Евгений Фёдоров - Шадринский гусь и другие повести и рассказы
А в ту самую пору, пока шла гульба, Епишку в дорогу домашние готовили. Ехал именитый шадринский купец ныне на двенадцати подводах. В широкой кошеве взбили пуховую перину — пух отобрали самый что ни на есть нежнейший, — одних шуб уклали пятнадцать. Были тут нагольные и крытые парчой, а то аглицким синим сукном, что делают в аглицкой земле на манчестерских фабриках. В кошевы натискали укладок разных, погребцов, дичи понапасли битой и мороженой, а наиболее всего — в мешках мороженых пельменей наготовили… Не обошли и шадринского гуся: взяли самого наилучшего полета голов, дабы было известно, о каком гусе в челобитной речь идет, и напомнить ее величеству Катерине Алексеевне минуту, когда был осчастливлен писец шадринского воеводы Епишка, ныне волею судеб вознесенный в именитые купцы.
Купецкая гульба кончилась, когда приключилось невиданное дело. У Епишки в горницах на постое, пока шли купецкие беседы, жил челябинский купец по гусиному делу Астратон Овчинников, человек весьма примерный, огромного росту, лет пятидесяти мужчина, с красивой курчавой бородой. Был он из раскольников, крепок в древней вере и обычаях, но выпить не отказывался, не сдавал перед другими в питье романеи и царской. И перед самым днем отъезда случился грех. Встал купец рано, позевал сладко, почесал спину, потянулся, хвать за бороду, а бороды и нет. Он к хозяйке, она руками всплеснула:
— Купец — не купец, а иноземец из неметчины… Господи, твоя воля, да что ж это?
В ярость пришел купец: легче голову стерять, чем бороду, Непереносимый позор! Епишке тож стыд немалый: «Какой такой хозяин, коли гостя от позора не уберег!..» Приуныли и купцы. Сколько жили, чего только не слыхали и не видали на своем веку, а такое озорство и срам впервой видят.
Кинулись искать виноватого: кто сонному купцу бороду отхватил?
Искать долго не пришлось: кинулся в ноги купцу его конюшенный и повинился: ночью-де из конюшни жеребца купецкого, что в кореннике ходил, угнали. И угнал не кто иной, как работник купца Егорка, что по счетному и письменному делу был мастак. И, мало того, Егорка купцу грамоту оставил…
Вспомнил тут купец, как дни за три до того он Егорку самолично за волосья оттаскал и скулы своротил. Под хмельную руку вспомнил купчина, что третьего года Егорка просчитался в фунте гусиного пуха. Распалилось сердце купеческое, и, дабы дать ему отойти, измордовал купец Егорку.
В оставленной хозяину грамоте Егорка писал;
«Моли бога, живодер, что бороду только откромсал, а не голову всю, потому оставил ее в видах, ежели придет государь Петр Федорович, чтобы вешать было бы сподручнее…»
Всполошились тут купцы. Из верных рук торговым людям были известны слушки, что в казацкой степи в ту самую пору появился-де казак Емельян Пугачев и смущает народ. Известно было тож, что Пугачев еще по осени лета тысяча семьсот семьдесят третьего пустил промеж казачества, черного и посадского люду манифест о пожаловании их вечно вольностью, землей, водой, денежным жалованьем и прочим.
Кинулись купцы к воеводе: как им быть, как нагнать лиходея Егорку и что на путях-дорогах слышно, не трогают ли торговых людей?
Домашние приставали к Епишке:
— Пусть другие едут с челобитной. Пути-дороги опасные, и неизвестно, что сулят они.
Епишка и слушать не хочет: «Ха, на то он и Епишка, чтобы из всего пользу добыть. Кто знает, может, кому сие страшно, а Епишке, может, то и на руку? Закладывай коней, едем в город Санкт-Петербург».
Заспешил, заторопился шадринский купец Епихидон, сын Амбросиев, в далекую невскую столицу…
Родные с унынием провожали его. Купецкий обоз, груженный живностью и мороженым съестным добром, проскрипел по шадринским улицам и скрылся в морозном тумане…
Глава восьмая
и последняя о том, как пришел купцу Епишке конец
Ох, в недобрую минуту съехал со двора купец Епишка, сын Амбросиев. Первая примета дана была Егоркой, отчекрыжившим бороду челябинскому купцу. А вторая — в тот самый день, когда съезжал Епишка со двора, в шадринском кружале государевы люди поймали незнаемого человека с возмутительным письмом.
Шли потайные слухи о том, что недалече, в яицком войске, объявился-де государь император Петр Третий и что жалует-де вольностью, землей и от подушной подати освобождает.
В эту самую пору сибирский губернатор Денис Иванович Чичерин писал командующему войсками на сибирской пограничной линии генералу Деколонгу: «У нас все благополучно, здешнее смятение прекращено, и виновные жесточайше наказаны: этим вся молва пустая и вредная пресеклась».
Премного понимал Денис Иванович Чичерин в гусиных паштетах и в заливном, но в том, что творилось в эту самую пору в народе, плохо мараковал старый генерал-поручик. Напрасно надеялся Епишка на успокоительные грамоты сибирского губернатора к населению. Пока сей государственный муж писал и рассылал их, манифест Емельяна Пугачева всколыхнул шадринскую деревню, и выведенные из себя притеснением начальства, попов, купцов и прочих обдирал крестьянского люду восставшие мужики в самое короткое время захватили многие деревеньки и села, что лежат меж Екатеринбургом, Челябой и Шадринском. Всюду в скорое время появились пугачевские полковники, кои становились во главе народных дружин…
В месяце январе, в ту самую пору, когда съезжались купцы в Шадринск, в село Теченское прибыл пугачевский капрал Матвей Евсевьев, который с шестью человеками народного войска занял село и был встречен народом радостно. Попы — и те вышли с иконами и пением, даже ударили в колокол, благо прознали, что революционные войска не чествуют духовенство и, в случае чего, посылают на «глаголь» посушить портянки.
На другой день после столь знаменательного события в Теченское, скрипя полозьями, въезжал обоз Епишки. У самой станичной избы выскочили три мужика с рогатинами, остановили обоз, вытряхнули купца из теплого возка и, подталкивая в спину крепкими тумаками, повели в избу…
Догадливый Епишка смекнул, в чем дело, и дорогой наскоро удумал, какую ахинею пороть будет: «Надоело-де мне купечествовать на утеху непристойной царице Катьке, еду-де к царю Петру Федоровичу, хочу послужить ему верой и правдой, везде от купечества челобитную самому государю, да в дороге настигли недобрые государевы люди и отобрали ту челобитную, а я, Епишка, еле ноги унес».
С теми мыслишками переступил Епишка порог горницы, снял треух, занес ко лбу руку, хотел положить подорожное крестное знамение, а в эту минуту кто-то весело крикнул:
— Батюшки, да это Епишка! Веди, веди сюда, вот где пришлось встретиться…
Глянул Епишка — и смутился зело; капрал Матвейка Евсевьев доподлинно ему знаком был.
Епишка заюлил, умильно сладоречивым голосом повел наступление:
— Ай, Матвей Артемьич, как-то я рад несказанно, как торопился, сама судьба свела… Еду я…
Но капрал вдруг стал суров, и глаза заблестели:
— Вытряхнуть его, ребята, из шубы…
Не успел Епишка и духа перевести, как лисья шуба осталась в руках приспешников капрала.
— Ну, сказывай, лисья душа, хапуга, куда торопился, мужиков, чай, обирать? — опять повеселел Евсевьев. — Может, соль краденую сбывать?..
Епишка глаза упрятал. Было дело: воеводский писец Епишка подлинно воровал соль солдатскую из амбаров военных, а солдаты ели не посоливши… А по начальству воевода и писец отписывали:
«Доводим до ведома вашей интендантской канцелярии: доподлинно крысы соль всю сожрали, я и воевода своими очами зрели, и весь посадский народ то под крестом подтвердит, как после того крысы тучей бежали на реку лакать без конца воду, — известно, пожравши соленого, пить хочется».
В донесениях по духовному ведомству тоже отмечено было:
«…Что касается сборов кружечных, то оные кружки оказались изгрызенными и разбитыми. Известно, что крыса любит блиснючее, и сребро и все, что к нему касаемо, подлые потаскали. Хошь сборы были и немалые, но крыс было столь великое число, что народ диву давался, отколь столь их взялось…»
Ученый немец, что из челябинской берг-коллегии проездом был в Шадринске, писал в Санкт-Петербург, в кунсткамеру:
«Необычайное происшествие видел. Многие тысячи, может статься, миллионы крыс — серые пасюки — перебирались из Сибири в Европу…»
Не будем спорить, может доподлинно прав немец из берг-коллегии в том, что было нашествие крысиное, подобное орде, но и то ж бесспорно — и капрал о том сейчас и намекнул Епишке, — что хоть и было крысиное нашествие, но что касается соли и серебра церковного, то наверняка изгрызли их крысы канцелярские да церковные…
Долго ли, коротко ли шел веселый разговор меж Епишкой и капралом, но только Епишку после той беседы отвели мужики в холодную. На дорогу капрал крикнул:
