Юрий Рытхэу - Чукотская сага
Ну как, например, можно относиться с уважением к человеку, который не может сказать и десятка слов, не приврав чего-нибудь?! О любом из своих односельчан он без всякого зазрения совести наплетет за полчаса столько чуши, что на трех собачьих упряжках за три дня не вывезешь. А спроси его, зачем он это сделал, — он и сам не сможет объяснить.
* * *Самое досадное заключается, пожалуй, в том, что нашелся человек, который поверил Кэнири.
Человек этот был приезжий, в Анадыре работал недавно. Да и вообще, говорят, впервые был назначен на такую ответственную работу — заместителем начальника отдела.
Время было летнее, отпускное, начальник отдела находился не то в Алупке, не то в Алуште. Или, может быть, в Анапе. А заместитель — человек молодой, горячий — решил в два счета покончить на Чукотке со всеми остатками старого быта. Особенно ему хотелось, наверно, поскорее написать в отчете, что в таких-то поселках и стойбищах не осталось больше ни одной яранги, все жители переехали в новые, благоустроенные дома.
Может, он и погорячился по молодости, — в два счета такое дело не сделаешь, но вообще-то я его вполне понимаю. Разве яранга — это жилье для культурного человека? Везде люди в домах живут: одни в больших домах, другие в маленьких; у одних жилье высотным зданием называется, у других — избой, у третьих — мазанкой или хатой; но у всех оно с окнами, с дверями, с печью или даже, скажем, с центральным отоплением. Почему же чукчи должны в ярангах жить, будто какие-нибудь доисторические, дикие люди? Ни окон, ни дверей; вместо двери — низенький вход, шкурой завешенный; вместо печи — очаг без трубы, а проще сказать обыкновенный костерок. Наверно, в те времена, когда не перевелись ещё на земле мамонты, огромные бивни которых попадаются иногда в наших местах, наверно, и тогда охотники жили в таких ярангах. И так до советской власти, до колхозного строя дотянули. А теперь другие времена; чукчи хотят по-человечески жить, как и все. Отжила яранга свой долгий век! Недаром что ни год — всё больше чукотских охотников и оленеводов обзаводится настоящими бревенчатыми домами.
Но у нас, на Чукотском побережье, леса не растут, у нас каждое бревнышко на вес золота. Срубы нам пароходами привозят, из-за трех морей, так что в некоторых поселках старые яранги должны ещё немного послужить. Кое-где приходится пока что даже и новые ставить.
Так вот, значит, сидит этот молодой заместитель начальника отдела в своем кабинете, просматривает всякие папки со сводками и отчетами. По одним бумагам выходит у него, что в нашем поселке все уже в домах живут, а по другим — будто и яранги ещё имеются. Спрашивает он у секретаря отдела. Секретарь тоже не знает. «В этом, — говорит, — районе мне бывать не приходилось. Ближними районами начальник сам занимается».
— Ближними? А сколько отсюда до колхоза «Утро»?
— Туда километров, пожалуй, семьсот или немного больше. По чукотским масштабам это не так уж далеко.
— Надо бы запросить, а то путаница получается. С одной стороны, все их заявки на дома удовлетворены, больше им, видимо, не нужно. Все просят, а от них больше ни одной заявки нет. А с другой стороны, рапорта о полной ликвидации яранг тоже от них не поступало. Составьте-ка радиограмму председателю сельсовета.
— Составить, конечно, можно. Только, сами знаете, за запросы сейчас тоже могут против шерстки погладить. Излишняя, скажут, переписка, бумажное руководство. У нас и так в этом месяце с перепиской перебор получился… Тут, по-моему, нужно сделать иначе. Сейчас в Доме культуры проводится окружной турнир колхозных шахматистов. Один из участников как раз из колхоза «Утро». Охотник Кэнири. Вот бы позвать его да и расспросить.
— Отлично, так и сделаем. Пригласите его на завтра.
На следующий день, в свободное от игры время, Кэнири пришел к ним. Заместитель начальника усадил его в кресло, поговорил с ним немного о шахматах, потом спрашивает:
— У вас, товарищ Кэнири, все охотники в домах живут? Мне бы надо кое-какие данные уточнить. Как у вас в колхозе с благоустройством, переселением из яранг в дома?
— Спасибо, с этим делом у нас хорошо. Ещё три года назад все в ярангах жили, в домах только школа была, сельсовет, правление, магазин. А потом стали привозить срубы и для колхозников, для жилья. Очень смешно тогда получилось. Раньше какой у нас был стройматериал? Одни моржовые шкуры, больше никакого.
И Кэнири рассказал забавную историю о том, как охотник Гэмалькот, получивший дом одним из первых и не очень доверявший толевой крыше, пытался обшить её по толю моржовыми шкурами.
— Значит, вашему колхозу больше домов не требуется?
— Нет, не требуется. В первый раз мы только пять срубов получили, а в следующую навигацию — сразу одиннадцать. Десять — по заявке правления, а одиннадцатый — лично для меня. Не слыхали?
И Кэнири рассказал другую историю — о том, как правление колхоза (которое будто бы не умеет ценить талантливых людей) не включило его в заявку, а окрисполком (который разбирается в людях!) исправил эту ошибку, прислал один дом сверх заявки — специально для охотника Кэнири и его семьи.
— А в этом году и все остальные получили? — спросил заместитель начальника, выслушав вторую историю.
— Да, остальные охотники получили в третью очередь. Это было весной, в самом начале навигации. Гэмауге и Мэмыль получили один сруб на двоих — они сами об этом попросили. Они ведь оба малосемейные: у Гэмауге — только Инрын, у Мэмыля — только Тэгрынэ…
Кэнири хотел было рассказать ещё какую-то историю, но заместитель начальника прервал его:
— Так, значит, и запишем: в поселке колхоза «Утро» нет больше ни одной яранги,
— Почему же нет? Есть.
— Есть? — огорченно переспросил заместитель начальника.
— А как же! Когда мне предоставили дом, я своей яранги разбирать не стал, а пошел в правление и сказал председателю: «В русских колхозах на лошадях ездят. Так? И для лошадей имеются там специальные конюшни. А если, скажем, автомобиль купят, то строят для него гараж. Так? Почему же мы своих ездовых собак мало бережем?»
И Кэнири рассказал историю о том, как в яранге, подаренной им колхозу «Утро», был создан колхозный собачник.
— Прекрасная инициатива! — с облегчением рассмеялся заместитель начальника. — Вроде, значит, колхозной псарни… Или, точнее сказать, собачья конюшня. Одним словом — собачник! Очень ценная инициатива! А жилых яранг нет, значит, ни одной?
— Есть и жилая. Одна всё-таки есть, — печально произнес Кэнири, понимая, что собеседнику был бы приятнее противоположный ответ. — Рультынэ до сих пор в яранге живет.
— Как же это? — рассердился заместитель начальника. — Ведь вы же мне сами сказали, что все уже переселились в дома!
— Так то вы про охотников спрашивали. Охотники все переселились. А Рультынэ не охотник. Она в пошивочной бригаде.
— Ничего не понимаю! Ну не всё ли мне равно, в какой она бригаде? Ведь я вас только что спрашивал, требуются ли ещё дома вашему колхозу! И вы мне ответили, что не требуются.
— Правильно, — подтвердил Кэнири, — потребности больше нет. Рультынэ сама не хочет переселяться. У неё родной сын в новом доме живет, Эйнес. Не знаете его? Он недавно на русской учительнице женился. Они звали к себе Рультынэ. А она не хочет.
— Вот оно что! Теперь мне все ясно, спасибо. Такой вариант мне, знаете ли, просто в голову не приходил. Как же это можно предпочитать ярангу? Или, может, у неё с сыном нелады? Или с невесткой? Знаете, всякое бывает. Нет? Или действительно она уж так безнадежно завязла в старом быте?
— Может, и нелады. Только нет, вернее, что завязла. Она на самом деле не хочет ярангу бросать. Знаете, женщина старая, отсталая. Привыкла на шкурах спать.
И Кэнири рассказал еще одну историю — о том, как, увидев в какой-то кинокартине кошку, Рультынэ заявила, что «этих маленьких собак на каждую упряжку нужно, наверно, штук по сорок».
* * *А теперь я постараюсь рассказать о том, что было правдой в словах Кэнири, а что он присочинил. Впрочем, правда в его словах так тесно переплетается с ложью, что не всегда их удается расплести.
Во-первых, относительно сруба, присланного для него по решению окрисполкома. Действительно, было такое дело. Правление в тот год не включило Кэнири в заявку; домов и для лучших колхозников не хватало, а он тогда далеко не принадлежал к числу лучших. Но заявку посылали ещё в самом начале зимы, в ноябре, кажется. А в феврале жена Кэнири родила вторую двойню. Тогда Рультынэ, в бригаде которой работает жена Кэнири, снова подняла на правлении вопрос о доме. «Кэнири лентяй, это верно, — сказала она. — А Тэюнэ? Тэюнэ в моей бригаде лучшая мастерица. Вы посмотрите, сколько у неё трудодней! Почему вы всё по мужьям считаете? Привыкли так? Вы по ней самой посчитайте, по ее трудодням! А к тому же четверо ребят у неё теперь Она их должна растить в чистоте, как полагается. Нельзя их в яранге оставлять!» Правление согласилось, послали дополнительную заявку. Но к этому времени заявки уже были рассмотрены в округе, решение о распределении срубов уже было принято. Вот почему понадобилось особое решение окрисполкома. А вовсе не потому, что в окрисполкоме и в правлении колхоза по-разному будто бы расценивали работу Кэнири.
