Мариэтта Шагинян - Кик

На этом разговор прерван. Добавлю, что все четверо допускали очень резкие выражения по адресу ГПУ, высказывали возможные опасенья и даже ругались. Но эту часть разговора, как совершенно бессвязную, я не зафиксировал. В настоящее время арестованных, по-видимому, рассадили.

При сем, согласно Вашего отношения за № 48, препровождается Вам четыре рукописи, отобранные у арестованных, под названием 1) Рди, 2) 13–13, 3) Кик, 4) Зио.

Рукопись № 1

А. Эль

РОГ ДИАНЫ

…Я был далеко:

Я время то воспоминал,

Когда, надеждами богатый,

Поэт беспечный, я писал

Из вдохновенья, не из платы.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Открой заветный том. ВдохниСтруистый холод речи русскойВ ее младенческие дни,Когда, на неокрепший мускулМладого синтаксиса, — легКнута поэта мощный взлет,И гений Пушкина погналРоссийского ихтиозавра…

Друзья! Мы пили суп из лавра,Жевали кашу из пшенаИ не винтовкой долгоствольнойСпаслись от яростных погонь, —Мы жалкой трусости огоньПоддерживали богомольно.То отсыревшим переплетом,Крича, он корчился в огне,То исходившей синим потомПоэмой невозвратных дней.Прияв конец скоропостижный,Дымился остов полки книжной,С ним заодно чадил кивот.

А мы, потомки славной рати,Лодыжки свесили с кроватиИ, честь проев, спасли живот.Не с вами я, пустое племяБорзописателей! Мне темяЗасеребрила седина.Продажных перьев не точу яУ опереточных станков.Отдать без жалости готовЗа резву «Делию драгую»,За лепет пушкинской зари,За «ручейки», за «сени сонны»,За эту скрипку Гварнери,За лексикон, навек влюбленныйВ румянец полотна Ваттó,—Все визги музы вашей пленной,Затеявшей перед вселеннойВоспеть Нью-Йорком Конотоп.

Прохладен сумрак Аллалварды.Шуршит сосновых игл струя,Стекая нá землю. Бурьян,Расчесанный, как бакенбарды,Вдоль ручейка, по самый брег,Прорезан узкою тропою.Олени тут, замедля бег,Гуськом проходят к водопою.Их уши чуткие дрожат,Натянутые, как антенны,Ловя сопенье медвежат,Покашливание гиены,Сторожкий топот кабана,Скрип дерева и в отдаленьеТяжело дышащее мленье:То крепко чешется спинаЛесного зубра; врыв копытаВ бурьян, он трет ее сердитоО придорожную скалуИ сводит мощную скулуВ неторопливую зевóту.Но вот олень-вожак рванул.Рога развеся: слышит, кто-тоТропу в бурьяне обогнул.Проснулись кущи Аллалварды,И, как костяшки с ловких рукУ игрока в шумливы нарды,Скакнув, стада взметнулись вдруг.Миг — нет их. В картузе потертом,Жуя сосновую иглу,Сквозь тихий лес проходит фертом —Не дровосек, — его пилуУже воспели! Весь — суровость,Чуб белобрысый — ниже лба,Две точки скул. Мой homo novus,Чей голос, зычен, как труба,Тропарь в минувшем вене плел бы,А в наши дни засел за колбы,И, как птенец по скорлупе,Клюет по богу — в ВКП…Короче, без ненужной брани,Мой лесовик — ученый ранний.Зимою гложет фолиант,А летом — вольный практикант,Враг хозрасчета, недруг траты,У мирных горцев не в чести…Он шел, и таксусы баккáта[1]Считал усердно по пути.Вдруг — загражденье. Ежевика —Не ежевика. Терн — не терн.Мой Домоклетов смотрит дикоНа длинный прут, что, гол и черн,Через дорогу протянулся.«Ба, проволока! — чертыхнулсяСтудент. — Граница далека;Ужли для шишек и берестаКазенной глупости рукаОгородила это место?»

Бежит, плечо косым углом,К щеке подняв ремень винтовки,Дремучей чащи напроломСын Красной Армии неловкий,Мужиковат и сероват,Волоча ноги, как халат.Кричит: «Назад, проходу нету!»«Что так?» — «Да, слышь, еще до светуС охотниками комиссарНа зубра выехал в леса!»Поворотил студент покорныйИ вспять пошел месить траву…Эй, други ахровцы, ау!Палитры где у вас, проворны?Куда как тема хороша!Не царь, не бог, не падишах,Не древних мифов порожденье,Марс иль какой-нибудь Немврод, —Сам комиссар за загражденьеЗагнал державный свой народ!Но вы, засевшие за брашна,На полотне мазнув врага,Вам ваши бельма вскинуть страшноС отеческого пирога.Вы даже дым трубы фабричнойПрикрыли дымкою приличнойИ не рисуете нарядМилиции, что, как и прежде,Рабочих шарит по одежде,Когда домой они спешат…Старатели казенной кисти!Но точка. Други, не хочуВ Соловках жечь свою свечу,Лишен последних евхаристий:Вина, сверкнувшего в стакан,И пули, вогнанной в наган.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Любимцы муз еще в купели,Вступая жизни на порог,Диана-девственница, пелиТебя и твой зазывный рог!Пред кем в сиянье звонкой славы,Старинной сказкой не вставал,Стремглав несясь через дубравы,Твоих видений карнавал?Пьянея запахом добычи,На бледной утренней зареПсы рыли воздух лапой, тычаНос по ветру, и от псарейРвались, дрожа, — чтоб, словно брызги,Рассыпаться по сторонам…И сладострастные их визгиТак долго после снились нам!Забуду ль вкус дробинки терпкий,Взлет перебитого крыла?..В резьбе старинной табакеркиЭпоха памятью легла.

Страстей не тех взыскуют нынче.Сменились боги и пейзаж.Ему расчетливого ВинчиПристал бы старый карандаш.Там, где, в воде закрякав, уткаЗазывно селезня звала, —Вздымает серый остов будка,Рычит насос, пищит пила,Таскают люди камни, доски,Волна ломается о щит,С концом потухшей папироскиВ зубах десятник матерщит…Что ж, не для барышни кисейнойЗдесь место. «Влево, мать твою!»Бегут, напорного бассейнаВзрывая в камне колею.Настанет срок. Вода помчится,Куда прикажет человек.И вихрем света излучитсяЕе насильственный пробег.

А ты, кому наш век упрямыйВ ущельях, на гребнях горы,По всей вселенной строит храмыОт Ниагары до Куры,Кому на Темзе бритт развязный,На Ганге медленный индус,Душой враги, одеждой разны,Алтарь единый возведут,В геометрической оправеЗамкнув слепую силу рек,—Бог электричества, да славитТебя строитель-человек!. . . . . . . . . . . . . . . . . .Меж тем из мрака встали горы,Залиты золотом зари.Поджарых псов лихие сворыВедут на привязи псари.Осла погонщик гонит палкой,Хурджин щемит ему бока,И трусит он походкой валкой,Свисая профилем задка.Над бурдюком народ гогочет,С котлами кашевар хлопочет,Баран несвязанный дрожит,Его никто не сторожит.И бьется мальчик с самоваром…Охотники въезжают в лес.За молчаливым комиссаромПоодаль следует черкес —Телохранитель. После страдыНесчетных дел, речей и встречДианы дикие усладыБольшевика должны развлечь.Треск западни у частоколья,И ты, зазывной пули свист,—Быть может, памятью подпольяЕще вас любит коммунист!Иль, чтоб лукавым сибаритомК ручному зверю не привык,Тобою кровь свою пьянит он,Охоты яростный язык?Уж мой герой летит оврагом,Швырнувши повод у луки,Навстречу с треском бьют по крагамЕго сухие тростники.За ним спешит черкес дозорный,И вьется конь под седоком,В изгибы троп папахи чернойТуда-сюда бросая ком.Но что за странные повадки?Наш комиссар в бесплодной схваткеС ольхой и с сонным роем ивСвой держит путь то вкось, то вкривь,То, рыща взглядом вдоль дороги,На всем скаку нежданно став,Вдруг бледной ленты клок убогийСорвет с прибрежнего куста,То шарит в дуплах, то подскоком,Подняв над пропастью коня,Высматривает странным окомЛисток бумажки в зеленях,То, блеском мысли обожженный,Глядит в упор, обвороженный,На высеченный вдоль скалыФигурный знак, носящий сходствоС чалмой на голове муллы,—И — тайной мысли сумасбродство —Покуда конь галопом нес,Сей знак в блокнот себе занес.

Затравлен зубр. Пусты бутылки.Шашлычным жиром смазав ротИ вдоволь поломавши вилкиВ зубах и в банках из-под шпрот,Охотники отдались неге.Стоял полудня сонный час,Когда, как скрип степной телеги,Воркует чей-нибудь рассказ —Бессмертного барона[2] эхо.Но встал усталый комиссар…Средь взрывов зевоты и смехаБезмолвно трубку он сосал.— Сидите! — Жест полубрезгливыйПсарям не дал подняться с мест.(Поверьте, — Рим, Москва иль Фивы,А тот же у владыки жест!)Телохранителю-черкесу,С ружьем сидевшему на пне,Он крикнул: «Я пройдусь по лесу,Чтоб не надоедала мне!»И скрылся. Сосен колоннада,Подобно армии солдат,Теснясь за ним в багряный ряд,Укрыла путника от взглядаИ чада дымного костра,Где в камнях жарился с утра,На прутья длинные нанизан,Шашлык и где, водой облизан,Шипел прощальный тленья вздох,Окрест себя курчавя мох.О чем, меж чащи пробираясь,Он думал? Память ли плылаНад ним, как птицы два крыла,В недвижности перемещаясь,Иль мысль, — песочные часы, —Достигнув памяти предела,Над прошлым вновь взнесла весыЕще невзвешенного дела?Он помнил вечер: пели пули…Знамена рвались на ветру.Он был забыт на караулеИ, коченея, знал: «Умру,—Но достою!» А нынче — где вы,Орлы, бойцы любви и гнева?!. . . . . . . . . . . . . . . . . .Хрустит в ногах сосновый шелк.Слезясь, смола струит куренье.Кто жизнь по кругу обошел,Тот обречен на повторенье.Он мог бы криком роковымПредостеречь: мне все знакомо!Мы начинали, как и вы!Но глух и слеп его потомок,Как на заре был слеп и он, —Таков живущего закон.Не долго шел он по безлюдью.Остановился. Глянул вспятьИ вдруг, вперед рванувши грудью,Как заяц, бросился бежать.Бежать, к бокам прижавши локти,Бежать, как если б хищник когтиСвои вонзить в него грозил.Бежать, минуя в полумракеОвраги, кочки, буераки,Ручьи, колючки и кизил…Красноармеец, где дозором,В каких местах гуляешь ты?Кого, слепым от лени взором.Высматриваешь сквозь кусты!Иль ты внимаешь осовелоСтук дятла, дальний лай собак,Мякиной пальца порыжелойВ бумажке вороша табак?И, закрутя и послюнявяШирокоротою губой,О бабьей думаешь поняве,Как дым махорки, голубой?Взгляни сюда…                       У загражденьяСтеснилось сердце в беглеце.Лежит печать изнеможденьяНа испитом его лице.Он ногу медленно подъемлет.Занес, — в лесу раздался звук.То втиснул проволоку в землюЕго презрительный каблук.

ЭПИЛОГ