Лев Экономов - Перехватчики
Смысл их речей до меня почти не доходил, знаю только об одном: они говорили о дне Первого мая и о задачах, которые поставил в своем праздничном приказе Министр обороны СССР.
— Неустанно повышать бдительность и боевую готовность, держать на должном уровне обороноспособность страны — вот главная наша заповедь, — говорил Лерман.
Я все ждал, когда дадут слово начальнику штаба. И вот наконец он вышел и развернул бумагу. Приказ из дивизии.
Сердце билось редкими гулкими ударами. Как-то к этому отнесутся товарищи?.. Названо несколько фамилий, моей среди них пока нет. Кого-то назначили заместителем командира полка полетной подготовке. Я даже не расслышал фамилию. Наконец начальник штаба стал называть фамилии новых командиров звеньев.
— Старший лейтенант Простин, — прочитал он и посмотрел в мою сторону. Все тоже посмотрели. Стоявший рядом Шатунов локтем толкнул меня в бок:
— Поздравляю, старик.
Я ничего не ответил. Отнялся язык.
События разворачивались с неимоверной быстротой. На другой день меня вызвал к себе командир полка и сказал:
— На базе техники соседнего полка дивизия проводит методические сборы командиров звеньев. Оформляйте документы и поезжайте.
— Когда я должен быть там?
— Завтра.
Узнав об этом, Люся расстроилась. Я убеждал жену, что мне нелегко уезжать, но служба требует. Я говорил и не верил своим словам. Мое сердце было уже там, где должны собраться на учебу молодые командиры звеньев.
— Ты ведешь себя со мной как с маленькой. Я ведь понимаю. И очень рада за тебя, — сказала Люся. — Только прошу тебя, мой командир звена, будь осторожнее. Помни, у тебя семья. — Она разлохматила мне волосы и покачала головой. — И совсем ты не похож на командира. Уж хоть бы усы завел, как Лобанов. Только у тебя зеленые будут. Лучше не надо.
Была и еще причина, почему я спешил хотя бы на время уехать из полка, — это мои вконец разладившиеся отношения с Лобановым.
После построения, где был зачитан приказ из дивизии, товарищи подходили ко мне и поздравляли с новым назначением, были рады за меня, говорили какие-то приятные слова, немножко шутили, называли своим наставником. А Семенихин, пожав мою руку, прямо сказал:
— Теперь вы должны быть образцом не только для экипажа, но и для всего звена. Надеюсь в скором времени услышать, что ваше звено объявлено отличным.
— Постараюсь, — сказал я, испытывая радостное чувство за добрые слова товарищей и командиров.
Но эту радость омрачил Лобанов. Он тоже подошел и с усмешечкой протянул руку.
Я думал, что он перестал дуться на меня за критику, и с удовольствием сжал ему крепкую ладонь.
— Спасибо тебе, — не выпуская моей, сказал он. — Подсидел все-таки. Герой!
До моего сознания не сразу дошли его слова, а потом, когда их смысл стал ясным, я вдруг почувствовал, как катастрофически краснею.
Он поморщился:
— О, да ты еще можешь стыдиться. Я повернулся к нему боком:
— Так думать глупо.
— Зачем же ты думаешь? — живо спросил он. — Или совесть заела?
Да, мне было немного совестно. Я помнил тот день, когда Истомин забрал из строевого отдела документы на Лобанова, подготовленные к отсылке в дивизию, вместо них чуть позднее были посланы мои. Мне об этом рассказал по секрету писарь строевого отдела. Нет, я не стал бы выступать на собрании, если бы знал, что так получится. Но теперь об этом можно было только сожалеть.
— Ты извини, но так думать… Я не хотел, я не знал… — лепетал я, чувствуя себя виноватым. Это подлило масла в огонь.
— А, брось! Скажи, решил выслужиться, мой командир звена, — в последние слова он постарался вложить как можно больше яду. — Ну, ну, продолжай в том же духе и далеко пойдешь. — Он приложил руку к козырьку и громко щелкнул каблуками. Со стороны, наверно, все выглядело очень трогательно. Товарищ поздравляет товарища с повышением в должности.
Тогда я так и не нашелся, что ответить Лобанову, а потом жалел, что не сумел отбрить его хорошенько. Нужные слова всегда приходят потом.
Жить с Лобановым в одной квартире, встречаться в коридоре, на кухне, в ванной стало в тягость.
«А в отдалении улягутся страсти, все сгладится», — думал я, уезжая на сборы.
На пристань проводить меня пришли Мокрушин и Брякин. Брякин взял из рук у Люси дочку и стал строить ей рожицы, щелкать языком.
— Вот учись, как надо заниматься с ребенком, — сказала мне Люся с улыбкой. — Будет идеальным папашей. — А потом обратилась к нему: — Что Майя пишет?
Брякин нахмурился и передал девочку, в глаза он старался не смотреть. Люся повторила вопрос, не замечая его недовольства.
— Не знаю.
— Разве вы не переписываетесь?
— У них крупные разногласия, — сказал Мокрушин.
— Опять! — всплеснула руками Люся. Она уже однажды мирила Брякина с Майей. — И что вы делите?
— Брякин после демобилизации хочет ехать на целину. И ее зовет, а она отказывается.
Люся вздохнула:
— Я, может, тоже не хотела бы жить в нашем «лесном гарнизоне». А приходится. Жить надо там, где мы нужней. Ты правильно решил, Толя. И я ей напишу. Я заставлю ее покраснеть.
— Не надо, — сказал Брякин.
— Нет, надо, — Люся поняла, что Брякину хочется помириться с Майей, но от своего он не собирался отступать. И это мне нравилось.
Время на сборах пролетело быстро. Мы жили прямо на аэродроме в разборных домиках. Программа была настолько уплотненной, насыщенной самыми разнообразными дисциплинами, что летчики не могли выкроить несколько минут, чтобы написать письмо или почитать книгу. Даже по воскресеньям были страшно заняты. Теоретическая подготовка сменялась практическими занятиями на аэродроме, а те в свою очередь — полетами. Отрабатывали технику пилотирования и самолетовождения днем в простых, а потом в сложных условиях, групповую слетанность.
По каждому виду давалось по два, а то и три полета. Наши инструкторы (это были лучшие летчики из других частей) проверяли качество выполнения нами всех элементов того или иного полета, узнавали наши возможности как будущих инструкторов. Потом нам показывали, как нужно правильно выполнять то или другое упражнение, потом сажали на свое место и, поднявшись в воздух, намеренно делали ошибки и заставляли нас, молодых командиров звеньев, исправлять их.
На методических разборах нам говорили, где мы были правы, а где нет, как нужно было действовать в каждом отдельном случае.
К концу сборов мы просто с ног валились от усталости, а вместе с тем каждый из нас чувствовал себя значительно сильнее, грамотнее.
Домой я ехал полный больших желаний и надежд. Мне хотелось учить других тому, чему я научился сам.
Я знал, что мне не раз еще придется столкнуться с Лобановым, — может быть, он даже будет пытаться подрывать мой авторитет, но это теперь не пугало меня. Я был готов дать Лобанову отпор.
«Попробую держаться с ним официально, на основе точных уставных требований, — решил я. — Это, пожалуй, будет правильнее всего при его всевозможных притязаниях».
На мой стук дверь открыла темноволосая девушка с округлыми оголенными до плеч руками, в узеньких брючках на молниях, туго обхватывавших бедра. Сначала я думал, что ошибся дверью, но девушка вдруг улыбнулась, и я сразу узнал ее по улыбке и золотому зубу. Это была знакомая Михаила Шатунова.
— А Людочка с дочкой уже заждались, — сказала она так, как будто мы были знакомы по крайней мере лет пять. — Только сейчас их нет дома. С утра в саду. Вместе с другими женщинами. Борются с каким-то однопарным шелкопрядом.
«Непарным», — хотелось поправить мне..
— Пройдите пока к нам, — она открыла дверь к холостякам. — Отдохните с дороги.
Подталкиваемый непонятным любопытством, я последовал за девушкой и, взглянув на обстановку, сразу же обо всем догадался. Незнакомка была в этой комнате уже не гостьей, а хозяйкой.
Все здесь было иначе. Вместо двух узких железных коек стояла одна широкая тахта (как две капли похожая на нашу), вместо вешалки из гвоздей, набитых от стены до стены, — шкаф с зеркалом. Приемник, гордость Николая и Михаила, был накрыт пестрой скатертью. На стенах висели репродукции в золоченых рамках. Причем расположение их было довольно оригинальным. Например, создавалось впечатление, что знаменитый перовский «Рыболов» смотрел не на клев рыбы, а на обнаженную купальщицу, которая выходила из воды. Я не представлял себе, как со всем этим свыкнется Шатунов, крайне непритязательный к жизненным благам, даже с пренебрежением относившийся к ним и вместе с тем не лишенный вкуса.
— Простите, мы незнакомы, — я протянул руку, — а судьба, видно, свела нас под одну крышу.
— Жанна, — сказала девушка и поклонилась, — мы только что поженились с Мишей.
— Догадываюсь. Вы не родственница Жанны д'Арк? — сорвался у меня глупый вопрос. И зачем я только берусь острить?
