Алексей Мусатов - Черёмуха
Я подошёл к Петьке, присел на корточки и, сложив ладони черпаком, стал отгребать зерно.
Петькина мать подала мне жестяной совок:
— Зачем же руками, держи-ка инструмент…
Неожиданно дядя Никита закричал:
— Ах такой-сякой, ах мошенник! Куда мешок потащил, куда? — и, тяжело топая сапогами, побежал за угол амбара.
Бросив совок, я метнулся следом, сразу же перегнал дядю Никиту, пролетел мимо амбара, сараев, но там никого не было. А дядя Никита продолжал кричать:
— Догоняй его, держи!
Я добежал до овина, но внутрь зайти побоялся — веяло оттуда сыростью и было темно.
Вернулся к сортировке.
— Плохо ты, бригадиров сын, доглядываешь, плохо! — засмеялся дядя Никита. — Вот ужо тебе отец пропишет.
Засмеялась Петькина мать, улыбнулся Петька, зафыркали девчата. Мне показалось, что и сортировка тряслась от хохота.
В полдень все сели обедать. Мне тоже захотелось есть. Я пошарил в карманах — ни одной корочки, даже крошек нет. Мать дала Петьке пирог. Петька снял с него налипшие соринки и разломил. Я невольно вытянул шею: интересно, с капустой пирог или с картошкой? Никита покачал головой:
— Маешься, детка? И дурной же у тебя родитель, нужно сказать… Закружил он тебя. Садись-ка поешь с нами.
Я притворился, что не слышу.
— Ну-ну, не важничай! По глазам вижу — есть хочешь… Петро, угощай-ка приятеля!
Петька подошёл и молча положил передо мной пирог. После обеда я снова отгребал зерно. Мы стукались с Петькой лбами, задевали друг друга руками.
Синева за овинами густела, становилась зловещей, лениво заворчал гром. Дядя Никита распорядился убирать зерно. Девчата потащили мешки в амбар. Петька, его мать торопливо сгребали с брезента пшеницу.
Из-за овина донёсся ровный, глухой шум. Ко дворам промчались куры. Наконец закапал дождь, первый дождь за эту весну. Дядя Никита и девчата втащили в амбар последние мешки с зерном, убрали брезент.
Сначала дождь пробежал по усадьбам на цыпочках, словно пробуя, прочна ли земля, а потом осмелел, запрыгал и расплясался вовсю. Сортировка, оставленная под дождём, зазвенела, как балалайка.
Мы стояли внутри амбара. Неожиданно над нашими головами что-то зашуршало. Дождь просачивался через крышу, и струйки воды текли внутрь амбара. Дядя Никита подставил под струйку ведро. Справа вытянулась вторая водяная ниточка. А потом сразу в трёх… пяти… десяти местах потекли через крышу острые водяные струйки.
— А, бригадир, в голове ветер! — рассердился дядя Никита, бегая по амбару. — Зерно ссыпал, а что крыша как решето, ему и заботы нет. Беги за отцом, Лёнька!
— А его нет… — почему-то робея, признался я. — Он в район уехал.
Дядя Никита выбежал из амбара и вскоре вернулся с лестницей и парой длинных вил.
— Ребятишки, за соломой! Девки, бери вилы! — распорядился он и по лестнице полез на крышу амбара.
Мы с Петькой побежали к омёту и принялись охапками таскать солому. Девчата вилами вскидывали её вверх, а дядя Никита расстилал солому по крыше амбара. Время от времени он кричал нам:
— Ребятишки, давай, давай!
Мы старались изо всех сил. Дождь, словно кнутом, стегал наши спины, плечи, перехватывал дыхание. Солома царапала лицо, руки, забиралась под рубахи.
— Ну и отец у тебя! — с досадой сказал мне Петька. — Я, я! Коммунар с двадцатого года, бригадир, а другие, мол, так себе, непроверенные.
Я отвёл глаза в сторону и ничего не ответил.
9
Началась жатва. Все взрослые работали в поле. Мы с Петькой стояли на конце загона и ждали, когда пойдут жнейки. Они, как одинокие большие птицы, взмахивали крыльями и после каждого взмаха оставляли кучку срезанной пшеницы, словно теряли перья. Жнейки приближались. Тяжело дышали горячие лошади. Мой отец сидел на первой жнейке, дядя Никита — на второй.
— Молодцы, питья! — крикнул нам отец.
Мы с Петькой взяли жестяной подойник и побежали в овраг за водой. У конца загона жнейки остановились. Мы открыли ящики зерноуловителей и выгребли зерно в мешок.
— Ну как, помощнички? Дела идут, контора пишет? — спросил нас дядя Никита.
— Уже два мешка насыпали! — с гордостью ответил я.
Жнейки тронулись. Мы с Петькой пошли собирать колоски. Неожиданно я заметил, что жнейка отца остановилась среди загона. Я побежал к отцу. Петька — за мной. Отец лежал на земле и заглядывал под машину. Сзади остановилась вторая жнейка, и дядя Никита спросил, что случилось.
— Объезжай, объезжай! Не задерживайся! — крикнул ему отец. — Сейчас исправлю — нож что-то заедает…
Никита тронул лошадей и объехал отцовскую жнейку. Отец долго ползал вокруг своей машины, звенел ключом. Два раза он трогал лошадей и тут же останавливал: в жнейке что-то неприятно визжало и лязгало. Отец вытер пот с лица и, заметив, что Никита уже объехал вокруг загона и снова оказался позади его жнейки, глухо выругался.
— Лёнька, питья!
Я принёс подойник с водой. Отец пил торопливо, жадно, обливая водой грудь, подбородок. Светлые росинки пота проступали у него на лбу.
А Никита всё ближе. Отец тревожно оглянулся и вновь наклонился над жнейкой. С гайки сорвался ключ, и отец зашиб палец. Он сунул его в рот, пососал, как леденец, сплюнул розовую слюну.
Мы с Петькой ползали около жнейки, и я досадовал, что мой ловкий и расторопный отец не мог ничего сделать.
— Ну-ка подвинься! — раздался голос дяди Никиты.
Отец поморщился и нагнулся ещё ниже, словно хотел закрыть собой всю жнейку.
— Объезжай, объезжай! Я сейчас…
Никита присел на корточки и отстранил отца:
— Позволь… дай посмотреть! Проканителишься тут до вечера…
Они вместе осмотрели рабочие части машины.
— Вот оно, — сказал отец. — Тут, похоже, шестерню заело!..
— Э-э, не туда ты смотришь… Видишь, гайка отошла, — перебил его Никита.
Он долго звенел ключом, потом поднялся и отряхнул с колен землю:
— Ну-ка пробуй!
Отец тронул лошадей — нож жнейки двигался легко и свободно.
— Ну что, брат, выходит, и мы кое на что годимся? — усмехнулся Никита и подошёл к ведру с водой.
Отец молча забрался на жнейку и неуместно громко закричал на лошадей:
— Эй, вы! Короли-лодыри! Застоялись, косолапые!
Жнейки работали до темноты. Потом вязальщицы снопов ушли в деревню, а мой отец и дядя Никита остались в поле. Они решили завтра утром встать пораньше и докосить до обеда всю пшеницу.
Мы с Петькой упросили отцов и тоже остались в поле. Вчетвером мы устроились спать в шалаше. Отцы молчали.
В поле поднялся ветер. Вдали вспыхивали зарницы. Мой отец выглянул из шалаша.
— Как бы ветер дождя не надул, — озабоченно сказал он. — Всю работу собьёт.
— Ничего… Дождь вымочит, солнце высушит, — отозвался Никита.
И вновь долгое, тягостное молчание. Мы лежали с Петькой бок о бок между отцами, и их тепло согревало наши тела. Нам было уютно и покойно. Вполголоса мы стали разговаривать о нашем «общем хозяйстве» под крыльцом. Мечтали о подарке для школы, вспоминали о молодой рябине и трёх тополях, посаженных рядом со старой черёмухой.
— Скажи на милость, как живут! — услышал я немного удивлённый голос дяди Никиты. — Душа в душу… водой не разольёшь.
Он умолк, словно о чём-то раздумывая, потом вновь заговорил, как бы отвечая сам себе:
— Хотя и то сказать… что им делить? Их с ноги теперь ничего не сбивает… не наш век. На просторную дорогу вышли.
— Да и нам вроде делить уже нечего, — в тон дяде Никите сказал мой отец.
— Похоже, к тому идём, — согласился дядя Никита. Он вздохнул, поворочался и поудобнее устроился на снопах.
Нас начало клонить ко сну.
— Брат… — услыхал я тихий, осторожный голос отца. — Не спишь, брат? Давно я хотел поговорить… Ты на меня, Никита, не сердись. Было такое дело — не доверял я тебе, чуть врагом не засчитал… Думал, коли я бригадир, так другим никакой заботы нет до колхоза.
Никита молчал. Я насторожился: что же это он? Спит или не хочет отвечать отцу? «Миритесь, да миритесь вы скорее!» — хотелось мне крикнуть. Я повернулся к Петьке лицом. Он как будто понял меня и толкнул дядю Никиту в бок:
— Тятька, ну не спи же. Разговаривай!..
— Я не сплю, — отозвался Никита и задумчиво заговорил: — Что ж тут, Ефим, сердиться. Я ведь и сам не святой: тоже плохо верил в тебя. Позволь, думаю, какой же ты бригадир, братец? Ветер в голове да затеи пустые. С таким бригадиром далеко не уйдёшь… Ну, да что старое вспоминать! Хватит — повраждовали, перебесились! Вот и ребятишек чуть не рассорили… А теперь время иное. Нам теперь в колхозе только и жить по-человечески.
Мы с Петькой ущипнули друг друга за руки. Нам хотелось вскочить и запрыгать от радости. Но мы притворились, что дремлем. А отцы ещё долго разговаривали о молотьбе, об урожае, о колхозе.
