как всё в жизни странно складывается. А вдруг это само счастье постучалось ко мне в окошко! «Ау, Марусенька…» А я сама, своими руками оттолкну его… Гашу свет, пора бай-бай…»
С тяжелой головой, невыспавшаяся, Маруся явилась утром к Хрусталёву. Он уже ждал ее.
— Вы поднимались когда-нибудь в воздух?
— Ни разу.
— Гм.
Хрусталёв побарабанил пальцами по столу.
— Мне хотелось отвезти вас в аэроклуб. Но прежде один весьма дельный совет: никогда и ни при каких обстоятельствах не удивляться и не показывать вида, что вы испугались. Понимаете, наш брат иногда любит позабавиться над новичками.
Невысокий, по-девичьи миловидный пилот-инструктор, в новых щегольских сапожках, с низко опущенными по последней моде голенищами, но (что считалось высшим шиком) в старой залётанной кожанке, побывавшей, бог весть, в каких переделках (Хрусталёв видел насквозь этого «ветерана авиации»), доложил, что на аэродроме проводятся учебные полеты, дежурный по старту — инструктор аэроклуба пилот Рюмкин.
Держа руку под козырек, дежурный недоумённо косился на Марусю.
Товарищ Рюмкин, — обратился к нему Хрусталёв. — А не могли бы вы продемонстрировать нам ваше летное мастерство? — И он выразительно поглядел на свою спутницу. «Приехали проверять», — можно было прочитать по выражению лица Рюмкина. Привычным движением он застегнул пряжку шлема.
— Есть, товарищ начальник!
Хрусталёв помог Марусе привязаться ремнями и одобрительно похлопал её по плечу… «Главное, не подавать вида». Её оглушили резкие выхлопы набирающего скорость мотора, самолёт, покачиваясь, тронулся с места, и вот уже трава и земля, слившись в однообразную серо-зелёную реку, стремительно заструились в обратном направлении. Минута — и крылья машины повисли в воздухе. Это было новое, незнакомое Марусе, удивительное состояние невыразимой лёгкости! Будто во сне. Крыло напоминало рубчатую крышу вагона, когда смотришь на неё с железнодорожного моста. Крыша летит по воздуху. На стойке крыла полощется кем-то забытая тряпочка. Обыкновенная тряпочка.
Маруся наслаждалась безмятежной сказкой полета. Неожиданно какая-то незримая сила прижала её к сиденью, перед ней стеной вздыбилась тёмная земля, встав косо, она понеслась навстречу Марусе. Машину резко передёрнуло, горизонт поднялся и сразу рухнул куда-то вниз, перед ошалелым взором Маруси вытянутой полосой закружились облака. Она ничего не понимала в этой воздушной сумятице — то падающей, то взлетающей, то встающей стеной. Ей казалось, что они висят на месте, а земля, небо, облака, весь мир вихрем проносится мимо. Пилот кидал машину в петли и перевороты, закладывая крутые виражи и сваливая самолёт в штопор. Прижатая многопудовой силой к сиденью, Маруся ничем не выдавала своих переживаний.
Рюмкин повел машину на посадку. Когда Маруся выбралась на крыло, Хрусталёв поинтересовался:
— Ну, как?
У неё хватило сил лишь ответить:
— Не очень…
Она имела в виду своё состояние, но Рюмкин расценил её ответ на свой лад, дескать, пилот летает так себе, не очень…
Никогда потом Рюмкин не мог простить себе этой оплошности.
С какой обидной снисходительностью она, впервые поднятая в воздух, чёрт возьми, так пренебрежительно отозвалась в присутствии Хрусталёва о технике его пилотирования! Подумать, обыкновенная девчонка, на таких он на улице даже внимания не обращал.
С мальчишеской мстительностью Рюмкин старался потом, уже в учебной группе, чем-нибудь насолить Нестеровой, заставлял её выполнять самую чёрную и неблагодарную работу, мыть самолёт, подтаскивать бензин. Как ни странно, но эта незаслуженная несправедливость настроила Марусю ещё яростней налегать на занятия, ей уже хотелось доказать Рюмкину, что она способна стать лётчицей, и она докажет ему это!
