Федор Абрамов - Жила-была семужка
Красавка во сне и наяву грезила о нем. В черные осенние ночи она почти не спала. Вот сверху падает звезда, и ей уже чудится, что это сам великий Лох в звездном сиянии идет к ней. А что там за шум на пороге?
Плывут, кружатся листья по реке. Вот и солнце уже редко стало заглядывать на плес. А Лоха все нет и нет…
Как-то рано утром на плес заявился темно-розоватый запыхавшийся крючок.
– Пойдем на коп. Я уже который день ищу себе подругу.
– С тобой на коп? – Красавка едва не рассмеялась, так смешон и самонадеян был этот маленький нахал. – А что я там не видела?
– Как? Неужели тебя не тянет на коп? Все семги гуляют в это время на копах.
– Мне нечего там делать. Я жду великого Лоха.
– Великий Лох, великий Лох… – обиделся крючок. – Подумаешь, зафорсила…
Бедный дурачок! Он даже не понимает, о каком Лохе идет речь.
В следующие дни еще приходили крюки – маленькие, уродливые заморыши с длинными костлявыми головами.
и все они звали, умоляли ее пойти с ними на коп.
– О, какая ты бессердечная! – в один голос стонали они. – Зачем ты мучаешь нас?
Нет, она не хотела мучить их. Но что ей поделать с собой, если ее не тянет на коп? И потом, разве затем она пришла сюда, чтобы поиграть с этими молокососами на дресве?
Сыплет белой крупой сверху. По утрам ледяная корка вырастает у берегов. А великий Лох все еще не подает вестей о себе. Может быть, он забыл о ней? А может, она слишком самонадеянна? Кто сказал, что именно к ней, а не к другой семге придет царственный Лох?
Однажды, лежа на дне плеса и прислушиваясь к речным звукам, она вдруг почувствовала странное, незнакомое томление во всем теле. Ее неудержимо потянуло на дресву, на мелкий рассыпчатый галечник.
Она взмолилась:
– О великий Лох! Я старалась жить по твоему закону. Я долго ждала тебя. Почему же ты не идешь?
Немо и пусто вокруг. Ни звука не услышала она в ответ. «А может быть, я провинилась в чем-нибудь? – пришло ей вдруг в голову. – Может, я прогневила великого Лоха тем, что отказалась пойти на коп с его сыновьями? И он наказывает меня за гордыню? Но где, где они, эти крюки? Куда подевались?»
Она бегала взад и вперед по плесу, спускалась за пороги. Крюков не было.
Наконец, совершенно измученная, вся охваченная нестерпимым желанием, она приткнулась к дресве на приплаве у порога.
Была кромешная ночь. Плыли, сшибаясь в темноте друг с дружкой, мохнатые льдины. Хрустела дресва, скатываясь в порог.
Красавка рыла коп. Рыла неистово, безрассудно, повинуясь всесильному инстинкту продолжения рода. А потом, когда яма была готова, она обессиленно свалилась в нее и снова – в который раз! – зашептала горячо и призывно:
– О великий Лох! За что ты караешь меня? Ну пусть я недостойна тебя. Пускай забыл ты обо мне. Но ведь у тебя много сыновей. И что тебе стоит прислать одного из них. Ну хоть самого-самого захудалого крючка…
И только произнесла она эти слова, как в горловине порога послышался звон и грохот, а затем все вокруг задрожало от яркого, ослепительного света, точно само солнце заполыхало в ночи.
Ничего подобного не видела она в своей жизни. Это Лох, сам великий Лох идет к ней. Кто же еще может ходить в таком громе и лучезарном сиянии? Вот оно, счастье, вот награда за все страдания и муки, которые она претерпела в реке.
Сладостная истома волнами заливала ее тело. Она лежала на своем ложе притихшая, завороженная необыкновенным, сказочным сиянием, и ждала…
Удар был меток и беспощаден. Стальные зубья остроги попали ей в затылок. Она еще билась, хлестала хвостом, когда ее втащили в лодку…
– Семга! – ошалело и радостно закричал с кормы молодой здоровый парень, который шестом удерживал лодку.
– Тише ты, падло! – прохрипел бородатый мужик, с испугом озираясь по сторонам. – По штрафу заскучал… Живо к берегу!
Лодка качалась. Пламя козы – железной решетки с горящим смольем, укрепленной на носу, – шарахалось из стороны в сторону. В черное небо летели искры…
Вот и вся невыдуманная история одной семужьей жизни.
1962
