Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2

Тася. Довольно, Карп, слыхали…

Карп (изумлен). Таисия, детка, как ты можешь быть в сей час здесь с этим Аргусом?[88]

Тася. Видишь, могу.

Карп. Голубица иорданская, смотри — плачу. Развратят они жен и дочерей наших. О Навуходоносоры, о язычники вавилонские, разбивающие алтари иерусалимские.

Дальний церковный звон.

Костромин. Слушайте, не паясничайте… у вас усы, борода. Стыдно.

Карп (реальным тоном). А что, я неправду говорю? Писатель Гончаров в романе «Обрыв» описал тебя. Вот она, Вера из «Обрыва», наэлектризованная твоими дьявольскими элегиями.

Тася. Ах, Карп, глупости ты говоришь. Мне революция страшна и непонятна.

Карп. Тогда страшись въяве… беги.

Тася. Никуда я не побегу.

Карп. Ну, так слушай меня. Он — кто? Эсер или эсдек? Впрочем, наплевать. Я говорю о том, что сие символично, ежели человек душу свою стал определять мертвыми знаками. Сие отвратительно.

Костромин. Послушайте, вы… Всем известно, как вы живете и чем промышляете. Что может быть отвратительней?

Карп. Истинно. Думаешь, спорить буду? Не буду. Живу в пьянстве и афродитстве, промышляю соблазном уездных Саломей.[89]

Костромин. Хуже, поп… ведь сами знаете, что хуже.

Карп. Знаю. Первый шарлатан в губернии по части пророчеств. Иногда сходится. Тем живу. И что из сего следует?

Костромин. Не вам о душах распространяться.

Карп. Просто говоришь, а ведь ты умен. Нет, глубже возьми, что выйдет? Вот был поп, носил бога живого в душе, исполнял свои поповские обязанности и от того был он вполне благопристоен. Отрекся поп от бога живого, перестал исполнять свои поповские обязанности и стал отвратителен. Отрекаетесь вы от христовой морали, господа, и вообще нет у вас никакой морали. Оттого вы мне и отвратительны, что сам я без морали живу и знаю, что сие значит.

Тася. Гриша, у отца в окнах свет горит. Почему так рано? Что там случилось? Гриша, я домой побегу, а к поезду приду. (Уходит.)

Карп. Беги, голубка. Ох, Тася, Тася… впрочем, чему быть, того не миновать. Воедет Навуходоносор в священный храм и осквернит алтари народа господня.

Костромин. Не юродствуйте, Акафистов. Ваш сын тоже…

Карп. Какой сын? Прокопий, что ли? Негодяй из негодяев. Мне неизвестно, какими знаками ты мечен, а он называется эсер… Неблагозвучное созвучие. Но он оттого угнетенных защищать собирается, что сам ни в кулек ни в рогожку. Как он с тобой? Должен ненавидеть. Ты удался, он — нет. Ты — студент, а он — крапивное семя. Да к тому же у баб успеха не имеет. С булочницей Анфисой путается, смех на весь поселок. Нету у вас морали… что говорить!

Костромин. Не время спорить, но ваша мораль основана на эксплуатации человека человеком. Эту мораль мы уничтожим… социализм выпестует новую мораль в людях. Но прощайте, Карп, уезжаю с курьерским.

Карп. Прощай, Аргус. Боюсь таких… Глаза Аргуса, сила неуемная и ум языческий… Ты дашь людям мораль! Погоди на миг, ты Юльку моего без меня не воспитывал?

Костромин. По-моему, старший брат для Юли — образец земного совершенства.

Карп. Ох, дико это и опасно. Юлька у меня восторженный, дурная наследственность, по правде сказать, больной. Ну, прощай, студент, не сердись, в тоске живу, пью, не пьянея… тоже страшно, брат.

Костромин. Вон и Юля… Легок на помине. (Уходит.)

Входит Юля.

Карп. Юля, ты что, ни свет ни заря?

Юля. Я к заутрене пойду, батенька, а потом, как всегда, в буфете буду стоять.

Карп. Сынок, не таись от меня. Ты ведь в храме не бываешь.

Юля. Батенька, вы сами в храме не бываете и не видите. Говорите с чужих слов. Я молюсь.

Карп. Ох, не то, сыночек, ох, не то… Таишься ты, с отцом никогда не поговоришь…

Юля. Нет, батенька… и не гладьте меня, я не махонький уж. А вы завсегда, заливши глаза, дома живете, об чем мне с вами говорить? Да я один без вас и без никого великолепно время провожу. Кому сны снятся, а у меня они бывают прекрасно в мечтах. Только вам скажи, вы сейчас же допытываться… Не люблю я вас, батенька.

Карп. Юля, бросай к черту буфет, поедем в город прямо этим поездом.

Юля. Докторам хотите меня казать, в сумасшедший дом запереть? Нет, батенька, и не думайте, не дамся. Я и плохое смогу над вами сделать. Ступайте по своим делам, а я пойду по своим.

Карп. Юля, по каким?

Юля. Вам же сказано — к заутрене. (Уходит.)

Карп (один). Идиот растет… Вот оно, возмездие. Одно дитя в блуде рождено — негодяй вышел. Другое — в пьянстве — безумным будет. А ведь до меня, окаянного, род Акафистовых был здоровым, чистым. (Слезы в горле). Сын ты мой… деточка. Если бы не болезнь, какой отрок великолепный.

Входит Ландышев, за ним — Юлай с метлой.

С добрым утром, господин начальник станции. К курьерскому поднялись или к заутрене?

Ландышев. Сын ваш изволил поднять с постели и объявить о начале забастовки по всей линии Самара — Златоуст. Впрочем, я и без него знал, что не сегодня-завтра начнется всероссийская железнодорожная забастовка…[90] Вот она и началась. Правительство бездарно, народ озлоблен. Я не знаю, чего добьются забастовщики, но давно пора припугнуть царя и всю его клику.

Юлай. Валентин Анатольевич, мне платформу подметать?

Ландышев. Понятия не имею… Пойди спроси у господина Акафистова, с этой минуты он уже не только старший телеграфист, а председатель какого-то комитета. Я свою власть сложил. (Уходит.)

Карп (хохочет). Интересно! Вот как оно начинается! Ты еще не успел опохмелиться, а тут, бац, всероссийская забастовка. Юлайка, что призадумался? Ставь метлу трубой. Отныне ты забастовщик, важнейшее лицо в государстве. Вопи: «Долой самодержавие!»

Юлай. Неужели правда?

Карп. Бастуй, Юлай, я угощаю.

Юлай. Антропов говорит, шибко пороть будут.

Карп. Пороть… обязательно будут. А ты как думал?

Юлай (сердится). «Думал», «думал»… ничего не думал. Ждали… дождались, а делать нечего.

Входит жандарм, на ходу снимая шашку.

Карп. Слуга престола, ну, что же?.. Селедку в воду, а сам на чердак?

Жандарм. Поп, не трезвонь. Твой сын велит поостеречься. Чернь груба. (Уходит.)

Юлай. Что шуметь перестал? Шуми.

Карп. В человека я не верю, Юлай… не радостно мне. Должно быть, какое-то несчастье будет со мной. Ох, как душа болит! Как собака завыл бы. (Уходит.)

Юлай. Все уходят. Никому нет дела до нас… Как быть бедному человеку?

Появляется Акафистов.

Акафистов (издали). Юлай, звони прибытие курьерскому. Платформу не мети, пусть видят, что забастовка. (Удаляется.)

Юлай (звонит). Неужели ничего не будет?..

В зале первого класса. Полутьма. В то же утро. За стойкой — Лукерья. В зале — Акафистов.

Акафистов (нервозен, настроен дурно). Чаю, чаю, покрепче, Лукерья Фоминишна… Сверх дежурства ночь напролет не спал. События. Где супруг?

Лукерья. От этих самых событиев он рассудка лишился. В святость ударился, монашку в дом впустил, — страшней бабы не видала, кикимора кикиморой, — вместе молятся и псалмы царя Давида поют…[91] Как царь-батюшка, еще царствует?

Акафистов. Царствует.

Лукерья. Монашка эта нас утешает: беспорядкам скоро конец. Знаки какие-то видит.

Акафистов. Какие там знаки! В губернии усмиритель появился, есаул Каблуков, а вы ничего не слышите. Говорят, что усмирители пускают в ход страшное оружие, которое называется пулеметом… мировая новинка… но не верится. (Принимая чай.) Готовьтесь к большой выручке, Лукерья Лукинишна…

Лукерья. Какая же я Лукинишна?

Акафистов. Простите. Тут не то, что ваше, а собственное имя-отчество позабудешь. Курьерский у нас застревает. События.

Лукерья. А почему ж он застревает? С паровиком что?

Акафистов. Забастовка.

Лукерья. Спаси и помилуй… Вы серьезно?