Михаил Алексеев - Наследники

— Ты кончил? — простодушно осведомился Сыч.

— Нет. Скоро кончу, — продолжал Рябов, еще больше распаляясь. — Как ты еще догадался к лейтенанту сходить? Неслыханная для тебя инициатива! Ей-богу, не ожидал!.. А ты не скажешь ли, Ваня, сколько будет дважды два?

— Пять! — сказал Сыч, не моргнув глазом.

— Я так и знал! — радостно воскликнул Петенька. — Для всех нормальных людей дважды два — четыре, а для тебя — пять, конечно. Теперь мне все ясно. Больше вопросов нет. Пошли к следователю! — с напускной бодростью сказал Рябов, чувствуя, что в груди снова поднимается тревога.

В первые минуты в кабинете следователя им обоим было страшновато, но только до того момента, пока солдаты не поняли, что их вызвали «по делу» рядового Громоздкина.

Еще не зная, что угрожает Селивану и угрожает ли вообще, Петенька и Иван, не сговариваясь, решили «аттестовать» своего друга самым наилучшим образом.

— Мне сообщили, что в ту ночь вы были у места аварии, — обратился капитан к Ивану Сычу. — В каком состоянии вы нашли Громоздкина?

— Он был весь мокрый, обледенелый то есть, — волнуясь, сообщил Сыч.

— Селиван по горло в воде стоял! — подсказал Петенька, боясь, что Сыч упустит такую важную подробность. Воображение Рябова заработало вовсю, и он уже хотел было нарисовать перед следователем картину пострашнее, но тот остановил его, предупредив, что он, Рябов, «еще успеет сказать, а пока пусть говорит рядовой Сыч».

— Продолжайте, товарищ Сыч, — попросил следователь.

Иван вздохнул, помучил в своих руках шапку и продолжал:

— Снял я с себя полушубок, а сам остался в одной гимнастерке… Ну, потом ватник достал. — Сыч покраснел, устыдившись того, что представил себя этаким героем, и заспешил: — Насилу мы с нашим лейтенантом переодели Селивана. Одежда на нем торчала колом… И машина обледенела. Я хотел взять его на буксир, но он отказался. Скололи малость лед, и он повел машину к месту…

— Все?

— Все!

— Нет, не все, товарищ капитан! — снова не выдержал Петенька. — Селиван доставил солдат своего взвода в казарму. Потом угнал машину в парк, вычистил, накрыл брезентом и только уж после этого пришел в роту. Я тогда дневальным был! — сообщил Петенька для пущей убедительности и эту весьма существенную, с его точки зрения, деталь. — Лейтенант наш, Ершов, был тоже весь обледенелый. Как только он выдержал, не заболел!

— Верно? — спросил следователь у Ивана Сыча.

— Что? — не понял тот и растерялся.

— А вот то, что говорит ваш товарищ.

— А как же! Все верно! На другой день в госпиталь увезли Селивана! — заторопился Сыч и уже как-то совсем по-мальчишески выложил свой главный козырь: — Спросите у нашего замполита, у подполковника товарища Климова, он все знает!

— Ну ладно. Теперь расскажите, как вел себя Громоздкин до армии, в своем селе? — спросил следователь, и, так как его вопрос был обращен к обоим, инициатива полностью перешла к Петеньке Рябову. Чтобы его показания были как можно более вескими, он поведал следователю чуть ли не всю биографию Селивана. При этом не обошлось, конечно, без преувеличений. По рассказам Петеньки, например, выходило, что Громоздкин уже в детстве был таким воспитанным и принципиальным, что ни разу не лазил в чужой сад за яблоками, а довольствовался собственными. Страстно желая во что бы то ни стало уберечь товарища от неприятностей, Петенька умолчал о том, что еще во времена совсем недавние Селиван совершал лихие и довольно-таки частые набеги на чужие сады и огороды, и делал это не без его, Петенькиного, участия…

— А лучшего тракториста и шофера, чем Громоздкин, во всей нашей МТС не было! — горячо повествовал Рябов. — А как он мечтал об армии! Даже во сне видел себя военным. Лежим, бывало, с ним на сеновале, слышу — командует: «Полундра!» Или: «Батарея, огонь!», «Рота, в атаку, за мной!» У него и отец, и старший брат — все были хорошими солдатами.

— Это правда, товарищ капитан, — заговорил Сыч, чувствуя, что его молчание длится уже слишком долго. — Селиван и игры-то выдумывал все военные. Командиром завсегда был…

— Вот видите, был командиром у вас, мечтал о службе в армии. Почему же, придя в армию, он сразу же начал нарушать воинские порядки? — спросил следователь.

— Только поначалу. А сейчас нет… — Сыч замолчал и поглядел на Рябова, ища у него поддержки. Но тут Петенька не нашелся.

— Это и нас удивило, товарищ капитан, — сказал он. — Но это у него пройдет! Вы посмотрели бы, как он ухаживает за своим бронетранспортером! Спросите нашего лейтенанта Ершова, он Селивана в пример другим водителям ставит!.. А Настеньке своей Селиван еще не написал ни одного письма. Говорит, что стыдно писать, когда наряд за нарядом вне очереди… А разве Селиван совершил что-нибудь уж очень плохое? — вдруг, как бы опомнившись, спросил Петенька и с беспокойством уставился на следователя своими зоркими маленькими глазками. — Скажите нам правду, товарищ капитан! — добавил он умоляюще.

— Да вы все и сами знаете. Так что не беспокойтесь. А теперь можете идти.

— Слушаюсь! — сказали солдаты в один голос и через левое плечо повернулись кругом.

Перед тем как навестить Селивана, Петенька Рябов и Иван Сыч, взяв увольнительные, сходили в рабочий поселок и накупили там для больного разных гостинцев: конфет, немного халвы, какой-то колбасы, банку варенья. Все это они уложили в картонную коробку, добытую в ларьке, перевязали, а сверху приклеили листок с надписью:

«От солдат и комсомольцев третьей роты Селивану Григорьевичу Громоздкину. Выздоравливай поскорее».

Слово «комсомольцев» было написано по настоянию Рябова, который полагал, что Селивану приятно будет знать, что о нем заботится и комсомольская организация. А если сказать по-честному, Петеньке хотелось, чтобы Громоздкин увидел первые шаги нового комсомольского вождя роты: ведь Петеньке не терпелось хоть чем-нибудь только бы поскорее проявить себя в такой непривычной для него роли. Все эти дни он страшно мучился оттого, что положительно не знал, с чего начать свое «руководство», а обратиться за советом к секретарю комсомольского бюро батальона почему-то стеснялся. Иван Сыч не догадывался о маленькой Петенькиной хитрости, но и не возражал против текста на их скромной посылке: в данном случае он целиком полагался на грамотея Рябова.

Передачу для Селивана приняла вышедшая дежурная сестра — по слухам, невеста Андрюши Ершова, — а к самому больному не пустила. Тогда Рябов и Сыч решили, что дела их товарища все еще плохи. Они долго сидели в приемной и молчали, не зная, что им предпринять.

Наконец из той же двери, за которой скрылась сестра, вышел человек.

Петенька и Иван подняли головы и увидели сумрачное, постаревшее лицо своего взводного командира Ершова. Не заметив Рябова и Сыча, Ершов вышел на улицу.

Вскоре показалась крупная фигура Добудьки. Он тотчас же увидел молодых солдат.

— Що, хлопцы, не пускают? — спросил он, присаживаясь рядом с ними. — Такой несознательный народ эти медсестры, ты хоть плачь, а они все равно не пустят. Это уж точно!

— Вас вот впустили, товарищ старшина…

— Попробовали б меня не пустить! — погрозил кому-то сердитыми своими очами Добудько, кивнув на дверь. — Я б тогда…

Старшина не сказал, какое страшное дело совершил бы в том случае, если б его не пустили к больному, а поспешил рассказать солдатам о состоянии Громоздкина:

— Плохо, хлопцы… Трижды терял сознание… бредил. А зараз опять в жару весь. Не довелось мне и Ершову с ним побалакать. Стонет… Ничего, не пугайся, не пугайся, хлопцы. Выдюжит! Солдат от болести не умирает. Только от пули да осколков, ежели они до сердца или кишок коснутся… А от простуды не умрет, ни! Это уж точно!..

Добудько говорил, а не спускавший с него своих испуганных глаз Петенька Рябов видел, как по многократно сеченному лютыми полярными ветрами лицу старшины пробегали тени. Добудько тихо продолжил:

— Моя жинка оленины прислала. Здорово помогает. И еще щось…

Составив новый план работы, майор Шелушенков понес его на утверждение заместителю командира полка по политической части подполковнику Климову. Пропагандист приблизился к кабинету в тот момент, когда из него выходил лейтенант Ершов. Командир взвода мрачно глянул с высоты своего великолепного роста на майора и, посторонившись, молча пропустил его в дверь.

Оказалось, что Климов и сам собирался вызвать пропагандиста.

— Вот хорошо, что вы пришли, Алексей Дмитриевич. Садитесь, пожалуйста. — Замполит вышел из-за стола навстречу майору и пожал его короткопалую пухлую ручку.

— Я вот новый план…

— Хорошо. Оставьте его у меня. Я потом посмотрю.

— Слушаюсь… И слушаю! — натянуто улыбнулся Шелушенков.

Он тотчас же понял, что речь пойдет о солдате Громоздкине, и пытался по взгляду и жестам Климова определить, как сложится эта беседа. Важно было уже в самом начале выбрать для себя наиболее выгодную позицию. Однако, к немалому огорчению Шелушенкова, сразу понять намерения подполковника ему не удалось.