Агния Кузнецова (Маркова) - Честное комсомольское
– И за эти двое суток со мной произошло только одно, – говорил Ваня, худой, длинноногий, высокий, – я с малых лет был убежден, что буду агрономом, а теперь решил стать хирургом.
– А может быть, это и есть проявление сотрясения? – крикнул кто-то из зала.
Никита Воронов резонно спросил у Каменщикова, какое отношение имеет его рассказ к поступку Домбаева.
– Только время зря отнимаешь, и так дня не хватает! – заметил Никита.
Но тут на него обрушился Сережка:
– Ишь хозяин! Небось баню не достроил?
В зале снова поднялся шум, окончательно заглушивший слова, которыми Ваня тщетно пытался пристегнуть свое выступление к поступку Домбаева.
Александр Александрович догадался, что происходит, и приблизительно понял смысл перепалки. Он попросил слова у Саши и, не выходя на сцену, повернулся лицом к ребятам:
– Ивана Каменщикова порицать не надо. Он захотел поделиться с нами своими мечтами о будущем. Не будем же строгими к нему. Захотелось что-нибудь сказать – выходи, говори. Говорите обо всем, что вас волнует. Я видел, что вам интересно было слушать Ваню. А это самое главное.
И он сел.
– Все? – удивленно спросил Саша. – А как насчет Домбаева?
– Насчет Домбаева выступлений было уже много. Товарищи осудили его. Может, хватит?
Александр Александрович сердито взглянул на записку, которую держал в руках, и скомкал ее.
В нише
Учительская помещалась на втором этаже, в просторной комнате с четырьмя нишами, в которых хранился учебный инвентарь. Посредине комнаты стояли соединенные друг с другом, накрытые красной материей четыре стола. К стенам были прислонены еще не старые, но уже изрезанные ученическими ножами и облитые чернилами стулья.
В открытые окна врывался уличный шум. Школьники не спеша расходились домой. По асфальтированному широкому тракту, по узким деревянным тротуарам шли в обнимку и под руку девочки в коричневой форме с белыми воротничками и мальчики, одетые как попало. Сколько ни пытались учителя ввести форму и у мальчиков, ничего не получалось. Правда, за последнее время в сельпо появились для старшеклассников черные вельветовые курточки с «молниями». Курточки неожиданно стали модными, и многие ученики девятых и десятых классов надели их. Директор школы попросила заведующую сельпо завести такие курточки и для мальчиков младшего возраста. В сельпо пообещали привезти курточки только к Новому году. Пока что их не было, и мальчишки тянулись по улице, одетые в разноцветные рубашки, в брюки разного фасона, начиная от физкультурных шаровар и кончая галифе.
Миша Домбаев в это время еще только шел к выходу по коридору второго этажа. Он проходил мимо учительской и заметил, что в двери торчит ключ. Миша не замедлил повернуть ключ и заглянуть в дверь. Против обыкновения, классные журналы лежали на столе. Он не знал, что журналы были приготовлены для педагогического совета, который должен был начаться через несколько минут. Не заглянуть в журнал десятого класса, который так призывно и доступно лежал наверху, Миша не мог. Он перелистал журнал, нашел лист с надписью «Литература» и прочитал: «Листкова Стефания – 4. 3», «Домбаев Михаил – 5. 5». Он так и знал: по литературе против его фамилии всегда стояли только пятерки.
По коридору послышались шаги. Миша кинулся к двери, но понял, что выйти из учительской уже невозможно. Сюда кто-то шел, видимо учителя. Он обежал глазами комнату, юркнул в незакрытую дверку ниши, присел в ней на корточки и прикрылся свертками карт.
«Вот так влопался!» – подумал он, предвидя, что сейчас соберутся учителя, а потом неизвестно когда уйдут и закроют дверь на ключ. Что будет, если кто-нибудь заглянет в нишу и обнаружит здесь десятиклассника, трусливо присевшего на корточки, как какой-нибудь первоклассник? У Миши даже холодный пот выступил на лбу и руки стали мокрыми.
Нетрудно было догадаться, что начался педагогический совет. На счастье, Александр Александрович сидел у самой ниши, плотно приставив к ее дверкам стул. Александр Александрович не слышал, как Миша шебаршил бумагами, передвигая то одну, то другую затекшую ногу.
Педагогический совет длился четыре часа, но Мише казалось, что прошла целая вечность. Он испытывал такую боль в согнутых ногах, в руках и спине, что порой с трудом сдерживал стон. Он давно бы вылез из ниши, если бы знал, что за эту выходку поплатится только взысканием от директора школы. Что значит взыскание по сравнению с той пыткой, которую устроил он сам себе! Но его останавливала мысль о том, как жестоко он будет осмеян во всем Погорюе, особенно теми мальчишками, к которым они, десятиклассники, только что вышедшие из младшего возраста, относятся с пренебрежением.
И он покорно сидел в нише, почти уже не слушал того, что происходило на педагогическом совете. Но временами он все же прислушивался к высказываниям учителей, и многое его удивляло. Мог ли, например, он предположить, что его выдумка с межпланетным кораблем обернется против Александра Александровича?
В школе всегда есть любимые и нелюбимые учителя. Эта любовь и нелюбовь передается у ребят из года в год и из класса в класс. Александр Александрович в Погорюйской школе был любимым учителем. А в десятом классе – самым любимым, самым уважаемым.
Несмотря на страшную боль во всех суставах, Миша не упустил ни одного слова из выступления Алевтины Илларионовны. Он не видел ее, но ярко представлял себе, как она встала за стул, вцепилась в спинку красными руками, толстая, неуклюжая, с неаккуратно припудренным носом.
– Математика – это есть тихое помешательство всех старших классов в ущерб другим предметам. – Алевтина Илларионовна своим красивым, бархатным голосом точно переводила с иностранного на русский. – Они, то есть ученики наши, аккуратно выполняют задания только по математике. Они помешались на астрономических кружках, математических конкурсах и даже придумали какой-то математический фестиваль, который, к счастью, я и Нина Александровна, – в этом месте, Миша знал, Алевтина Илларионовна преданно посмотрела на директора, – не разрешили проводить.
– И зря! – прогудел бас физика Алексея Петровича. – А что касается увлечения математикой, так это величайшая заслуга Александра Александровича. Учиться всем нам нужно у Бахметьева, как излагать свой предмет ученикам.
– Я не кончила, Алексей Петрович! – раздраженно сказал бархатный голос. – Вот в том-то и дело, что уроки Бахметьева не на должной высоте. Вы же знаете заключение методиста из облоно? Пользуясь глухотой учителя, ученики на уроках делают что угодно…
– Убегают почти целыми бригадами с поля, – сказала Нина Александровна.
– Да-да! – ласково поддержала Алевтина Илларионовна. – И учитель молчит на комсомольском собрании, – продолжала она, – точно хулиганский поступок Домбаева весьма похвален! Вообще взгляды ваши очень часто не совпадают с педагогическими требованиями, Александр Александрович.
– В чем же? – спросил Бахметьев.
– Ну, хотя бы этот вечный спор ваш о дисциплине. Вы считаете, что ученики не могут спокойно сидеть на уроках…
– Не должны сидеть на уроках, как куклы, – поправил Александр Александрович.
– А эта история с межпланетным кораблем? – сказала Нина Александровна.
– Я бы тоже убежал, даже в сорок лет, если бы услышал такое, – возразил Александр Александрович.
– Вы слышите, товарищи?! – Голос Алевтины Илларионовны задрожал.
– В самом деле, представим себя в шестнадцать – семнадцать лет… Кто бы из нас удержался, чтобы не побежать? – спросил историк Павел Сергеевич.
– Все бы убежали! – поддержал Алексей Петрович.
– И это говорят педагоги! – возмутилась Алевтина Илларионовна.
Повысив голос, она раздраженно продолжала:
– Я давно замечаю, что вы, Александр Александрович, плохо влияете на коллектив. Вы никогда не задумывались над тем, чтобы уйти из школы и заняться другим, более подходящим для вас делом?
Поднялся возмущенный гул.
– Вы, Алевтина Илларионовна, не даете себе отчета в своих словах! – холодно оборвала ее Нина Александровна.
Миша попробовал повернуться, но это оказалось невозможным.
– Ой, не выдержу! – прошептал он и с ожесточением подумал: «Когда же окончится этот бесконечный педсовет?!»
От боли и оттого, что затекли ноги, руки и поясница, он почти терял сознание и даже не поверил наступлению того счастливого момента, когда в учительской задвигали стульями, застучали ногами и наконец все ушли. Он с трудом вылез из ниши и, хромая, согнувшись в три погибели, в дверях наскочил на сторожиху.
– Окна забыли закрыть, – сболтнул он первое попавшееся на язык и необыкновенно вежливо добавил: – До свидания, тетя Маша.
По перилам лестницы он скатился так быстро, как это умеют делать только мальчишки.
Опять фантазия
Было уже темно и тихо. На завалинке около клуба играл баянист и небольшой, но слаженный хор пел «Рябинушку». То в одной, то в другой стороне села лениво брехали собаки.
