Касымалы Джантошев - Чабан с Хан-Тенгри
Эшим передал ушанку жене, поднялся на сцену, погладил рыжеватые усы, потер бритую голову и начал:
— По мере того как колхозники становятся образованнее, культурнее, больше к порядку привыкают, у таких болтливых людей, как я, язык отнимается. Просто немым становишься.
В зале засмеялись.
— Честное слово, товарищи! Бригада работает хорошо, производственные планы выполняются раньше намеченного, о чем же говорить?
Снова в зале вспыхнул смех.
— Хорошо выступал бригадир первой бригады. А я должен добавить, что у нас дело не хуже, чем в первой бригаде, не отстаем! Наша бригада у лесных опушек в лощинах накосила травы. И перевозить к сараям эти пятнадцать стогов сена — дорого. Поэтому правление решило прямо там построить телятник. Вторая бригада на солнечном склоне построила помещение на сто телят. Построили там не случайно. В следующем году накосим травы еще больше, заготовим двадцать пять — тридцать стогов.
Колхозники дружно захлопали.
Выступали еще три бригадира, а потом на вопрос председателя «Кто хочет еще взять слово?» зал ответил молчанием.
— Ну, кто еще? — повторил Аманов.
— Товарищ председатель! — встав с места, заговорила Айымбийке. — Действительно, получается, как говорит Эшим. Язык отнимается, потому что не о чем говорить. Все ясно. Чего жевать да пережевывать, как козел полынь? Перейдем к вопросу о Калыйкан.
Калыйкан, сплевывая с губ шелуху, выкрикнула:
— Эх-эх, ты, дожить бы мне до твоей смерти! Болтушка несчастная!
Кенешбек утихомирил Калыйкан и предложил утвердить план работы колхоза. До января нового года было решено закончить очистку семян; заготовить материалы для постройки трех новых сараев; довести до категории высшей упитанности сто пятьдесят поросят и двести пятьдесят кабанов. Одинокой старушке Сайкал постановили выдать центнер муки, овцу и деньги на одежду.
По второму вопросу, перехода к которому с нетерпением ожидали колхозники, выступила Жанаргюл.
— Товарищи! — сказала она. — Я человек новый, работаю здесь учителем недавно. Сидела на собрании и радовалась, даже готова была прослезиться. Сами вы растете, и вместе с вами бурно растет и ваш колхоз. Своими силами поднимаете хозяйство, строите чудесные дома, перевыполняете планы — это под силу только золотым рукам! И я уверена, что такие люди должны воспитывать своих детей достойными нашего будущего…
— Вся наша забота о детях! — крикнул кто-то из зала.
— Что у нас есть радостнее, чем дети, дорогая моя? — подхватил еще чей-то голос.
— Они наше счастье, богатство и радость! — зашумели в зале.
— Я хочу поговорить о Темирболоте, — громко, чтобы перекричать шум, сказала Жанаргюл.
— Чтоб он пропал вместе с матерью! — опять вмешалась Калыйкан.
— Выступите, когда возьмете слово, тетушка Калыйкан, — осадил ее Кенешбек, вставая.
— О Темирболоте вы все сами знаете, — опять заговорила Жанаргюл. — Поэтому начну прямо с вопроса о его поведении. Почему он озорничает?
— Ну, ну! — послышались в зале голоса. — Мы сами не знаем почему!
— От взрослых о матери Темирболота среди детей пошли сплетни, — продолжала Жанаргюл. — «Темирболот не сын Медера — Эшим его отец. У Айкан нет стыда, она испорченная. В Пржевальске ее видели пьяной на улице».
— Это все чистая правда! — вызывающе крикнула Калыйкан.
— А ты откуда знаешь, что все это правда? — громко спросил кто-то из женщин.
— Когда ты видела Айкан пьяной?
— Врет Калыйкан!
— Все выдумала! — шумели в зале.
— Правда! Всю правду расскажу. После этой учительницы выступлю! — крикнула Калыйкан, снова вскочив с места. Шелуха с ее губ попала на бритую голову старца Ашима.
— В своем ли она уме? — сердито пробурчал он, вытирая голову.
Задребезжал звонок председателя.
— Соблюдайте порядок, — сказал Кенешбек, — и дайте возможность товарищу Бакировой продолжать.
Зал понемногу успокоился.
— Сплетню бессовестной женщины слышит такой же, как и она, бессовестный сын. Он пересказывает это товарищу, а тот, в свою очередь, распространяет дальше. Ребята начинают травить Темирболота. «Темирболот, как твоя фамилия?», «Чью фамилию возьмешь?», «Сколько денег заработала мать, когда ездила в город?» — вот в этом роде и еще более обидные слова слышал Темирболот. Мальчик оскорблен… Он считает, что говорить об этом с кем-нибудь, а тем более с матерью — позор. Замкнулся в себе. На гнусные слова отвечал кулаком.
— Только моего Белека раз пять избил этот негодник. Чтоб его руки отвалились! — опять крикнула Калыйкан.
— Вот так началось «баловство» Темирболота, — спокойно продолжала учительница. — Люди не знали причины. А слухи множатся… Из-за подлой клеветы Темирболот перестает верить матери, следит за ней. Если бы кто-нибудь из мужчин на его глазах пошутил с Айкан, он убил бы мать и бежал из аила.
— Жаль, что он этого не сделал! — снова выкрикнула Калыйкан, сопровождая свои слова громким смехом. — У, выродок!
Люди в зале зашумели:
— Да сгорит дом сплетника!
— Кто эта подлая сплетница?
— Назови эту змею!
С места встал Ашым.
— Дочка моя, — обратился он к Жанаргюл. — Перестань играть в загадки. Если знаешь, кто этот коварный человек, говори прямо. Назови при всех его имя.
— Кто? Кто? — настойчиво спрашивали люди из зала.
Жанаргюл помолчала, потом решительно объявила:
— Этот «коварный человек» здесь и все время бранит Айкан и Темирболота… Если надо, то могу рассказать, как я об этом узнала.
— О подлая! — завопила Калыйкан. — Провалиться тебе сквозь землю, баба-учительница! Она хочет меня опорочить! Я считала ее другом, открыла ей всю душу, оказывается, она распроклятый недруг! Слушай, председатель, дай мне слово…
Калыйкан стала энергично пробираться к трибуне, расталкивая людей.
— Подожди, пусть Бакирова выскажется! — сказал председатель.
— Не стану ждать! Наплевать, что она не кончила. Провалиться ей сквозь землю! Хочу сейчас говорить, значит буду. Посмотрите, как я эту дрянь выведу на чистую воду! — Калыйкан настойчиво продвигалась к трибуне.
— Я все сказала. Если будут вопросы, отвечу, — Жанаргюл с этими словами сошла со сцены и села на свое место.
Калыйкан локтями и грудью оперлась о трибуну, оглядела зал и заговорила:
— Я вас знаю… Не злитесь, слушайте обоими ушами, что я вам скажу. Я вот эту Бакирову считала хорошей учительницей, а она оказалась коварной бабой-ягой, о которых говорят в сказках. Я ведь знаю: она отравила своего мужа, подсунув ему яд вместо лекарства.
По залу прокатился шум. Жанаргюл вспыхнула.
— Откуда ты это знаешь? — крикнули из зала.
— Ври, да знай меру!
— Не шумите, я и так не все говорю. Я ее секреты хорошо знаю. Если нужны будут доказательства, то приведу их на суде. — Калыйкан отодрала присохшую к губам шелуху семечка. — Я все ее повадки изучила! Можешь не качать головой, учительница-баба. С учителем Акматом ты любезна? Любезна. Ездила с завучем школы в Пржевальск? Ездила! Задумала директора Садыра отбить от жены и выйти за него замуж? Задумала! Ну, можешь мне возразить? Не можешь? Все остальное, что крепко храню, скажу только судьям. Все ясно? Это только припевки, и поэтому отложим их пока в сторону. Теперь поведу речь о шестьдесят раз замужней красавице Айкан, — продолжала бушевать Калыйкан. И казалось, что изо рта этой женщины выбегали собаки всех мастей…
Калыйкан не испытывала никакого стыда перед старшими, не смущалась младших.
Зал замер.
Старики избегали смотреть на молодежь, молодые, сгорая от стыда, безмолвно слушали, склонив головы.
— Эй, Кенешбек, скажи этой бессовестной, чтоб она замолкла! — крикнул старец Ашым.
— Поздно… Пусть наговорится досыта, — предложил из президиума Эреше.
— А ты, старик, тоже хорош! — Калыйкан набросилась на Ашыма.
— Тьфу!.. До чего скверная баба! Она хуже бешеной собаки! — старец Ашим поднялся и, плюнув, быстро вышел из зала.
Все боялись языка Калыйкан. Это была еще не старая женщина, красивая, здоровая. Четыре года назад она разошлась с мужем, а еще два года спустя родила второго сына, Олжобая.
Про старшего своего сына она говорила: он сирота, отец его погиб на фронте в годы Отечественной войны.
Люди, слушая эти слова, удивлялись: «Врет эта Калыйкан по пьянке или со злости! Отец Белека жив-здоров и трудится в колхозе». Но истину знали только сама Калыйкан да Момун.
Калыйкан ничего не стоило соврать, любого человека оклеветать и опозорить. Даже молодые джигиты не осмеливались вступать с ней в спор, браня ее только между собою. Никто не хотел с ней связываться, старались пропустить ее слова мимо ушей.
Калыйкан умело пользовалась своими «способностями», нередко вымогала у запуганных ею людей угощенье или деньги на водку.
