Иван Лазутин - Родник пробивает камни
Его выручил подоспевший официант, который в одной руке держал пиджак Кораблинова, а в другой — счет.
— Желаете рассчитаться?
— Прошу…
Официант протянул Кораблинову счет и назвал сумму. Тот, не глядя на счет, достал из пиджака деньги и подал их официанту.
— Вам полагается сдача.
Кораблинов отрешенно махнул рукой и вошел в свою кабину. Вылил остатки коньяка в фужер и тремя крупными глотками выпил его. Сопровождаемый насмешливыми репликами из соседней кабины, он вышел из ресторана, не попрощавшись с директором и не поблагодарив его, чего он раньше никогда не делал.
На улице его ждало такси.
— Товарищ Кораблинов? — окликнул его шофер, выглядывая из кабины.
— Да! — ответил Кораблинов и долго не мог поймать ручку дверки. Шофер помог ему.
Он грузно сел рядом с шофером и отвалился на спинку сиденья.
— Площадь Восстания… Высотный дом…
«Гадкий, жестокий старик», — как клубки ржавой колючей проволоки, ворочались в голове Кораблинова слова Светланы.
Сердце опускалось низко, стучало неровно, с глухими, зыбистыми перебоями, которые удушливо отдавались где-то у горла. Так, неподвижно, с закрытыми глазами, он просидел несколько минут, пока справа не послышался монотонный гул. Открыл глаза. Проезжали площадь перед вокзалом.
Кораблинов взглянул на часы. Половина второго.
«Гадкий, жестокий старик!..» Последние слова Светланы неотступно звенели в ушах, болезненно отдавались в сердце. Перед глазами отчетливо маячила большая рука Владимира, занесенная над его головой. Пощечины не было, но она жгла.
«Да, вот она, моя позорная лебединая песня… Все!» — со щемящей тоской подумал Кораблинов и снова закрыл глаза.
Машина неслась по пустынной ночной Москве. Везде сверкали огни: огни в дождевых лужах, огни в стеклах витрин, огни на осветительных столбах… Бликами отражались огни на полированных изгибах дверцы кабины.
На душе Кораблинова было черно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
На Светлану накатился болезненный нервный смех.
Всякий раз, как только Владимир сжимал ее локоть, давая понять, чтобы она держалась тверже и степеннее, она резко и энергично отстраняла его руку и принималась хохотать еще сильнее и неудержимее.
Пожилой таксист несколько раз оборачивался, стараясь понять, над чем так неудержимо и беспрерывно хохочет девушка.
— Ну, перестань же ты, успокойся, — Владимир платком вытирал ее мокрые от слез щеки.
Когда подъехали к дому Светланы, Владимир сунул шоферу через плечо деньги и попросил:
— Пожалуйста, подождите меня минут пять — десять, я провожу, и поедем дальше.
Светлана долго не могла выйти из машины: ослабленные руки ее не слушались. А когда вышла, то крепко вцепилась в локоть Владимира.
Ее мокрое платье прилипло к телу, волосы сломавшейся прически упали на плечи.
— Ты хоть мимо лифтерши пройдя нормально, — упрашивал ее Владимир. — Ведь завтра весь подъезд будет знать, что ты ночью вернулась пьяная.
Дверь подъезда была уже заперта. Владимир нажал кнопку звонка и только через минуту увидел, как в глубине длинного полуосвещенного вестибюля за стеклянной перегородкой зашевелилась тень. Это встала лифтерша. После половины первого ночи дверь подъезда, как правило, запиралась.
— Сегодня тетя Поля дежурит, — зевнув, сказала Светлана и устало положила голову на плечо Владимира. Нервный смех резко сменился крайней усталостью и депрессией.
Лифтерша открыла дверь и удивленно попятилась. Светлану в доме все считали образцом воспитания в самых строгих правилах. А тут — на тебе… заявилась средь ночи и пьяная…
— Простите, тетя Поля… Я так поздно сегодня. — Опираясь на руку Владимира, Светлана изо всех сил старалась пройти к лифту так, чтобы лифтерша не заметила, что она пошатывается. Но это ей не удалось.
В лифте нервы Светланы сдали окончательно. Обняв шею Владимира и уронив голову ему на грудь, она тихо, почти беззвучно зарыдала. Так плачут дети, которых обидели глубоко и незаслуженно.
Владимир принялся ее уговаривать. И чем он больше просил Светлану успокоиться, тем рыдания ее становились горше. Мокрым от слез и дождя платком он вытирал ее глаза, щеки и умолял:
— Ну, хватит, хватит… Ведь ничего страшного не случилось. Просто наперед будешь знать, что такие эксперименты ни к чему доброму не приводят. Я же говорил тебе… Но ничего, все обойдется.
Капитолина Алексеевна открыла дверь, еще не дождавшись звонка. Громкий хлопок лифта, сдержанный голос Владимира и всхлипы Светланы были отчетливо слышны в коридоре.
Когда Капитолина Алексеевна увидела племянницу, лицо ее стало серовато-бледным. «Боже мой, да ты совершенно пьяна!» — пронеслась в голове ее тревожная мысль, и она широко открыла дверь.
— Тетенька… — еле слышно произнесла Светлана.
— Да на тебе нитки сухой нет, — сказала тетка, делая вид, что не догадывается о том состоянии, в котором Светлана неуверенно переступила порог. — А ты чего не заходишь?
Задерживаться Владимир не мог. И не хотел. Сейчас он был так взвинчен и так зол на Капитолину Алексеевну, что боялся, как бы не ответить на любой ее вопрос грубостью, за которую она не сможет простить его. Дверь была открытой.
— Светочка!.. Что такое?.. Ты, кажется… — Она не договорила фразы, видя, какой неуверенной походкой, придерживаясь за стену, Светлана прошла в ванную комнату и громко захлопнула за собой дверь — Что это такое? — через порог спросила она у Владимира, который нажал кнопку лифта и, припав ухом к шахте подъемника, слушал, идет или не идет.
— Я спрашиваю — что это такое? — спросила Капитолина Алексеевна Владимира, словно он был причиной тому, что Светлана прошла пошатываясь и придерживаясь за стенку.
— Это ваша работа! Я пойду, внизу меня ждет такси. Помогите ей.
Не дождавшись лифта, Владимир легко сбежал по ступеням лестничных пролетов, отчего у него закружилась голова — пришлось сделать одиннадцать винтовых поворотов.
Таксист уже искоса поглядывал на дверь подъезда, словно соображая: ждать или не ждать клиента?
— Куда поедем? — спросил он после того, как Владимир сел с ним рядом.
— Куда? — рассеянно произнес Владимир. — Собственно… даже не знаю куда. Есть в Москве такой ресторан, который сейчас работает?
— Разве только во Внукове, — ответил шофер и пристально оглядел Владимира, профессионально оценивая солидность пассажира.
— Давай, шеф, тащи во Внуково.
…В общежитие в эту ночь Владимир не вернулся. Больше половины денег, которые он неделю назад получил на «Мосфильме», остались в ресторане. Проснулся на холодной росистой скамье в березовой рощице неподалеку от аэровокзала. Как очутился на этой скамье — не помнил. Как расстался с парнями, летевшими в Сочи, тоже не помнил. Но он отлично припомнил, что по счету за всех шестерых, сидевших за его столиком, рассчитывался он.
Поеживаясь от утреннего холодка и похмелья, Владимир встал со скамьи, потянулся, отряхнул мятые брюки и, устало волоча ноги, поплелся в сторону стоянки такси, где длинной вереницей стояли свободные машины, около которых, в ожидании очередных самолетов, стайками, перекидываясь шутками, коротали время водители.
На «Мосфильм» ехать было страшно. Там Кораблинов. Там в машинописном бюро одна из машинисток, очевидно, уже сегодня отстукает приказ об освобождении Владимира Путинцева от роли в фильме. Поехать к Светлане? Нехорошо в таком виде приходить в приличный дом, к любимой девушке. «Может, к Брылеву? — мелькнула в голове спасительная мысль, и на душе Владимира стало сразу как-то легче. — Старик поймет… Он что-нибудь подскажет…»
Владимир поохал к Брылеву.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Капитолины Алексеевны дома не было. Домработница, пожилая женщина, окающая по-вятски, разводила руками и тараторила:
— Самолетом, голубушка, самолетом улетела. Как только Получила эт-та вчера вечером письмо, так сразу позвонила на эту… как ее… где самолеты летают, и билет справила… А как Николай Васильевич машину эт-та прислали, так она в чем была, так и укатила.
— Куда она улетела, тетя Феклуша? Может быть, вы что-нибудь перепутали? О каком письме вы говорите?
— Олег Николаевич с парашюта в канаву упали и ногу себе не то вывихнули, не то совсем поломали, а сейчас вот в гошпиталь поклали. Вот беда, вот беда…
Олег Николаевич, старший сын Капитолины Алексеевны и Николая Васильевича, любимец отца, где-то в Восточной Сибири служил летчиком-испытателем.
— Ну, и как он? Как его самочувствие, тетя Феклуша? Что он пишет? — спросила Светлана. Из всех своих двоюродных братьев больше всех она уважала Олега Николаевича.
— Да прописали, что особливо опасного ничего нет, не то вывих, не то перелом ноги, в гошпиталь поклали. С парашюта в канаву упали… Капитолина Алексеевна так убивалась, уж так убивалась, вгорячах даже письмо забыла. — Феклуша достала из-за трельяжа письмо. — На, почитай.
