Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая
Видел Виктор Иванович, как гонялся какой-то казак за оседланным серым конем, да и не признал в нем зятя. Закашлялся, плюнул на песок и заметил в плевке кровь. Еще один неумолимый враг охотится давно за его жизнью. От этого не убежишь, не спрячешься — внутри сидит. Поморщился Виктор Иванович и решил прилечь. Может, и уснуть удастся.
Давно не спал он вволю, а последние дни всего по часу-два удавалось вздремнуть прямо в кабинете. Минувшей ночью и вовсе не до того было. Но едва начинала одолевать его дрема, как тут же мерещились немыслимые страхи. Он вздрагивал и снова долго не мог задремать. Таких чудес никогда в жизни с ним не бывало, даже в детстве. И мысль неусыпно продолжала работать.
Перебрал в уме всех знакомых и понял, что ни к одному из них сунуться теперь нельзя. Если даже и нету там наблюдателей, то солдаты могут быть расквартированы. А главное — все равно на улице показаться невозможно. Так что в городе места ему, выходит, не осталось. Уходить надо. Слишком уж много развелось тут нежелательных знакомых. И не поймешь, откуда грозит опасность.
А добрый старикан с тросточкой, оказывается, знает его настоящее имя, известное в этих краях лишь матери, Матильде Вячеславовне, да ему самому. Викентий! Как же могло проникнуть это сюда? Неужели на родине, в Самарской губернии, справлялись? А при чем тут дедок этот? Загадки сыпались в полусонную голову, а ответов на них не находилось.
Конечно же, и в хуторе ищейки побывают непременно, хотя и понимают, что едва ли беглец станет прятаться в собственной избе. А если чуток повременить да где-нибудь поблизости к дому и обосноваться? Не придет им в голову именно там искать. Но показываться-то нельзя и в хуторе, потому как есть там Кестер да и еще кое-кто. В момент шепнут куда надо.
До самой темноты промаялся тут Виктор Иванович. Есть он совсем не хотел, а только изредка подбирался к речке и пил. Слышал и колокольный благовест в честь победы белых. А теперь даже сюда из городского сада доносилась разгульная музыка. Да и весь город пьяно гудел. Лишь бедные, затюканные окраины прибито молчали, будто ожидая смертельного удара.
Выбрался Виктор Иванович из своего убежища и бережком, у самой воды, вдоль кустов двинулся к давнишней своей дороге. Кое-где и в воду заходить приходилось. Подавалось хорошо, никто ему не мешал. Паровая мельница не работала, и тут обошлось все спокойно. А вот когда над речкой показался последний мост, услышал перекличку часовых. Пришлось отойти назад на полверсты.
Разделся донага, затянул в узел одежду и стал искать брод. Речка неглубокая, перебрался быстро. Одевшись, зашагал наискосок по угору, чтобы подальше от моста пересечь дорогу. Ночь, хотя и не темная, все-таки укрывала его от посторонних глаз. На той стороне, за дорогой, притаился и выждал с полчаса, чтобы убедиться, нет ли часовых на мосту.
Никакого поста не было там. Либо это патруль прошел, либо случайно чешские солдаты шастали. Отдышался Виктор Иванович, успокоился и пошел в сторону своего хутора. Одышка мучила, кашель. Все тело взялось липким потом. Не спасла даже ночная прохлада. Двигался степью или засеянными полями, подальше от дороги. Прислушивался к каждому звуку.
2Все новости доходили до Кольки Кестера в самую распоследнюю очередь. Ни друзей у него, ни врагов настоящих вроде бы не было. Но знал он, что ровесники его ушли в Красную Армию, что под Троицком идут бои, что не с одними казаками теперь красные воюют, а с нахлынувшими полчищами чехов. А вот о последней новости сообщил ему отец в тот же день, как захватили белые город.
— Ну, Колька, проперли красных петухов из города! — объявил он, как только приехал с поля сын перед вечером. — Теперь все наладится и пойдет по-старому.
— По-старому-то все равно, наверно, уж не будет, — безразлично возразил Колька, выпрягая коня.
— Это почему же?
— Да ведь царя-то все равно нет, и не будет его, коли скинули.
— Ну, царь найдется, — успокаивал себя Кестер, помогая сыну прибрать упряжь и посасывая погасшую трубку. — Пусть демократическое правление будет в государстве, лишь бы голодранцев на место поставить и Советы ихние похоронить.
— Так ведь Москва-то — советская, и там большевики руководят.
— Доберутся и до Москвы. Кругом тут их посшибали, и Москва не устоит.
Не слушая отца, Колька направился в дом. Работал он, как машина. Днем — в поле, а теперь вот поесть да в ночное с конями собираться надо. А там и поспать умудрись, и лошадей не растеряй, да утром — снова в работу. Правда, собака ему помогает. Ощущение круглого одиночества не покидает его никогда. От сверстников своих оторвался, и дома чужаком жил.
Табунок свой всегда пасли Кестеры отдельно от хуторского, по краю Цыганского болота. С давних пор само собою закрепилось за ними это место. Едва успело закатиться солнышко, пригнал сюда Колька своих лошадей, отпустил и, не разжигая костра, свалился на потник возле кочки. От комаров брал он с собою старый материн передник. Уложил голову на седло, накрыл передником лицо, и руки под него спрятал. И уснул замертво.
В третьем часу пополуночи отчаянно, заливисто залаяла собака. Вскочил Колька, смотрит: из кустов вышел человек и остановился. Видно, собаки боится, не подходит и не прячется.
— Ты чей, парень? — издали спросил человек.
— Кестер.
— А звать?
— Николай.
— Тебя-то вот мне и надо, — сказал незнакомец и двинулся вперед.
Колька прицыкнул на собаку, отогнал ее в сторону. А человек, подойдя, поправил усы и протянул руку.
— Здравствуй, Николай! — сказал он приветливо. — Сразу и познакомимся: меня зовут Василий Иванович. А ты Виктора Ивановича Данина знаешь?
— Да кто ж его в хуторе не знает!
— Давно ты видел его?
— Пожалуй что с прошлой осени не видал, — подумав, ответил Колька. — Да он теперь в хуторе почти что и не бывает. В городе все.
Присели они возле потника, закурили, разгоняя дымом комаров. Потом пришелец сказал обыденно:
— Вот Виктор Иванович просит, чтобы ты спас меня, спрятал где-нибудь, укрыл…
Если бы сейчас с чистого неба, начинающего светлеть на востоке, грянул гром и полил дождь, меньше бы удивился Колька, чем этим словам. Как это?! Как же Виктор Иванович мог доверить ему, Кольке, жизнь человека, коли семья Кестеров известна всем как насквозь беляцкая! Он, что же, мысли читать умеет за десятки верст отсюда? До крайности изумленный Колька обомлел.
А незнакомец вопросительно глядел на него, приняв эту заминку за нерешительность.
— Помогу, — выпалил Колька, еще не сообразив, как это сделать. — Тут хорошенько подумать надо. Ведь ежели мы к нам заявимся, то отец либо задушит нас вместе, либо в город властям отвезет без промедления.
— Он что, строгий такой?
— Зверь, живоглот. И красных за версту не выносит, — признался Колька и, оглянувшись на восток, с тревогой добавил: — А ведь утро уже не за горами. Надо что-то делать… Вода вон там в лунке есть, а пожевать-то нечего. Вы ведь, наверно, голодны?
— Не помешало бы подкрепиться… Вторые сутки пошли с тех пор, как последний раз ел. До дома-то далеко?
— Нет. Я скоро вернусь.
В минуту оседлал парень коня и ускакал, оставив пришельца возле своих лошадей. Дожидаясь возвращения хозяина, Антон, назвавший себя Василием Ивановичем, вдруг засомневался. А что если этот добрый малый не за продуктами поехал, а за отцом? Помнит Антон, еще когда ездили за оружием с Тихоном Рословым, то больше всего Кестера опасались и поминали его недобрым словом.
И сам Виктор Иванович отзывался о нем дурно, а направил почему-то к его сыну. Полагаясь на знания давнего соратника, Антон успокоился малость, но для большей надежности отошел в кусты и спрятался. Колька вернулся минут через сорок и, не обнаружив гостя, стал оглядываться вокруг. Расседлал и отпустил коня и пошел между кустами, тихонько покашливая.
Будто застегивая пуговицу, Антон выбрался из укрытия.
— Василий Иванович! — обрадовался Колька. — Я ведь потерял вас и громко позвать боюсь.
— Ничего страшного, просто за кустик я отошел… А дома-то кто-нибудь видел тебя?
— Да что вы, Василий Иванович! — обиделся Колька, присаживаясь к потнику и развязывая узелок с караваем хлеба и добрым шматком соленого сала. — Маленький, что ли, я?.. Подъехал с задов, пробрался в чулан и взял все это. А чтоб на своего не подумали, ежели хватятся, вышиб фанерку из чуланного окошка.
— Ну, стало быть, дела наши не так уж плохи, — молвил Антон, принимаясь за еду.
— Сейчас вот скоро я погоню лошадей домой, а вам придется здесь где-нибудь скоротать денек. Вечером сюда же вернусь. Ночью сгоняю в одно местечко, может, и устроится все.
На том и порешили. Колька оставил еду, свой нож и старую гимназическую шинель на подстилку. Антон со всем этим имуществом убрался в укромные кусты и вознамерился отоспаться за все последние недели. А Колька, собрав свой табунок, двинулся домой, будто на крыльях. Словно бы он долго-долго спал тяжелым, кошмарным сном и теперь очнулся.
