Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы
Кузыбай тоже улыбнулся в ответ. Ему стыдно было сказать, что не пьет; могут спросить: «Не ешь, не пьешь, так зачем же тогда сидишь здесь?»
— Этот человек рожден, чтобы играть на танбуре, — официант двинул бровями в сторону приемника. — Танбур поет у него в руках!
Кузыбай опрокинул рюмку, наполнил еще. Внутри все зажглось, словно бросили туда горячих углей. Ему казалось, что он никогда не слышал такой чарующей музыки. «Мухаббат, непостоянная Мухаббат!..» — вздохнул он. Постучал по графинчику, попросил принести еще. Человек в сапогах с длинными голенищами, издали наблюдавший за Кузыбаем, оставил свой столик и подсел к нему. Его нос похож на три слипшиеся переспелые клубники, веки зеленых узеньких глаз воспалены. Он позвал: «Тузик!» Длинноухая борзая, слоняющаяся под столами, замахав хвостом, положила морду на колени хозяина. Поглаживая ее, он обратился к Кузыбаю:
— Умное животное.
Кузыбай, покачивая отяжелевшей головой, прошептал:
— Собака — преданное существо, жена — нет.
— Что?
Кузыбай повторил, растягивая слова.
— Полностью присоединяюсь к вашей мысли. Скажу вам, если бы не этот Тузик, я давно бы уже подох. На охоте, если захмелею, усну — куснет за руку и разбудит! Вот какая преданность! Каждый год получает золотую медаль. У меня и у жены нет медалей, а у Тузика есть...
— Эх, Мухаббат...
— Что?
— Я говорю, хорошая собака.
— Скажу вам, благородная борзая! Один мой друг, охотник, давал пять тысяч, так просил — не согласился.
— Ох, непостоянная!
— Что?
— Говорю, выпьем за вашу преданную собаку, — Кузыбай наполнил две рюмки, одну протянул неожиданному собеседнику.
Чокнулись, выпили.
— И такую бесценную собаку не хотели пускать в гостиницу. Дескать, запрещено впускать животное в помещение, где спят люди! Скажу вам, как люди бывают разными, так и животные. Среди животных есть друзья человека, есть враги, нужно различать!
— Правильно. И люди бывают разные... Есть друзья, есть враги... Слепец я, прозрел поздно...
— Что?
— Говорю, выпьем за друзей человека.
— Хорошие слова! За друзей человека! — снова чокнулись и выпили.
Собеседник Кузыбая поднес ломтик казы к своему большому мясистому носу и, понюхав, положил обратно на блюдце.
— Какие же животные друзья человека? Скажу вам, в самую первую очередь, собака, затем кошка, лошадь, осел. Эх, бедняжка осел! Летом я охотился в Кзылкумах на джейранов. Встретил целые табуны беспризорных ослов. Когда вышел приказ ликвидировать ослов, хозяева, изъездив их как положено, прогнали. Что эти бедняги будут есть? Песок, что ли?
— Эх, бессердечная Мухаббат!
— Что?
— Говорю, бессердечные люди.
— Золотые слова!
— Очень стало жаль. Вот у вас здесь все ездят на осликах. Здешние ослы, как лошади, быстро передвигаются. Взвалите два центнера, все равно кричит, что мало. Ха-ха! Видел собственными глазами. Значит, осел полезен для народного хозяйства! Скажу вам...
Кузыбай, расплатившись с официантом, встал. Выйдя на улицу, вспомнил разговор собеседника и рассмеялся.
— Говорит: «Нагрузи два центнера», — а он кричит: «Мало!» Крикун, потому и кричит. Потому-то он и осел! — Кузыбай погрозил пальцем, но, потеряв равновесие, задел кого-то и упал.
— Чем облокачиваться на чужих жен, возьми в руки свою! — послышался злой голос.
Кузыбай поднял голову и увидел Якутой. Она брезгливо отряхнула светлое пальто и, ворча что-то под нос, пошла дальше.
Кузыбай позвал ее по старой привычке:
— Раис-ая![41] Не обижайтесь!.. Вы говорите: возьми в руки свою жену. Вам кто-нибудь сказал, что Кузыбай не сможет этого сделать?
Якутой показалось, что этот мальчишка издевается над ней, называя «раис-ая».
— Растяпа ты, парень! Если бы справлялся с женой, она бы не избрала себе в любовники Шербека!
Кузыбай, скрежеща зубами, поднялся.
— Стой! — прохрипел он.
Каблучки Якутой застучали быстрее. Кузыбай бросился за ней, но пошатнулся и опять свалился. Обняв холодную землю, горестно зарыдал.
Неожиданно опустился холодный осенний туман.
Лампочки на столбах стали тусклыми, пожелтели, как груши.
Кузыбай долго лежал ничком, уткнувшись лицом в землю. Перед глазами мелькали веселые лица Мухаббат и Шербека.
— Подожди, я покажу тебе... Я покажу тебе, — всхлипывая, повторял он. Нащупал за поясом нож и побежал, шатаясь, судорожно глотая плотный густой туман.
В это время в правлении колхоза окончилась очередная планерка, члены правления разошлись, в кабинете оставались лишь Шербек, Саидгази и Назаров. Они тоже собирались уходить, как вдруг услышали, что кто-то бежит по веранде. Шаги замерли у кабинета. Кто-то лихорадочно шарил по двери, ища ручку. Дверь с силой распахнулась, и влетел Кузыбай с ножом в руках.
— Ты нарочно отослал меня в горы, бабник! — закричал он, глядя на Шербека. Толкнул в грудь стоявшего перед ним Саидгази и бросился к остолбеневшему Шербеку.
Шербек инстинктивно отпрянул назад, и удар ножа пришелся в правое плечо. Второй раз ударить Кузыбай не успел: Назаров бросился на него, сшиб ударом кулака, навалился всем телом. Шербек, застывший у стены, очнулся лишь тогда, когда Назаров крикнул:
— Возьмите у него нож!
Шербек подскочил к извивавшемуся под Назаровым Кузыбаю и с внезапно пробудившейся яростью ударил его по уху. Нож, вылетев из рук Кузыбая, с шумом покатился по полу.
Назаров поднял, как ребенка, на руки обессилевшего Кузыбая, положил на стулья, стоявшие вдоль стены, взглянул на Шербека и испугался:
— Да вы же весь в крови!
Только тогда Шербек почувствовал, как что-то теплое течет с плеча и мокнет рукав. Взглянул на правую руку: вся ладонь в крови. Натекло уже и на пол и на зеленую скатерть.
— Эй, послушайте, Саидгази, доктора... — Он оглянулся.
Саидгази исчез.
А Саидгази в это время бегал по центру кишлака и орал:
— Кузыбай зарезал Шербека! Ловите убийцу!
Из домов выбегали люди, пытались расспрашивать Саидгази. Некоторым он шепнул:
— Холостяк. Видно, пошутил с его женой.
Вмиг кабинет переполнился народом. Поднялся невообразимый шум. Появился и участковый милиционер. Он выпроводил всех на улицу, но народ не расходился.
Сквозь шум, доносившийся снаружи, Шербек различил знакомое постукивание каблучков. Он знает, чья это походка. Он не может ошибиться. Это Нигора. Невольно вспомнил свой разговор с Мухаббат, вспомнил, как смутился от ее кокетливого взгляда. Какое-то смутное чувство вины перед Нигорой овладело Шербеком.
Чтобы скрыть волнение, он сдвинул брови, насупился. Даже не осмелился взглянуть ей в лицо. Пока Нигора перевязывала ему плечо, его терзала мысль: что она думает? Сидя перед ней, Шербек украдкой глянул снизу вверх. Холодные, равнодушные глаза, крепко сжатые губы. Словно кто-то окатил его холодной водой. «Все кончено...» — сказал себе Шербек, и сердце его тоскливо заныло.
Закончив перевязку, Нигора шагнула в сторону и вдруг задела ногой какой-то предмет, который с шумом покатился по полу. Нигора нагнулась. Нож...
Назаров, стоявший поодаль, быстро подошел, взял нож из вороненой стали и положил на мраморный чернильный прибор.
— Сын-ночек мой... сын-нок мой... — послышался дрожащий глухой голос. У порога, облокотясь о косяк, стояла Хури. Она никак не могла отдышаться, пуховый платок сполз на плечи, седые волосы растрепаны, в лице ни кровинки. Она протянула руки и устремилась вперед, а ноги не слушались ее.
Назаров и Нигора подхватили тетушку Хури и усадили на диван. Нигора подала ей стакан с водой и взглянула на Шербека, как бы говоря: «Гляди, гляди лучше! Ты довел до такого состояния свою мать!»
Только сейчас Шербек почувствовал, как ноет плечо. Он сжал зубы. А боль с каждой минутой все усиливалась...
В то время как Шербеку перевязывали рану, слух о том, что Кузыбай зарезал председателя и его арестовали, дошел и до дома Мухаббат.
Мухаббат только легла спать, как кто-то постучал в ворота. Лязгнула цепочка двери, отец с кем-то переговорил и бегом вернулся в дом. Вызвал мать Мухаббат, и они о чем-то зашептались на веранде. Затем отец снова заспешил на улицу. Мухаббат услышала, как мать сыпала проклятья на чью-то голову. Сердце Мухаббат, будто что-то почуяв, замерло. Она вскочила с постели и, как была в ночной рубашке, выбежала на веранду.
— Эй, мама?!
— Ой, ты еще не спишь?!
— Почему вы молчите?
— Да этот... твой муж-тихоня...
— Говорите скорее?!
— Ударил Шербека ножом, вот тебе и весь сказ!
Мухаббат вскрикнула и замерла на мгновение, потом бегом бросилась в комнату. Наскоро одевшись, подцепив на ходу туфли, она выбежала на веранду и бросилась к калитке.
