Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Брянцев понимал, что Карыгин звонил не потому, что так уж любезен и предупредителен. Было похоже, что сей субъект собирает козыри в той игре, которую затеял против него. Но Леле знать этого не нужно, она и без того переволновалась.
В эту ночь Леля так и не заснула, а Алексей Алексеевич с трудом забылся, когда Москва уже просыпалась. По тротуару зашуршали метлы дворников, все чаще стали доноситься торопливые шаги прохожих. Узкая улица, сдавленная высокими домами, резонировала, как морская раковина, и Алексею Алексеевичу казалось, что метут прямо над его ухом, ходят рядом с его головой.
В аэропорту было людно, суетливо, и Брянцев долго искал в разноязычной и разноплеменной толпе кого-нибудь из института.
Здесь, в этом аэропорту, он однажды с особой силой ощутил необъятность страны. Он возвращался в Сибирск где-то в начале октября, самолет по техническим причинам опаздывал, ему, как всегда, не сиделось, и он прохаживался у выхода на летное поле. Временами небо роняло мелкий-мелкий дождь, почти неотличимый от тумана, и даже в пальто было зябко.
Но вот прибыл самолет из Тбилиси, и из него вывалила пестрая, по-летнему одетая толпа, в которой мелькали загорелые лица, легкая одежда, даже, обнаженные руки. Затем приземлился самолет из Амдермы, по трапу стали спускаться пассажиры в шубах с северным орнаментом, в валенках и унтах. В здании аэровокзала южане смешались с северянами, и странно было видеть рядом унты и сандалеты, дохи и платья, беспощадный южный загар и бледные северные лица. Сколько раз потом ни бывал Брянцев в аэровокзале, это ощущение необъятности пространства страны, где в один день можно побывать во всех временах года, неизменно вызывало чувство благоговейного восторга. И ему, хорошо познавшему, как нелегко управлять даже одним предприятием, стала понятна вся трудность, вся сложность управления таким гигантским государством. Именно здесь перехватило у него однажды дыхание, когда подумал о том, сколько сил, умения и прозорливости требуется от руководителей, чтобы все огромное хозяйство страны работало, как часовой механизм. И сейчас, охваченный смятением, он испытал это чувство тихого восторга, которое тотчас отозвалось в душе вопросом: «А ты как помогаешь работать такому сложному механизму?»
Уже когда объявили посадку в самолет, Брянцев увидел Хлебникова. Его лицо отнюдь не выражало уныния, скорее, наоборот, он явно обрадовался встрече — похоже было, ему не терпелось привезти строптивого директора на место катастрофы, чтобы воочию удостоверился в плачевных плодах своей деятельности. С плохо сыгранной заботливостью Хлебников осведомился о состоянии здоровья Брянцева, который после тревожной и бессонной ночи выглядел далеко не блестяще, и вместе они пошли на летное поле.
Их кресла оказались в разных концах салона, и Брянцев несказанно обрадовался возможности хоть на несколько часов отделаться от общества Хлебникова. Это избавляло его от тягостного разговора и не менее тягостного молчания.
Усевшись на крайнее кресло у окошка, с опаской взглянул на соседа.
Существует категория людей, готовых при всяком удобном случае порассказать о себе, пользуясь возможностью исповедоваться перед попутчиком, который никогда больше не встретится, и порасспросить в расчете на такую же откровенность. Брянцеву импонировала эта в общем-то хорошая черта, свойственная, по его мнению, только русскому характеру, бывало, и сам он охотно шел на сближение. Но сейчас он жаждал одного: остаться наедине с собой. Тоскливое это занятие — поддерживать беседу, когда трудно даже раскрыть рот.
К счастью, сосед оказался человеком замкнутым. Как только взлетели, он надолго уткнулся в газету, а потом откинул спинку кресла и заснул.
Мерное гудение самолета, посапывание попутчика успокоительно подействовали на Брянцева, и он тоже заснул: сказались нервная встряска, бессонная ночь и привычка отсыпаться в пути.
Во время промежуточной стоянки самолета к нему подошел Хлебников, но, увидев, что недруг спит или делает вид, что спит, удалился. «Че-ерствый субъект, — подумал о нем неприязненно. — Нет, такого жалеть нечего. Тряхнуть надо, да так, чтоб всю фанаберию из башки вышибить».
Проснулся Брянцев, как просыпался всегда, когда накануне случались неприятности, — словно от толчка, и тотчас вспомнил о Кристиче. Вспомнил, пожалуй, даже раньше, чем проснулся, потому что, еще не открыв глаза, ощутил, как сжалось сердце. «Что с ним? Где он? Не пропал же он без вести. Сообщения о гибели нет, так почему бы не допустить, что он жив? А если искалечен?..»
Он любил Кристича. Всякая встреча с ним, будь то на рабочем месте у резиносмесителя или в кабинете, наполняла душу тем теплым чувством, которое вызывают по-настоящему хорошие, душевные, приятные люди. Кристич не отличался излишней скромностью, но не был и развязен. Он держался… Впрочем, он никак не держался, поскольку это понятие подразумевает некую нарочитость. А Кристич был воплощением непосредственности и внутреннего такта. Брянцев выделял его среди других, поручал сложные исследования. Он не сомневался в том, что из этого парня в конце концов выйдет дельный инженер.
Пассажиры прильнули к окнам. Брянцев тоже посмотрел вниз и увидел великолепный современный город, рассеченный прямыми, как стрела, асфальтированными магистралями. Обилие зелени, изломанные линии арыков, озер и горная цепь вдали придавали ему неповторимый колорит. Потом город исчез, навстречу снизившемуся самолету побежала бетонная дорожка. Слева появилось монументальное здание аэровокзала без естественной для Востока претенциозной вычурности в архитектуре.
Часто наши заветные желания осуществляются тогда, когда острота их притупилась или даже когда они вовсе погасли, и осуществление их уже не приносит радости. Но всего досаднее бывает, когда исполняются они не ко времени.
Средняя Азия была для Брянцева белым пятном, судьба еще не забрасывала его сюда. А так хотелось побывать и в Ашхабаде, и в Ташкенте, а особенно в Хиве и Самарканде, этих колыбелях восточного зодчества.
Но сейчас ему не до города. Он видит знакомые по описаниям, по фотографиям, по киножурналам улицы и здания, но видит только глазами. Сердца они не затрагивают, сердце занято другим: что с Кристичем и почему произошла авария? Мысль о гибели Апушкина он от себя гонит. Не хочется верить в трагический исход. Тлеет надежда, что произошло недоразумение, кто-то что-то перепутал при телефонном разговоре. Слабая надежда, но он цепляется за нее.
Такси затормаживает у больницы. Взяв инициативу в свои руки, Хлебников идет вперед, о чем-то осведомляется у привратника и направляется в глубь двора. Брянцев шагает бездумно. К реальности он возвращается, только завидев здание морга. Его легко узнать по приземистости, мрачности и высоко расположенным окошкам.
— Я подожду здесь, — с просительной интонацией говорит он, не совладав со смятением, похожим на страх, но Хлебников неумолим.
— Но, но, без
