Михаил Голубков - Крайняя изба
Как ни странно, но сговорчивость белоголового настроила Саньку на воинственный лад.
— Ну-ка, кончай! — скомандовал он своим.
Бронниковы молча побросали тяпки и пошли вслед за Санькой.
— Митька, зови рыбаков, — делал тот на ходу распоряжения. — Славка, до бани дуй… Хорька на игру высвободи.
Митька и другой, чуть повыше его, Бронников, Славка, кинулись выполнять приказ: Митька бросился к баньке, стоявшей в конце огорода, Славка махнул через ограду, побежал к речушке в логу.
Тем временем Колесо строго наказывал команде:
— Только в пас играть, слышите? В одиночку их не пробить, испытано уж… костьми ложатся. Пине и Левке Сану держать. И чтоб ни на шаг от него!
— Ага, — занудил мальчишка, которого я расспрашивал дорогой. — И я хочу в нападении!
— Молчи, — шикнули на него. — Знаем твое нападение. Сказано, Сану держать… значит, держать.
Пиня скрепя сердце покорился.
— Я по центру буду, — закончил белоголовый. — Ты, Костя, правый фланг, ты, Валька, левый…
Бронниковы перелезли изгородь, тоже сбились в круг на военный совет.
— По двадцать минут играем, два тайма, — крикнул немного погодя Санька.
— Добро, — отозвался за команду белоголовый. — Время найдется?
Санька не ответил, направился к дому напротив, постучал в низкое окошко, уставленное по подоконнику горшками с геранью. Кто-то там тотчас толкнул створки, послышалось сиплое старческое кряхтенье:
— Чо тебе, Сань?
— Нам бы часы, деда Михайла.
— Опять мячт затеваете?
— Мачт-реванш, деда!
— С кем?
— Балдинские приперли.
— Буду сичас.
Санька повернул назад. Ребятня уж устанавливала ворота прямо в проулке. Принесли и положили камни вместо штанг, тщательно вымеряли шагами меж ними — не дай бог, ворота окажутся разные.
Вскоре из дому напротив вышел куцебородый шаткий старик, усохший, как гороховый стручок, скрюченный, но улыбчивый, гоношной, с палкой, с большим старинным будильником в руках. Он сел на скамью у ворот, поставил будильник рядом. На нем была длинная, без опояски рубаха, застиранная, заштопанная местами, на ногах — стеганые матерчатые бурки.
— Дусь, выползай! — радостно позвал он.
Горшки с геранью раздвинулись, в окне появилась маленькая старушечья головка, повязанная красным платком. Лицо — тоже с еще неизжитой игринкой в глазах, в дебрях морщин, глубоких и мелких.
— По чо, старый, кликал?
— Вылазь, говорю… угланов смотреть.
— Наплюну-ка, вылазь. Так, поди, разберусь.
— Ну, разбирайсь, разбирайсь. А я из окошка плохо вижу.
— Ты теперь откуда хорошо-то видишь?
Это легкое, незлобивое препирательство вполне удовлетворило стариков, каждый как бы сумел отстоять личную независимость, остался при своих интересах.
— Ты тогда подсаживайся, што ли, — заметив меня, сказал старик, — чего ноги-то маять.
Я подсел. Старик возбужденно потер руками:
— Сичас светопреставление начнется!
— Часто болеете?
— Да пока, слава богу, обхожусь… Глаза вот только худые.
Не понял меня старик, не примкнул к огромному племени болельщиков.
— Очками обзаводиться надо, — охотно наговаривал он, — сюда ведь не одни балдинские приходят. Кажную почти неделю хутбол-от… многие сводят счеты с Бронниковыми. — Старик помолчал и прочувствованно добавил: — Они молодцом у нас! Орлы! Горой друг за дружку… Ишь слетаются все!
От баньки вместе с Митькой прибежал проворный скуластый мальчишка, резкий и беспокойный. Тоже Бронников, сразу видно. Только самый, пожалуй, своенравный Бронников — мышиные, маленькие глазки так и посверкивают темными угольками.
— Этот ихний неслух отчаянный шибко… Хорьком прозван, — пояснил старик. — Уж и поддает ему Санька. В баню частенько запирает… специальное наказанье придумано.
— Ну-ка, поди сюда, — подозвал Санька Хорька. — После игры снова в баню. Понял?
Хорек что-то буркнул, боднул головой — не то в знак согласия, не то протеста.
— А вот и двойняшки спешат! — как бы даже обрадовался, заегозил на скамейке старик. — Опять харюзков ловили. Двойнят всегда на промысел отряжают. Все подспорье столу.
Славка привел с речушки двух совершенно одинаковых Бронниковых, только одетых по-разному: один был в великоватом, до колен, пиджаке, другой — в девчоночьем платье. Первый держал на плече удочки, второй нес кукан, унизанный мелкими рыбешками.
— Рыбу и уды домой, — скомандовал Санька. — Да сымите свои пугала, нече народ смешить.
— Сымем, конечно. Мы только рыбу ловить оделись. В кустах крапива, комарье жалятся.
Близнецы сбегали в дом, вернулись уже без рыбы, без удочек и в одних трусишках.
— Эти рыболовы заядлые, хлебом не корми, — рассказывал старик. — Эти вслед за Людкой народились… есть все же девка у них одна. Ну, народились, и слава богу!.. Одежку оне друг другу передают, вырос из одной, отдал меньшому, ежели она не дыра на дыре… А тут сразу двое растут! Как делу быть?.. Вот и донашивают Людкино добро, оба порой в платья вырядятся. — Старик ухмыльнулся, постукал нетерпеливо палкой. — А што? Кто здесь на них больно-то смотрит. Бегают, как зверушки какие. Здесь им только и жить, бесштанным.
Меж тем ребятня сошлась в центре поля.
— Лишко вас нынче, — сказал Санька белоголовому. — Убирайте одного игрока. Нас всего десятеро.
— Ничего не знаем! — заупирались балдинские. — Команда должна быть командой… полный состав!
— Ладно, черт с вами, — уступил в этот раз Санька. — Людка! — гаркнул он зычно. — Где ты там? Людка!
На высоком крыльце бронниковского дома, держа на закорках толстого голозадого мальца, появилась девчонка, большенькая уж, в коротком застиранном сарафанчике, мало чем отличная от мальчишек.
— Людка, вставай в ворота!
— Ага! А Прошку куда?
— Брось его на поляну, пусть ползает!
Девчонка, немного поколебавшись, спустилась с крыльца, положила Прошку в траву возле прясла, встала в ворота. Сарафанчик она заправила под трусы, сжала упрямо рот, приняла боевую готовность — получился еще один Бронников. Малец пока что спокойно ползал по полянке, садился, играл травинками.
— Вы начнете сегодня, нет? — потянулся старик к будильнику. — Я завожу…
— Заводи, заводи, деда! Двинули!
Игра началась с настойчивых, яростных атак балдинцев. Они сразу заперли Бронниковых на их половине и не разжимали тисков — жаждали реванша, голов, счета. Команда у балдинцев была более ровная, всем лет по восемь — двенадцать, и пасовалась лучше, и наступление вела по всем правилам футбольной стратегии.
— Жаль, бати с ними нет, — вздохнул, тревожась за братьев, старик.
— Тоже играет?
— Выскочит иногда, подмогнет… Он ведь и сам чисто пацан, Егорко-то. Ни заботы, ни лета мужика не берут. Клепат и клепат ребятню. Дашка его кажинный год круглая ходит. Мать-героиня уже, пособие получает. — Старик вдруг затаил дыхание и смолк, пережидая опасность у ворот Бронниковых. — Они на покосе сейчас, Дарья-то с Егоркой. Колхозные сена пока убирают. Позже за свои примутся, вечерами да как… Свои-то деляны правление еще не разрешает косить, если колхозные не управили… А так оне за телят в ответе, на мясопоставку ростят. Но с телятами ребятня управляется. Отпустит вот жара, в поле выгонят. Дарья и Егорко могут и не ходить в бригаду, раз телята за ними… ртов-то, однако, вон сколько, кажный есть-пить просит.
— Да, большая семья.
— Считай, полдеревни бегает! — кивнул старик. — Как бы мы и жили, одни-те? Без ихних концертов?
Словно в подтверждение слов старика на поле в это время что-то случилось: надсадным, дурным голосом завопил Прошка, ребятня бросила игру, сбежалась тесно. Прошка, оказывается, уполз от изгороди, и атакующий по краю балдинец попал в него мячом. Атака была сорвана, балдинцы настырно горланили:
— Штрафной надо бить! Двенадцатый игрок на поле!
Двенадцатый игрок орал во всю матушку.
Тонко, пронзительно взвизгнув, кинулась Людка из ворот, ворвалась в ребячью толчею, вытащила Прошку.
— Да кто у меня Прошеньку обидел, кто посмел? — сильно трясла она мальца. — Ишь, ишь какие… вот, вот им! — грозила она кулаком.
Прошка не затихал, по-прежнему перекрывал всех крикунов на поле.
— Людка, на место, — приказал снова Санька.
— Счас, дожидайся! — огрызнулась девчонка. — Пока не уйму, не встану.
— Да брось ты его! Поревет-поревет да перестанет.
— Ну, ну… приказчик нашелся. А что, если он надсадится, пупок наживет?
— Дай-ка мне его, девонька, — послышалось сбоку, из окна. — Дай ангелочка.
— Во, правильно! — Санька вырвал у Людки орущего мальца, сунул его под мышку, пересек дорогу, вручил с рук на руки бабке Дусе.
— Иди ко мне, маленький. Иди, хорошенький! — заприпевала, зауспокаивала довольная бабка. — Ух, они, бусурманы! Ух, разбойники! Убили моего Прошеньку. А я вот тебе покажу что-то!..
