По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин
— Да вы же в самом деле поэт!
Он сидел безмолвный. Она глядела на него: Иван сегодня открылся перед ней с неожиданной стороны. Она почувствовала, что ей стал близок и дорог этот человек.
Прервав молчание, Иван поднялся и сказал, что ему пора.
Прощаясь, он задержал руку Раисы в своей.
— Завтра выходной день, я еду за город. Может быть, удастся походить на лыжах — за городом еще снег. Если у вас есть время, поедемте со мной? — робко предложил он.
Раиса рада была бы поехать, но завтра у нее должно было состояться неурочное совещание, на котором ей надо было обязательно присутствовать.
Она вздохнула:
— В следующий выходной — с удовольствием. А завтра, к сожалению, не могу…
На другой день рано утром Иван отправился на вокзал. На всякий случай прихватил и лыжи. Он проезжал пригородные станции, уютные поселки, веселые рощицы, а думал только о прошедшем вечере, о Раисе. Он чувствовал, что нравился ей. Вспомнил день, когда Кочкарев, Голубев, Прутиков собрались его обсудить. Он оказался в труднейшем положении, но рядом была Раиса, и это помогало ему. Он видел, как она переживала за него. Ее лицо то мрачнело, то становилось гневным, когда она слышала несправедливые нападки на него. Когда же он находил верные доводы, опровергающие ложь, оно светилось радостью, и у него не оставалось сомнения в том, что эта женщина — его друг. Этого друга он любил. Теперь он понял это окончательно. Любил тайно, стесняясь высказать свою любовь. Он чувствовал, что Раиса догадывалась об этом. И, как ему казалось, он тоже был ей небезразличен, поэтому она сама делала шаги, чтобы он преодолел стесненность и робость. И он корил себя за то, что у него не хватает решимости сказать ей о своей любви…
Иван сошел с поезда. Это был город его юности, тот самый город, в котором он много лет назад жил «в людях». Он шел по улице, оглядываясь по сторонам, пытаясь вспомнить знакомые места. Дома, в котором он был в услужении, уже не было — на этом месте высился шестиэтажный красавец. Напротив него, на месте старого трактира стоял небольшой ресторанчик. Иван решил на обратном пути пообедать в нем.
Он вышел за черту города, надел лыжи и двинулся заснеженным полем вперед. Скольжение было отличное, он не замечал, как летело время. От быстрого бега захотелось пить. Иван достал из кармана апельсин. Сдирая с него оранжевую кожуру, бросал на рыхлый снег. Дойдя до какой-то деревеньки, он передохнул, повернул обратно и через час уже входил в небольшой, уютный ресторанчик, который приметил, сойдя с электрички.
В ресторанчике было шумно и накурено. Люди ели, разговаривали, громко смеялись под звон вилок, ножей и рюмок. Свободных мест не было, и Иван, поразмыслив, встал в очередь в буфет, решив, что обедать он будет дома, когда вернется в Москву, а сейчас обойдется чашкой кофе с бутербродом. Он безнадежно еще раз окинул взглядом ряды столиков и вдруг увидел за одним из них, у окна, Кочкарева. Тот сидел в кругу таких же немолодых, как и он, людей, слушал собеседников, что-то возражал им, жестикулировал и при этом все время откидывал тюлевую занавеску, цеплявшуюся за его рукав с назойливостью мухи.
«Зачем он тут и почему? — удивился Буданов. — Избавился от него в институте, так судьба послала мне его здесь». Две недели назад Кочкарев ушел из института по собственному желанию. Видно, не хотел и не мог оставаться там, где все напоминало о его крахе. Кочкарев заметно изменился — как-то потускнел, сгорбился. У Ивана даже проснулось что-то вроде сочувствия к нему, и он, пока рассчитывался с буфетчицей, все думал: подойти к Никанору Никаноровичу или не подходить.
Между тем двое мужчин, которые сидели с Кочкаревым, встали и ушли, и это определило поведение Буданова. Он подошел к столику, поставил кофе и тарелку с бутербродами и сказал:
— Здравствуйте, Никанор Никанорыч!
Кочкарев сидел, склонившись над столом, тяжело опустив на руки голову. Иван снова поздоровался. Никанор Никанорович, преодолевая дремоту, поднял голову, тупо посмотрел на стоявшего перед ним человека, но, узнав в нем Буданова, разом преобразился.
— Привет, друг мой, привет!
— Какой же я вам друг? — с откровенным прямодушием заметил Иван. — Я заядлый ваш враг, хотя думал когда-то быть вашим помощником… Не получилось…
— Что верно, то верно, — словно отвечая не Буданову, а самому себе, произнес Кочкарев, глядя на Ивана осоловелыми глазами.
— Что верно? — переспросил он.
Кочкарев опять обхватил голову руками.
— Все верно, — глухо ответил он.
— Верно то, что вы изрядно выпили. Вот не ожидал! Вы сильный, деловой человек… Как же это? — Иван взял с тарелки бутерброд.
Никанор Никанорович расправил плечи и вперил взгляд в Ивана.
— Я сильный? Нет… Я слабый… Это ты сильный.
— Прямо не верится, что вы признаете себя слабым. Вы всегда показывали силу, — заметил Иван.
— А где она у меня, сила-то? — Кочкарев скривил рот. — Где? Ты ее видел? Что ж она, эта сила, не поборола тебя? Что? Ты знаешь?
— Конечно, знаю… — Иван хотел еще что-то сказать, но Никанор Никанорович перебил его:
— Нет, не знаешь. Не знаешь ты моей жизни, и знать тебе ее не надо! — Он помолчал, а потом добавил: — А может, и надо…
— Интересно, расскажите. Вот кофе, — Иван подвинул ему чашечку. — Выпейте, помогает.
Никанор Никанорович отодвинул ее.
— Спасибо, не хочу. — Он поднял голову. — Вот ты мне лучше скажи, почему там… в мастерской… не пошел за мной? Зарплату бы я тебе обеспечил хорошую, это было в моих руках. Терпел, а не пошел за мной… А ради чего терпел?
— Почему я не пошел за вами? — задумчиво сказал Иван. — Ведь не только я, а весь коллектив не пошел. Потому что вы шли не той дорогой. Теперь вы это, надеюсь, понимаете… Ради чего я терпел? Не гнулся, не ломался? Отвечу. Представляете, если бы я сломался, пошел за вами, разве я был бы человеком или тем более коммунистом? Нет, Никанор Никанорович! Человек, идущий по той дороге, по которой шли вы, не может быть счастливым.
Слушая Буданова, Кочкарев мысленно оглядывался назад и ничего там приятного, радостного не видел. Он никогда не был рабочим, не знал радости труда. Строил всю жизнь на воровстве. Пускал пыль в глаза, обманывал людей и государство. Но обманул не их, а самого
