Геннадий Семенихин - Летчики
Лейтенант обрадованно обнял Мочалова за плечи.
— Правда, товарищ командир? — воскликнул он повеселевшим голосом. — Вы разрешаете? Спасибо. Не может быть, чтобы нас бросили в беде. Возможно, погода улучшится и нас обнаружат с воздуха. Нас обязательно найдут.
— Да, да. Обязательно найдут, — занятый какими-то своими мыслями, ответил Мочалов.
Но часы проходили, а день по-прежнему оставался хмурым. Чтобы отвлечься от тоскливых дум, летчики рассказывали друг другу о своей жизни, о детстве, о первых инструкторах, у которых учились летному мастерству. Не чувствуя никакого смущения, Спицын поделился думами о Наташе. Он увлекся и пересказал Мочалову все подробности их встреч.
— На лыжах она меня здорово осрамила, — смеялся он. — Но я в ближайшее время подучусь и перещеголяю ее в этом жанре… — Борис осекся, подумав, что неизвестно, когда наступит это ближайшее время.
— Одним словом, успели влюбиться? — подытожил Мочалов.
— Нет, я этого не сказал, — упрямился Борис. — Просто она славная и талантливая.
— Самая лучшая?
— Может, и не самая, но одна из лучших, это факт!
— А стихи вы ей писали?
— Откуда вы знаете? — насторожился Спицын.
Мочалов рассмеялся. Разговор окутал его на время приятной теплотой, отдалив суровую действительность.
— С этого все начинают, — объяснил он серьезно.
— Вот что… — протянул Спицын. — А я решил, кто-нибудь подглядел. Я и в самом деле за стихи брался, только неважные получались.
— Прочитайте!
— Нет, нет.
— Стыдитесь? А чего же тут стыдиться, я тоже писал стихи своей Нине, когда еще не был женат на ней. И даже на занятии писал.
— Я тоже один раз писал на занятии, — подхватил Спицын. — Как сейчас помню, товарищ майор. Нам начхим про способы защиты от иприта объясняет, а меня в поэзию бросило.
— Ну, читайте, читайте, — настаивал Мочалов.
— Не буду, — опустил глаза Борис. — Вы лучше эти послушайте, товарищ командир. — Спицын как-то сразу преобразился, лицо его стало торжественным, ноздри вздрогнули:
На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн,И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный челнПо ней стремился одиноко…
Сначала голос Бориса был тихим и слабым, но потом зазвучал тверже. Мочалов слушал, полузакрыв глаза.
— Вот это поэзия, — прошептал он, когда Борис закончил. — А вы молодец, всю главу знаете.
— Я из «Евгения Онегина» три главы знаю, — похвастался лейтенант.
— Прочтите хотя бы одну.
…Вечером Спицын с трудом дотащил Мочалова до самолета и помог ему забраться в кабину. Ночью несколько раз подходил к командиру. Майор спал крепко, не впадая больше в бред. Но лоб у него по-прежнему был горячим, а щеки полыхали болезненным румянцем.
А на Спицына напала бессонница, к он беспокойно вертелся на жестком пилотском сиденье. То затекала спина, то плечо начинало поламывать. Вой ветра был противно однообразным. Ветер ослабел, но окончательно не стих, так и шастал по каменистой площадке, поднимая песок. По фюзеляжу вызванивала тонкую дробь проволока антенны. Была она раньше могучей, способной в любую минуту связать летчика с землей, в каких бы заоблачных высях он ни находился, а сейчас болталась безвольно, расслабленно, будто ей было стыдно собственной ненужности.
Борис зажмуривал глаза, чтобы не видеть приборной доски. В голове теснились разные мысли. Сначала они были тревожными, обрывочными: «Эх, хорошо бы отсюда выбраться. Неужели не выберемся? Неужели так и погибнем? Нет, выберемся!» Потом тревога исчезла, появилась и крепла надежда, мысли обретали стройность. Спицын видел себя и Мочалова спасенными, прибывшими в Энск. Они снова в строю. Настанет лето, и, может быть, их эскадрилью пошлют в Москву на воздушный парад. Они к тому времени обязательно станут летать на реактивных истребителях. Об этом и генерал говорил, и подполковник Земцов, и Оботов. Спицына тоже возьмут на парад, и он пролетел бы не хуже других, уж постарался бы на совесть.
И возникла новая картина. Гудит, волнуется людское море на Тушинском аэродроме. Ярко пламенеют плакаты, голубеют флаги Военно-Воздушных Сил, у киосков с газированной водой и мороженым не пробьешься. Всюду улыбки, смех, оживленный праздничный говор. А день на славу удался! Солнечный, с лазоревым небом, таким чистым, словно его перед этим целую неделю мыли все поливальные машины столицы. Играет музыка. Но вот начинается воздушный парад, и небо наполняется гулом самолетов. Диктор объявляет:
— К аэродрому приближается колонна реактивных истребителей. Ее ведет заслуженный летчик подполковник Земцов. Слава советским летчикам, блестяще овладевшим реактивной техникой!
Оркестры раскатятся торжественным маршем, но их на мгновение покроет мощный гул реактивных турбин. И голубое небо не застыдится от бесконечного множества устремленных на него взглядов. Ведь летчики без единой ошибки проведут по его простору свои стремительные машины. И, конечно, Борис Спицын будет во второй девятке, рядом с Мочаловым или капитаном Ефимковым. На мгновение он увидит внизу огромное людское море. Промелькнет под крылом правительственная трибуна и поле Тушинского аэродрома, окаймленное со всех сторон толпой. Реактивных истребителей проводят тысячи взглядов. Прикрывая ладонями глаза, будут всматриваться люди в голубую высь, и, возможно, скажет кто-нибудь: «Это те самые летчики? Из Энска? Спасибо им. Они надежно охраняют наше небо». А реактивные истребители будут уже далеко…
…Борис раскрыл глаза, потянулся, разминая усталое тело. И сразу возвратился к действительности. Ветер шумел за стеклами кабины. Небо было беззвездным, тяжелым.
И опять подумалось тревожно:
— Ну, а если не смогут нас найти? Если придется погибнуть в этих горах? Нет. Не сдамся! И Мочалов не сдастся, — яростно зашептал он, — а погибать придется, за минуту до смерти нацарапаю на плоскости самолета: «Родина! Мы, советские летчики, майор Мочалов и лейтенант Спицын, честно выполнили свой долг, как коммунисты…»
Словно обогрели его эти думы. Борис ощутил новый прилив сил. В кабине было тесно, неудобно и холодно. Он вылез из самолета и быстро заходил по земле, стараясь размять закоченевшие ноги…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Наступил новый день. Утром летчики опять сидели у сложенных оградой камней. Стараясь развлечь больного Мочалова, Спицын наизусть читал ему стихи, какие только помнил. Случалось, что он сбивался, и тогда майор со слабой улыбкой поправлял его. Лицо у Мочалова осунулось, глаза запали. Спицын слышал тяжелое, сиплое дыхание Мочалова.
— Вам бы поспать, товарищ командир, — посоветовал лейтенант.
Ничего не отвечая, Сергей кивнул головой и закрыл глаза.
Спицын встал и медленно пошел вперед по каменистой площадке. Ветер почти стих. Свинцовые тучи поредели, вдали смутным силуэтом обозначились очертания самой высокой гряды хребта. Если бы тогда хватило горючего еще на несколько минут, они набрали бы недостававшие сотни метров высоты и свободно спланировали бы на один из ближайших от Энска аэродромов. И не было бы ни мучительного одиночества, ни холода, ни голода. Захваченный этой мыслью, Спицын не сразу понял, какое изменение внезапно произошло в природе. Облака раздвинулись, и в просвете их показалось солнце. Солнце, по которому так долго тосковали их глаза!
— Вот так штука! — воскликнул радостно Борис, подбегая к майору. — Солнце!
Мочалов раскрыл глаза и посмотрел на восток. Да, над синеватой гривой хребта светило солнце. Диск его был багрово-красным, предвещавшим перемену погоды. Мочалов протянул к нему ослабевшие руки и радостно вздохнул:
— Хо-ро-шо!
Но потом взгляд его опустился вниз. Вровень с краями площадки по-прежнему было беспросветно, плыли кудлатые облака. Скалы поднимались из этой серой кипени, как могильные памятники на кладбище. Улыбка на лице Сергея Степановича погасла.
— Мало хорошего в таком солнце, юноша, — сказал он, помолчав. — На земле небось снегопад и никакой видимости.
— Вероятно, — утратив веселость, согласился с этим предположением Борис. Вдруг он уловил на лице майора какое-то резкое движение. Губы Мочалова зашевелились, серые, воспаленные жаром глаза открылись шире, взгляд их стал тревожным и напряженным. Тяжело и медленно майор начал подниматься. Сначала оперся о землю ладонями и привстал на корточки, как спортсмен перед стартом, затем с усилием разогнулся и встал на ноги. Пошатываясь, он сделал несколько шагов к скале и стоявшим около нее истребителям. Защищая глаза от солнца, он приложил к виску ладонь.
— Неужели померещилось? — с нарастающим волнении заговорил Сергей. — Да нет же… Нет! Спицын, слушайте!
