Борис Шергин - Архангельские новеллы
— Эту Раиску увижу, меня так блевать и кинет!
Которые неосторожные слова прекрасно слышали тайны агенты других держав и довели до сведения Раиски... Любовь всегда слепа. Несчастна девица думала, что ейна симпатия из-за скромности на нее не глядит. А тут, как ужасну истину узнала, нахлопала агентов по харе, также отдула неповинных фрелин и упала в омморок.
Как в себя пришла, агенты говорят:
— Вот до чего довел вас этот тиран. Конешно, дело не наше, и мы этим не антиресуимся, а только напрасно ваш тятенька этого бродягу в главно место посадил. Вот дак министр с ветру наскочил! И вас своими секретами присушил. Такого бы без суда в нужнике давно надо утопить. Но мы вас научим...
Утром получат Мартынко записку:
«Дорогой министр финанцев! Пожалуйте выпить и закусить к нам на квартеру антиресуимсе каки таки у вас карты известная вам рая».
Мартынко этой Раи боитсе, а не итти неможно, что он у ней с визитом не бывал.
Только гость созвонился, агенты за ширмы, а Мартын заходит и от угошшения вежливо отказывается. Заговорили про войну, про погоду. А Раиска речь пересекла:
— Я слыхала, у вас карты есь бутто бы золоты? Я смала охвоча карты мешать.
И зачала она проигрывать деньжонки, кольца, брошки, браслетки, часики с цепочкой,— все продула гостю. Тут он домой сторопилса:
— Однако поздо. На прошшанье дарю вам обратно ваши уборы. Мне-ка не нать, а вам от папы трепка.
А Раиска нахальнё:
— Я бы все одно в суд подала, что у тебя карты фальшивы.
— Как это фальшивы?
Она искусственно захохотала:
— А вот эк!
Выхватила колоду да к себе под карсет.
— Докуль у меня рюмку-другу не выпьете, дотуль не отдам.
Делать нечего. Дорогой гость две-три рюмочки выкушал и пал на ковер. В графине было усыпаюшшее зелье. Шпионы выскочили из-за ширмов, раздели сонпого до гола и кошелек нашли. Тело на худой клячи вывезли далеко в лес и хвосну'ли в овраг, куда из помойных ям вываливают.
На холоду под утро Мартын очнулся. Все вспомнил:
— О, будь ты проклята, королевнина гостьба! Куда теперь подамся, нагой, без копейки?
Како'-то лохмотье вырыл, завесился и побрел лесом. Думат:
«Плох я сокол, что ворона с места сбила».
И видит: яблоки ростут белого цвету.
— Ах, как пить охота!
Сорвал пару и съел. И заболела голова. За лоб схватился, под рукой два волдыря. И поднялись от этих волдырей два рога самосильных.
Вот дак приужа'хнулся бедной парень! Скакал, скакал, обломить рогов пе может. Дале заплакал:
— Что на меня за беды, что на меня за напасти! Та шкура разорила, пристрамила, розболокла', яблоком объелся, рога явились, как у вепря у дикого. О, задавиться ле утопиться?! Разве я кому надоел? Уйду от вас навеки, буду жить лучче с хи'чныма хехе'нами и со львами.
Во слезах пути-дороженьки не видит и наткнулся опеть на яблоню. Тут яблочки кра'сненьки, красивы.
— Объи'стись разве да умереть во младых летах?..
Сгрыз яблоко, счавкал друго', — головы-то ловко стало. Рукой схватился и рога, как шапочку, сронил. Все тело согрелось, сердце звеселилось и напахну'ла така молодось, дак Мартын на головы ходить годен.
Нас бы с вами на ум, Мартына на дело: этих красных молодильиых яблоков нарвал, воротился на старо место, рогатых яблоков натряс, склал за пазуху и побежал из лесу.
Дорога в город повела, а Мартынко раздумался: В эдаких трепка'х мне там нельзя показаться. В полицу заберут.
А по пути деревня, с краю домик небольшой — и старуха кривобока крыльцо пашет. Мартынко так умильно:
— Бабушка, дозвольте в ызбу затти обогреться. Не бойтесь этих ремков, меня бродяги ночесь роздели.
Старуха видит, парень хоть рваной, а на мазурика не похож, и запустила в кухню. Мартынко подает ей молодильного яблока:
— Баба, нако съешь!
Баба доверилась и съела.
— Парень, чем ты меня накормил, будто я вина испила?
Она была худа, морщевата, рот ямой; стала хоро'ша, гладка, румяна.
— Эта я ли? Молодец, как ты меня эку сделал?. Мне ведь вам нечем платить-то!
— Любезна моя, денег не надо. А нет ли костюма на мой рост — мужнева ли, братнева ли? Видишь, я наг сижу.
— Есь, дитетко, есь! Отомкнула сундук:
— Это сынишка моего одежонка. Хоть все понеси, андел мой, благодетель!.. Оболокайся, я самоварчик согрею.
Мартыну гостить некогда. Оделся в простеньку троечку и в худеньки щиблеты, написал на губу усы, склал свои бесценны яблоки в коробок и пошел в город.
У Раискиных ворот увидал ейну стару фрелину:
— Яблочков не прикажете-с?
Верно, кисляшши.
— Разрешите вас угостить.
Подал молодилыюго. Старой девки лестно с кавалером постоять. Яблоко на обе шшоки лижот. И кряду стала толста, красна, красива. Забыла спасибо сказать, полетела к королевны:
— Раичка, я-та кака'!
— Машка, ты ли? Почта эка?
— Мушшина черноусой яблочком угостили. Верно с этого... У их полна коробка.
— Бежи, ростыка, догоняй. Я куплю, скажи, королевна дорого даст!
Мартынка того и ждал. Завернул пару рогатых, подает этой Машки:
— Это для барыни. Высший сорт. Пушшай едят на здоровье. За деньжонками потом зайду.
Раиска у себя в спальны зеркалов наставила, хедричество зажгла, стала яблоки хряпать:
— Вот чичас буду моложе ставать, вот чичас сделаюсь тельна, да румяна, да красавица...
Ест яблоко и в зеркало здрит и видит — на лбу поднелись две россохи и стали матёры, и выросли у королевны рога до'лги, кривы, кабыть оленьи.
Ну, уж эту ночку в дому не спали. Рога-те и пилой пилили, и в стену она бодалась — все без пользы.
Как в зеркало зглянет, так ей в омморок и бросат.
Утром отправили телеграмму папаше, переимали всех яблочных торговцев, послали по лекарей.
Нас бы с вами на ум, Мартына на дело: наклеил бороду, написал моршины, наложил очки. Срядился эким, профессором и с узелочком звонится у королевниной квартеры:
— Не здесь ли больная?
— Здесь, здесь!
Раиска лежит на постели, рошшеперя лапы, и рога на лямках подвешаны. Наш дохтур пошшупал пуп — на месте ли, спросил, сколько раз до ветру ходила, и были ле дети, и были ле родители, и не сумашеччи ле были, и папа пьюшшой ле, и кака пинтература?
Также потребовал молоток, полчаса в пятки и в темя колотил и дышать не велел. Тогда говорит:
— Это вполне научное явление с рогами. Дайте больной съись два куска мыла и ташшыте в баню на снимок.
Она ела-ела, тогда заревела:
— О, беда, беда! Не хочу боле лечицца-а! Лучче бы меня на меленки смололи-и, на глину сожгали, на мыло сварили-и!
Тут Мартын выгонил всех вон и приступил на'-коротки:
— Я по своей практики вижу, что за некотору подлось вам эта болесь!
— Знать ницего не знаю, ведать не ведаю.
Тогда добрый лекарь, за рога ухватя, зачал ей драть ремнем:
— Признавайся, дура, не обидела ле кого, не обокрала ле кого?!
— О, виновата, тепере виновата!
— В чем виновата?
— У тятенькиного мипистра карты высадила.
— Куда запехала?
Под комод.
Мартын нашел карты. Достал молодильные яблоки:
— Ешь эти яблоки!
— О, боюсь, боюсь!
— Ешь, тигра рогатая!
Она яблоко съела, — рога обмякли и отпали; друго съела, — красавица стала.
Выла черна, суха, стала больша', кра'сна, налита'!
Мартынко взглянул, и сердце у него задрожало. Конешно, против экой красоты кто же устоит! Глядел, глядел, дале выговорил:
— Соблаговолите шайку воды.
Подала. Он бороду и краску смыл. Раиса узнала,— где стояла, тут и села. Мартынко ей:
— Рая, понапрасну вы на меня гору каменну несли. Это я из-за многих хлопот не поспел вас тогда высмотреть, а тепериче страстно абажаю.
Дальше нечего и сказывать. Свадьба пошла у Мартынка да у Раиски. Песни запели, в гармонь заиграли.
Вот и живут. Мартыпко всех в карты обыгрыват, докуль этих карт не украдут. Ну, а украдут, опять и выпнут Мартына.
ДАНИЛО И НЕНИЛА
В некотором месте королёшко был старой, у'тлой, только тем поддярживался, что у его в секрете вода была живая. Каждо лето на эти воды ездил, да от воды наследники не родятся. Люди натака'ли знающу старуху. Старуха деньги взяла вперед и велела королевы нахлебаться щучьей ухи. Щуку купили, сварили, у'шки поела королева и ейна кухарка. И с этой ухи обрюхатели. Стара королиха принесла одного Федьку-королька, а у молоденькой кухарки родилось два сына, два белых сыра — Даиилко да Митька по матери Девичи.
Время идет, Данило рос как на опары кис, Митька не отставал, а Королек все как котенок. Он с мала врали'на был, рева и ябеда. Братья много из-за него дёры схватили. И в училище Данило впереди учителя идет, а Федька по четыре года в каждом классе.
Вот пришли молодцы в совершенны лета. Данило Девич красавец и богатырь; высок — под полати не входит. И Митька в пару. А Федька-королек — чиста облизьяна. Отчншко оногды спьяна розмяк, своей шипучей воды сыну полрюмки накапал, да росточку-то уж не набавил. А хоть сморчок — да королю сын. Куда поедет — на мягких подушках развалится, а Данило — красавец, да на облучке сидит.