Василий Шукшин - Киноповести
— Здравствуй, Павлик.
Пашка очень удивился.
— Ты чего тут?
А она ему грустно:
— Да вот тебя жду.
— Что, опять с инженером поругались?
— Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на платье — вишь, я какая.— А сама смотрит, смотрит на Пашку.
— А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы...
— Павел! А Павел!— будит старушка Пашку.— Павел!..
Пашка проснулся.
— Я что, заснул, что ли?
— Заснул.
— Ох ты... фу! А чем кончилась история-то?
— А-а, интересно?
— Привез он ей материи-то?
— Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: «Зачем же ты,— говорит,— мои деньги-то пропил?..»
— Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
— Так разве ж это простая баба была!— изумилась старушка.— Это же смерть по земле ходила — саван себе искала. Вот вскоре после этого и война началась. Она, она, матушка, ходила...
Пашка откровенно зевнул.
— Ну-ка, ложись спать,— спохватилась старушка.— Вам завтра вставать рано.
Пашка лег и сразу уснул.
И опять звонкое синее утро.
Выехали с проселка на тракт две машины — Кондрат и Пашка.
Кондрат — впереди.
Едут.
Кондрат задумчив.
Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Пашка — тоже.
Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
Пошли к камню.
На камне написано: «Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.».
Кондрат и Пашка сели на камень, раскрыли бутылки (вокруг камня много валяется бутылок из-под пива), отпили.
— Сколько ему лет было?— спросил Пашка.
— Ивану? Лет тридцать пять — тридцать восемь. Хороший был парень.
Пауза.
Еще отпили из бутылки.
Молчат. Долго молчат. Думают.
— Слышь, Павел,— сказал Кондрат,— помнишь, ты говорил насчет этой...
— Тетки Анисьи?
— Ну.
— Надумал?
— Черт ее знает...— Кондрат мучительно сморщился.— Не знаю. Колебаюсь.
— А чего тут колебаться? Сейчас заедем к ней и потолкуем. Сколько бобылем-то жить!
— Надоело, вообще-то...
— А мне, думаешь, не надоело? Как только найду идеал, с ходу фотографируюсь. А у тетки Анисьи и домик хороший, и хозяйство. Я к вам заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки... Благодать!
Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыбается. Но сдержанно.
— Ты хорошо ее знаешь?
— два года к ней заезжаю.
— А вдруг она скажет: «Вы что!»
— Да она мне все уши прожужжала: «Найди, говорит мне какого-нибудь пожилого одинокого, пускай, мол, здесь живет... Вдвоем-то легче».
— Да?
— Конечно! Чего тут колебаться? Она баба умная, хозяйственная... Ты там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
— Ну, я же тоже не с голыми руками приду. Мы ж зарабатываем как-никак. Потом... на книжке у меня малость имеется... Так что...
— Вы будете как у Христа за пазухой жить!
— Черт ее...— Кондрат опять мечтательно улыбнулся.— Охота, действительно, так вот приехать, натопить баню, попариться как следует. Шибко уж надоело по этим квартирам.
— Что ты!— воскликнул Пашка, поддакивая.
— Разбередил мне вчера душу этот кум, язви его. В деревне ведь... это... хорошо! Встанешь чуть свет — еще петухи не орали, идешь на речку... Тихо. Спят все. А ты идешь и думаешь: «Спите, спите — проспите все царство небесное: красота ж вокруг!» А от речки туман подымается. Я рыбачить ужасно люблю. Купил бы лодку...
— Можно с мотором!
— Можно, ага.
— Я бы приехал к тебе в гости, мы бы заплыли с тобой на острова, порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху, пузырек раздавили...
Кондрат улыбается.
— Ага, я тоже люблю на островах. Ночь, тихо, а ты лежишь, думаешь об чем-нибудь. Думать шибко люблю.
— А костер потрескивает себе, угольки отскакивают. Я тоже думать люблю.
— Речка шумит в камушках.
— Можно баб с собой взять!
— Нет, баб лучше не надо, они воды боятся, визжат,— возразил Кондрат.
— Вообще — правильно,— легко согласился Пашка.— И насчет пузырька — не дадут.
Тетка Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилистая, с молодыми хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе — одернула, поправила, подвинула... И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
— Пашка-то... правда, однако, кого-то привез.
Пашка вошел солидный.
— Здорово ночевала, тетка Анисья!— сказал.
— Здрасте,— скромно буркнул Кондрат.
— Здрасте, здрасте,— приветливо откликнулась тетка Анисья, а сама ненароком зыркнула на Кондрата.— Давно чего-то не заезжал, Паша.
— Не случалось все... кхм! Вот познакомься, тетка Анисья. Это мой товарищ — Кондрат Степанович.
— Мгм.— Тетка Анисья кивнула головкой и собрала губы в комочек. (Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
— Вот, значит, приехали мы...— продолжал Пашка, но тетка Анисья и Кондрат оба испуганно взглянули на него. Пашка понял, что слишком скоро погнал дело...— Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость,— сполз Пашка с торжественного тона.
— Милости просим, милости просим,— застрекотала Анисья.— Может, чайку?
— Можно,— резрешил Пашка.
Анисья начала ставить самовар.
Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески сморщился. Пашка не понял: отчего? Оттого ли, что не нравится «невеста», или оттого, что он неумело взялся за дело?
— Как живешь, тетка Анисья?
— Живем, Паша... ничего вроде бы.
— Одной-то небось тяжело?— издалека начал Пашка.
— Хе-хе,— неловко посмеялась Анисья.— Знамо дело.
Кондрат опять сморщился.
Пашка недоуменно пожал плечами. Даже губами спросил: «Что?»
Кондрат безнадежно махнул рукой. Пашка рассердился: как ни начни, все не нравится.
— Самогон есть, тетка Анисья?— пошел он напрямик.
Кондрат удовлетворенно кивнул головой.
— Да вроде был где-то. Вы с машинами-то... ничего?
— Ничего. Мы по маленькой.
Анисья вышла в сенцы. И, как по команде, сразу торопливо заговорили Кондрат и Пашка.
— В чем дело, дядя Кондрат?
— Что ж ты сразу наобум Лазаря начинаешь? Ты... давай посидим, по...
— Да чего с ней сидеть-то?
— Тьфу!.. Ну кто же так делает, Павел? Ты... давай посидим...
— А вообще-то, как она тебе? Ни...
Вошла Анисья.
— Вёдро-то какое стоит! Благодать господня. В огороде так и прет, так и прет все.— Анисья поставила на стол графин с самогоном.
— Прет, говоришь?— переспросил Пашка, трогая графин.
— Прет, прямо сердце радуется.
— Садись, дядя Кондрат.
— Садитесь, садитесь... Давайте к столу. У меня, правда, на стол-то шибко нечего выставить.
— Ничего-о,— сказал Кондрат.— Что мы сюда, пировать приехали?
— Счас огурчиков вам порежу, капустки...— хлопотала Анисья, сама все нет-нет да глянет на Кондрата.
— Значит хорошо живешь, тетя Анисья?— опять спросил Пашка.— Здоровьишко как?
— Бог милует, Паша.
— Самое главное. Так... Ну что, дядя Кондрат?.. Сфотографируем по стаканчику?
— По стаканчику — это много,— рассудил Кондрат. Анисья поставила на стол огурцы, помидоры, нарезала ветчины. Присела с краешку сама.
— Тебе налить, тетка Анисья?
— Немного!.. С наперсток!
Пашка разлил по стаканам.
— Ну... радехоньки будем!
Выпили.
Некоторое время мужики смачно хрустели огурцами, рвали зубами розоватое сало. Молчали.
— Замуж-то собираешься выходить, тетка Анисья?— ляпнул Пашка.
Анисья даже слегка покраснела.
— Господи-батюшки!.. Да ты что это, Павел? Ты с чего это взял-то?
Теперь Пашка очень удивился.
— Привет! Так ты же сама говорила мне!
Кондрат готов был сквозь землю провалиться.
— Ну и балаболка ты, Павел,— сказал он с укоризной.— Ешь лучше.
— Жельтмены!— воскликнул Пашка.— Я вас не понимаю! Мы же зачем приехали?
— Тьфу!— Кондрат горько сморщился и растерянно поглядел на Анисью.
Анисье тоже было не по себе, но она женским хитрым умом своим нашлась, как вывернуться из того трудного положения, куда их загнал Пашка. Она глянула в окно и вдруг всплеснула руками.
— Матушки мои! Свиньи-то! Свиньи-то! В огороде!— И вылетела из избы.
— Все!— Кондрат встал и бросил на стол вилку.— Поехали! Не могу больше: со стыда лопну. Ты что же это со мной делаешь-то?
— Спокойно, дядя Кондрат!— невозмутимо сказал Пашка.— Я в этих делах опытный. Если мы разведем тут канитель, то будем три дня сидеть и ничего не добьемся. Надо с ходу делать нокаут. Понял?
— Да что же ты меня позоришь-то так на старости лет! Вить мне не тридцать, чтобы нокауты твои дурацкие делать.