Александр Чаковский - Год жизни
На столе, у трубочной горки, лежала записка. Я прочел:
«Не хотел тебя будить. Должен съездить в поселок ненадолго. Приеду — организуем твои дела.
Крамов»
Когда я мылся под умывальником, прибитым к стене в сенях, в дверь постучали.
На крыльце стоял маленький, худощавый человек. В руках он держал глубокую жестяную тарелку, прикрытую другой, мелкой. Сверху лежали два куска черного хлеба и ложка.
— Доброе утро, — сказал человек. — Умылись? Вижу, штору подняли… Завтрак я вам принес.
Он прошел в комнату и поставил тарелки на стол.
— Спасибо, — сказал я. — У вас что же, столовая есть?
— Нет, столовой еще не имеем.
— А где же берете еду?
— Привозят на машине из комбинатской столовой. Раз в день. Приятно вам кушать!
Он ушел.
Я съел пшенную кашу с мясом, чуть теплую. Все-таки это не очень удобно — возить еду из поселка. И в чем они ее возят? В термосах, что ли? На моем участке, конечно, тоже столовой нет. Что-нибудь надо будет придумать…
Позавтракав, я вышел на площадку. Здесь по-прежнему было пустынно. Из барака доносились всхлипывания гармошки. На крыльце барака стоял босой человек и чистил сапоги, поплевывая на голенища.
Делать было решительно нечего. Предстояло снова томиться ожиданием. Вернувшись в комнату, я стал разглядывать фотографии над кроватью Крамова.
На одной из них был изображен Николай Николаевич в военной форме с майорскими погонами. Он сидел на пеньке на опушке леса, уперев одну руку в бок, другую положив на колено.
На следующей карточке я увидел офицеров, выстроившихся на той же опушке. На первом плане Николай Николаевич принимал что-то из рук генерала — должно быть, орден.
На третьей карточке был снят какой-то человек, полный и лысый. Весь левый угол фотографии был занят размашистой надписью, похожей на резолюцию. Я прочитал: «Николаю Николаевичу Крамову от…» Подпись была неразборчива, и последний ее росчерк упирался прямо в нос лысого человека.
Случайно я увидел себя в зеркале, висящем рядом с фотографиями, и вдруг подумал:
«Каким же мальчишкой выгляжу я рядом с Николаем Николаевичем!»
Зеркало висело под углом, и, отойдя, я видел себя всего: долговязый, чуть припухлые губы и розовое лицо. Я попробовал поджать губы и нахмурить брови, но лицо мое стало каким-то непропорциональным, что-то в нем оставалось моим, а что-то появилось чужое.
Я решил бриться не чаще раза в неделю, чтобы казаться хоть немного мужественнее…
Вскоре приехал Николай Николаевич.
— Встал? Завтракал? — спросил он, сразу наполняя комнату атмосферой веселой, дружеской приветливости.
— Спасибо, все в порядке, — ответил я. — Теперь только одна просьба — помогите добраться до моего участка.
— На твоем участке сегодня делать нечего! — категорически сказал Крамов. — Я только что видел Фалалеева и договорился с ним, что отправлю тебя завтра. И Фалалеев туда подъедет. К девяти. А сегодня побудешь у меня.
— Но, Николай Николаевич…
— Тебе что, у меня не нравится? — шутливо спросил Крамов, поднимая брови и широко раскрывая свои синие глаза.
— Что вы! — горячо воскликнул я: мысль, что он хоть в шутку мог обидеться, встревожила меня. — Вы так меня встретили… И мне все так нравится… Только я места себе не нахожу…
— Это почему же? — он достал из кармана трубку и зажал ее в зубах.
— Все думаю о том, сумею ли вас догнать.
— Нагонишь, — уже серьезно сказал Крамов. — В любом случае обращайся ко мне. В любую минуту. Ну, а сейчас мы с тобой пойдем на именины.
— Куда?
— На именины, — повторил Крамов. — Один мой рабочий справляет именины, бурильщик. Нельзя же отказаться… Да мы ненадолго, только поздравим.
Все, что говорил Крамов, звучало как-то очень убедительно и категорично. Я почувствовал это еще вчера. Категоричны были его ответы на мои вопросы. Категоричны доводы, что сегодня ехать на участок мне не к чему. И приглашение на именины тоже прозвучало естественно и убедительно. Мы пошли к бараку.
В небольшой комнатушке, отгороженной от общего помещения фанерой, собралось человек десять.
Многие сидели прямо на полу, поджав ноги, кое-кто расположился на дощатых нарах. Матрац на деревянных стойках, не застеленный простыней, был сдвинут вглубь, к стоне.
Знакомый мне по «шайбе» парень в брезентовой куртке растягивал мехи баяна. Усач, тот самый, что стоял вчера против меня у бочки, сейчас сидел в середине и разливал водку в стеклянные банки из-под консервов. По-видимому, это и был именинник.
Когда мы вошли, баян смолк. Усатый встал.
— Ну, поздравляю тебя, Константин Федорович, — начал Крамов, широким, размашистым жестом протягивая руку, и вдруг опустил ее, нахмурил брови и медленно обвел глазами присутствующих. — Почему по-турецки сидите, товарищи? — громко спросил Николай Николаевич. — Русскому человеку на турецкий манер сидеть неспособно. Почему нет стульев, табуреток?
На лицах появились улыбки. Кто-то громко рассмеялся. Усатый вздохнул и сказал:
— Не открыли еще, говорят, в наших местах магазин, где можно мебель купить. Вот какое дело, Николай Николаевич.
Крамов помрачнел. Брови его круто сошлись над переносицей, глаза как-то мгновенно изменили цвет, из синих превратились в серые, темные. Он рывком вынул изо рта трубку и закусил губу. Потом сказал, обращаясь к парню в куртке:
— Беги быстрей, разыщи завхоза!
Парень положил баян и вышел из комнаты.
Через минуту он вернулся вместе с тем маленьким человеком, который приносил мне завтрак.
Константин Федорович протянул ему банку с водкой.
Но Крамов решительно перехватил и отвел протянутую завхозу банку.
— Вот что, Федунов, — медленно, цедя слова, сказал он, — как видишь, люди здесь веселятся, пьют и тебя, угостить хотят. Но ты пить не будешь. Не имеешь на это права! Почему, — Крамов резко повысил голос, — почему, спрашиваю тебя, лучший бурильщик участка и его гости сидят черт знает на чем? Почему? Отвечай!
Лицо Федунова мгновенно покрылось мелкими капельками пота. Прерывающимся голосом он сказал, то ли пытаясь оправдаться, то ли стараясь обратить все в шутку:
— Не завезли еще мебель, Николай Николаевич, сами знаете. Да и нарядов у нас нету. Контора, как говорится, пишет, когда-то будет. Придется, как говорится, потерпеть…
— Не будем терпеть! — крикнул Крамов. — Никто на западном участке не должен пользоваться стульями или табуретками, пока лучшие рабочие туннеля сидят на ящиках или на полу!
Он сделал паузу.
Константин Федорович казался смущенным: ведь из-за него заварилась эта каша. Парень в куртке стоял, прислонясь к стенке, заложив руки в карманы и сощурив левый глаз, точно собирался сказать: «Что ж, поглядим, чем это кончится». Иные смотрели на Николая Николаевича сочувственно, согласно кивая головой после каждой его фразы. Другие отвели взгляд в сторону, точно жалели Федунова и стыдились смотреть на него. Честно скажу, мне тоже было жалко Федунова.
— Сейчас же отправляйся в контору, — приказал наконец Крамов, — забери стулья у инженера, у техника, у себя возьми, у меня и доставь сюда. А те пусть на полу сидят, если не желают думать о рабочих.
Федунов опрометью кинулся к двери. Вскоре он возвратился, волоча три стула, расставил их, для чего-то погладил сиденья и снова убежал.
— Ну вот, — громко и весело сказал Николай Николаевич, — теперь, друзья, веселитесь по-русски! Поздравляю тебя, Константин Федорович!
И левой рукой он взял за кисть руку усача, а правой ударил по его ладони.
Все почувствовали явное облегчение оттого, что обстановка разрядилась, задвигали стульями, усаживаясь на них по двое, зазвенели банками, заговорили все разом.
Парень в куртке поднял с пола баян.
— Э-э! — воскликнул, спохватившись, Николай Николаевич. — А почему сегодня эрзац-баянист? Где же Тимохин?
— Заболел Тимохин, — ответил человек с красным шрамом на лице. — Со вчерашнего дня лежит.
— Что с ним? Простудился? — спросил Крамов.
— Зачем простудился? — ответил парень в куртке. — Вчера в «шайбе» переложил лишнее. А может, колбаски съел. Неважная в «шайбе» колбаска.
Все рассмеялись.
— Что же, товарищи, веселитесь, — серьезным тоном проговорил Николай Николаевич, — а я проведаю больного. Пойдем, Андрей. Привет, друзья!
— Николай Николаевич, а выпить? Ну, хоть четверть баночки! — метнулся вслед за нами усатый.
— Не пью, ребята, сами знаете, — отозвался Крамов уже из-за двери.
На улице мы увидели Федунова. Он тащил на себе несколько табуреток, задыхаясь от быстрой ходьбы и неудобной ноши. Николай Николаевич даже не взглянул на него.
Мы вошли в общую комнату барака.
Это было большое полутемное помещение с двумя рядами сплошных нар.
