Борис Полевой - Современники
Уже канал. Вот он, новый водный путь, проложенный через холмы! Все вокруг начинает расплываться в теплом тумане. Нет, главное качество рулевого — спокойствие. Рулевой сердито протирает кулаком глаза, протирает и опасливо оглядывается по сторонам: не заметил ли кто его слабости? Старый волгарь напрасно волнуется. Когда все проясняется, он видит ту же влагу в глазах коренастого бритоголового человека с суровым, волевым лицом — начальника стройки, в глазах дочерна, загорелых строителей, которые сплошь усыпали сейчас бетонный парапет шлюза и гроздьями висят на переплетах запасных ворот, и, что особенно удивляет Михаила Григорьевича, в глазах капитана теплохода, которые, как это хорошо известно команде, ни при каких условиях не теряют своего холодного спокойствия.
Между тем выходные ворота уже опустились. Перед теплоходом открыт новый широкий водный путь, проложенный большевиками. Капитан передал в машину команду:
— Полный вперед!
Всё начинает быстро отодвигаться. Шлюз позади. Но и здесь, на новом отрезке, всё кругом — все берега до самой верхней кромки, все переплеты мостов, переброшенных через канал, все крылья причалов — сплошь усыпаны людьми.
Теплоход идет и идет, поднимаясь по ступеням шлюзов, а люди не убывают. Судно движется как бы в живых берегах, среди сплошной ликующей толпы.
У старого волгаря сегодня особенно острый глаз. Он примечает все, на что обычно рулевой, весь поглощенный сигналами и знаками обстановки, не обратил бы внимания. Ведь долго еще придется рассказывать об этих часах и сыну и будущим внукам, а может… кто знает, нынче люди долго живут… может, и правнукам. Он замечает, как флотилия новых лодок и дощаников встречает теплоход на глади водохранилищ, как с маленькой самодельной лодчонки с красным вымпелом на носу и с надписью «Мы — за мир» на корме два загорелых паренька машут теплоходу руками, как команда большого экскаватора прекращает работу, выходит на площадку и выстраивается, отдавая судну честь, и как женщина в казачьей одежде бросает с берега тяжелый венок, свитый из дубовых ветвей. Да, это была изумительная вахта!
Уже много часов развертывается величественная панорама завершенного строительства. Солнце валится к горизонту, покрывая червонным золотом тихую гладь водохранилищ. Туман плывет над водой. Низко тянут над ней косяки гусей, прохлада опускается на поля. Но человеческая радость, вызванная появлением судна, открывающего водный путь тут, в степи, где еще в прошлом году казаку негде было напоить усталого, изжаждавшегося коня, все не стихает.
Празднично одетые люди поют песни, сидя на откосе. Это жители новых прибрежных поселков и колхозники окрестных хуторов. Тут же, возле, стоят пыльные грузовики и тачанки, на которых они приехали, посверкивают никелированными частями велосипеды. Огромная, разукрашенная кумачом тракторная телега превращена в эстраду. Две женщины в пестрых платьях поют на ней под баян то ли старую, то ли сейчас вот родившуюся песню:
Эх, да кабы матушка ВолгаСо Доном повенчалася…
И даже ночью, когда сгущается тьма, густо насыщенная необыкновенно терпкими запахами степных трав, и рулевым уже приходится напрягать глаза, чтобы рассмотреть в густеющем тумане огни створов и бакенов, веселье не утихает на берегах.
В эту ночь никто не чувствует усталости, не покидает палуб, не ложится спать. Все происходящее мнится сказкой. Эту сказку мертвых степей, оживленных волей большевиков, можно слушать без отдыха, без сна. И старый рулевой, прошедший за штурвалом несметное число километров водных путей, и его юный ученик, который в этом рейсе принял свое настоящее трудовое крещение, — оба они, не смыкая глаз, смотрят в прозрачно-зеленоватую тьму летней ночи, в которой, то очерченные цепями электроламп, то выхватываемые из мрака огнями прожекторов, рисуются величественнейшие сооружения эпохи.
А когда на заре теплоход опустился со ступени последнего шлюза и перед ним раскрылась затянутая легким розоватым туманом донская вода, охваченная полуподковой пологих лысых холмов, Михаил Григорьевич сказал ученику:
— Счастливый ты, Толька! Ведь вот повезет человеку — в таком рейсе за штурвал встать!
— Все мы счастливые, товарищ Муханов, — ответил Анатолий Шабров, жадно рассматривая новую реку широко раскрытыми глазами.
Счастливые пути, счастливые рейсы, счастливые люди!
