Один шаг - Георгий Васильевич Метельский
Рубец искоса поглядывал на гостя, понимающе перемигивался с «Орфеем» и почти без передышки начинал новый аккомпанемент: «Пускай рисует».
— Однако я вас совсем замучил, — спохватился Репин, устало опускаясь на стул. — Простите великодушно.
— Судя по твоему виду, замучился ты сам, — рассмеялся Рубец. — А ну-ка показывай, что получилось!.. О, живо, очень живо схвачен. Великолепно, Репин!.. Смотри, Петро, каков ты есть на самом деле. Вся душа твоя тут обнажена.
Через раскрытые окна донесся первый удар колокола.
— К вечерне звонят, — мечтательно промолвил Репин. — Грешен, люблю колокольный звон… Он напоминает детство, Чугуев. Помнишь, Александр Иванович?
Рубец оживился.
— Еще бы!.. Впрочем, церквами-то наш заштатный город не зело богат.
— Четыре со звоном… Я их расписывал в свое время. Здесь, конечно, поболе.
— Двадцать две! И какая старина! Какая история! Какая архитектура!
Все трое вышли в сад, чтобы лучше слышать перезвон колоколов.
Земля была устлана облетевшими лепестками яблоневого цвета. Деревья еще сквозили, и едва пробившиеся листочки были трогательны в своей младенческой беспомощности. Сильно и пряно пахла сирень.
Репин прислушался — Вечерний звон, вечерний звон…
— Да, звонят… — Рубец узнавал колокола «по голосу». — Слышишь бас — фа диез верхней октавы — это на Спасо-Преображенской. С тысяча шестьсот девяносто восьмого года стоит храм… А вот вступает, чуть повыше тоном — старый собор, полковой, Стародубского полка… История, Илья Ефимович, история в каждом камне… А этот, слышишь, веселый, заливистый — предтеченский бьет. Церквушка — залюбуешься! Редкое украинское барокко. На стене герб Ивана Скоропадского, гетмана Малороссии…
— Гляжу я, ты немало влюблен в Стародуб.
— Что делать? Вторая родина. Тут и предки жили, даже в городской топографии отражено: часть города Рубцовкой до сей поры зовется… Да ты ведь проезжал через нее — самая окраина, до гребли.
Репин улыбнулся, вспомнив, с каким трудом кони тащили там пролетку.
— Ну и грязища же в том месте!
— Да разве ж это грязь? — Рубец весело развел руками, и глаза его из-под огромных насупленных бровей засветились лукавством. — Вот лет сто назад, когда чумацкие обозы с солью шли, тогда, верно, грязь была. Двух попов обозники приглашали. Один просительный молебен служил, чтобы не застряли на плотине, другой, ежели переезд благополучно совершался, благодарственный, на той, понятно, стороне. А случалось и так: молебны петы, а пользы нету. Застревали посередине намертво, пока не просохнет.
Репин любил забавные истории и не мог удержаться от смеха, глядя на веселого, кряжистого, давно начавшего полнеть Рубца. Он ему живо напомнил прошлый год, имение Мамонтова в Абрамцеве… Рубец тогда читал озорное письмо запорожцев турецкому султану. Дам попросили выйти, и мужчины смогли всласть насладиться смелым казацким юмором. Репин смеялся едва ли не больше всех и тут же карандашом набросал уморительную сценку — хохочущих до упада запорожцев, которые сочиняют ответ султану.
С той поры он начал думать о новой картине. Он писал «Царевну Софью», портреты Стасова, Куинджи, отца, но думы его неизменно уносились в шумный и веселый мир запорожской вольницы. Совсем по-иному, чем раньше, он смотрел на кривые казацкие сабли, на пики, папахи, свитки, жупаны, иными глазами всматривался в лица знакомых и незнакомых людей, как бы меряя их единственной меркой — подходят они или не подходят к его замыслу.
Несколько этюдов уже хранились в заветном альбоме. Одного казака удалось зарисовать совсем недавно, в Чугуеве, откуда он возвращался сейчас в Москву… И вот Рубец. Он посмотрел на него как бы впервой. Боже мой! Да ведь это же готовый казак для его картины! Тот, кто будет хохотать до коликов в животе, упершись могучими руками в бока, разинув до отказа огромный рот.
— Погоди, погоди… — Репин уже не слушал, что говорил Александр Иванович, он был всецело поглощен идеей. — А ну-ка, стань вот так… Запрокинь голову… Живот вперед… И смейся, смейся же, черт возьми!
Рубец послушно проделал то, что велел Репин.
— А ведь неплохо, а?.. Прости, что значит неплохо? — Илья Ефимович по привычке думал вслух. — Чудесно! Превосходно! Настоящий Тарас Бульба! — Восторженные восклицания сыпались одно за другим. — Теперь-то я знаю, зачем приехал в этот Стародуб!
— Александр Иванович! Я, пожалуй, пойду, — послышался шепот Петра. Все это время он стоял в сторонке, боясь неуместным словом помешать беседе.
— Иди, иди, любезный… — рассеянно пробормотал Репин.
Казалось, он начисто забыл, что еще полчаса назад находился во власти этого простоватого круглолицего парня в голубой сатиновой рубахе. Сейчас Репина интересовал только Рубец, будущий запорожец его картины. Скорее, скорее за работу!
Быстрым легким шагом он пошел во двор, где все еще лежали вещи, и вернулся со складным мольбертом, холстом и палитрой, висевшей на ремне перед грудью. Движения его были энергичны, походка тороплива, речь отрывиста… Он остановился и внимательнейшим прищуренным глазом окинул массивную фигуру Рубца… Наклонил голову вправо, влево, отчего разлетелись его легкие каштановые волосы… Отошел на шаг в сторону, как бы прицеливаясь, выбирая ту единственную точку, откуда лучше всего будет смотреться модель.
— Отлично, Александр Иванович, великолепно…
Ему уже все нравилось в Рубце — мажорный вид, нависшие наподобие панцирей брови, грубо вылепленный нос, посадка массивной головы, длиннющие, опущенные книзу усы, которые он только что в шутку назвал трехэтажными.
Сгорая от нетерпения поскорее приняться за краски — разве может с такой фигурой справиться карандаш?! — он торопливо, но точно нанес углем контур будущего портрета («Наконец-то!») и облегченно вздохнул, взяв большую, на длинной ручке кисть.
— Ну-с, Александр Иванович, что новенького в Петербурге?
Теперь, когда точка была удачно выбрана, натура установлена, а кисти отзывались на легчайшее движение его руки, он мог начать спокойную, неторопливую беседу. Она не мешала Репину. Скорее наоборот: умело направляя разговор по нужному руслу, он вызывал у собеседника именно то выражение лица, которое ему было необходимо.
— Так что же нового, Александр Иванович? Ты ведь, наверное, недавно из Петербурга?
— Неделя минула, не более… А из новостей? — Рубец задумался. — О чем же вспомнить?.. Ах да, осветили электричеством площадь перед Александринским театром. По системе Яблочкова.
— Слава богу… И то после Парижа.
— Да, не больно балуют таланты на Руси… Что ж еще?
Репин работал сосредоточенно и быстро. Пристально всматривался в Рубца, потом переводил взгляд на палитру, смешивал краски и, прицелившись, клал мазок. Мазок был смелый и точный, и с каждым новым движением кисти холодный холст все более оживал.
— Ты знаешь, Александр Иванович, что я намедни вычитал в одном журнале? — Тонкие губы Репина расплылись в лукавой усмешке. — В Америке начала выходить новая газетка под названием «Носовой платок». Печатается, видишь ли, на полотне
