Триумф. Поездка в степь - Юрий Маркович Щеглов
— Удержу из получки, — предупредил он, — если и шпильку потеряешь. Инструкция Клыча Самедовича. Адье!
Пугают и одновременно подчеркивают, что я хоть знакомый Чурилкина и сын знаменитого в Донбассе инженера, но поблажки не дождусь ни при каких обстоятельствах. Вообще с Абрамом-железным — мужчиной чрезвычайно маленького роста, щуплым, краснолицым, с узкими глазами, которые походили на бегающих мышей, — шутки плохи. Мне успели сообщить, что он в прошлом году целому отделу однажды задержал зарплату. Федька Карнаух, с которым читатель, пожалуй, встретится, но где-то подальше, на полпути к финалу, не вернул в бухгалтерию вовремя пустяковый финансовый отчет, и банк по неизвестной причине — возможно, и по совпадению — закрыл кредиты. «Ах, вы мне закрыли кредиты, вы мне поставили под угрозу выполнение плана, вы мне устраиваете катастрофу — значит, не будет вашим детям на хлеб с маслом. Что? Прокурор? Кто произнес — прокурор? Ты? Сейчас вызываю госконтроль и ревизоров ОБХСС. Агафоклея Мефодиевна, — достойный заместитель своего достойного начальника! — выписывайте срочно командировки, и едем их, этих жуликов, проверять — без исключения, поголовно и по всем швам — прямо на местах. У меня в хозяйстве все в порядке. А у вас? Я честный служащий. Мой портрет висит в министерстве на доске Почета»…
Так или почти так кричал в тот день на очередь у кассы Абрам-железный.
— Пусть на хулигана воздействует коллектив! Адье! — и главбух, закончив свою тираду рекомендацией, с треском захлопнул окошечко.
Коллектив помялся-помялся и покинул поле сражения. Профсоюз, естественно, был бессилен. Сам Клыч Самедович бледнел и спешил собственноручно налить стакан воды из личного сифона Абраму-железному, когда тот терял терпение. Вот какой человек управлял финансами треста. Федьку Карнауха принудили, конечно, ночью составить злополучный отчет.
А я ведь не коллектив. Я — новичок, мелкая букашка. Если теодолит пропадет, чтоб выплатить — сколько месяцев вкалывать надо?
Кое-что, однако, пришлось спрятать в лопухах. Воловенко положил мне на плечи связку — штативы и рейки. Я крякнул, мгновенно вспомнив фразу Чурилкина: геология тебе плечи пооборвет, — взял в руку футляр и, как верблюд переставляя негнущиеся ноги, двинулся вслед за Воловенко в глубь Степановки.
Внезапно примчалась сияющая по краям туча. Закрыв от нас луну и звезды, она замерла в воздухе, не меняя своих случайных и прекрасных очертаний. Увесистые капли, какие слетают с неба только вблизи водных пространств, наконец глухо зашлепали по мягкой от пыли земле.
— У геодезиста поясница — бюро погоды, — недовольно пробормотал Воловенко.
9
Я открыл глаза оттого, что Цюрюпкин дергал Воловенко за сапог, торчащий из зеленой путаницы сена:
— Эй, инженер, очнись.
Цюрюпкин стоял на лестнице, наполовину всунувшись в чердачный проем.
Мы вышли наружу. Светало. Обложная туча плоским потолком придавливала нас к мокрой тусклой траве, изъеденной вытоптанными тропинками. Моросящий дождь издавал монотонный шум.
Степановка еле-еле приходила в себя. Скрипнуло колесо телеги, хлопнул и затарахтел тракторный двигатель, затем опять двор окутала хрупкая — последняя — тишина. Мелкие невидимые капли шуршали, тревожа солому на крыше. Из перспективы улицы наползал, выгнув грудь, пласт зыбкого дыма. В непогоду, конечно, спешить особенно некуда, люди себя чувствуют хуже, чем в жару, вот и дремлют подольше, пытаясь совладать с разбитостью от летнего короткого сна.
У колодца мы напились из железной покореженной сикось-накось бадейки и закурили, втягивая горькую, головокружительную — натощак — струю.
— Пошлите, — сказал Цюрюпкин, — подывымось на дело, потом передам вас Ленке Краснокутской — пусть возится.
Елена Краснокутская — технолог, ее факсимиле в плановом задании раз десять мелькало под всякими довольно внушительными сметами.
На дне бадейки вода успокоится — зеркальная, вздрагивает или льется — все равно прозрачная. По земле подобная не течет. Тут определенно какой-нибудь мезозойский фильтр установлен. Не водопроводная это вода. Снова отхлебнул глоток с явственным привкусом дождя. Знобко! И отправился вслед далеко ушедшим Цюрюпкину и Воловенко.
Село, между прочим, не из бедных, войной не очень разоренное и не брошенное норовящими смыться в город людьми. Лепится оно тонкой ниточкой к реке. И степь рядом, и в низине луг. За вертлявым руслом лес, редкий, правда, но каждому выгодно в ковыльном краю по соседству с деревом обосноваться — потому с той стороны хат погуще. Мимо Степановки пологой лентой вьется асфальтовый серпантин, ведущий в Кравцово. Она, выходит, если подъезжать по главному стрелой летящему к морю шоссе, — за цепью курганов. К ней приходится еще добираться ухабистым, затяжелевшим проселком, который проклинают не только начальство, но и простые колхозники, однако терпят за короткость. Кирпич в печах здесь давно не жгут — намечена реконструкция прежнего завода. Вот проселок — по объяснению Цюрюпкина — в мартовскую непогоду и заухабился. А зерно — не кирпич, любую тряску выдержит. Ну ведро-другое потеряем, так мало ли его теряем?
— Председатель определенно заинтригованный строительством, — шепнул мне Воловенко, хотя Цюрюпкин пока не обмолвился о своих планах. — Сам повел. И впрямь, клуб и школу отгрохать не грех: кирпичи задом глянцуют. Завод отладят — в неимоверную силу войдут.
Заинтригованный — это прекрасно, подумал я. Воловенко в самолете сулил: если председатель умный, перспективу чует, характером сговорчивый, — значит, нужны мы ему под завязку и тогда почти без денег перебьемся. Колхоз будет кормить до отвала. На него трудимся и вроде в гостях. Основное — столковаться. Денежный вопрос беспокоил меня чудовищно. Что от тысячи останется? Судя по началу — не много. Авось из полевых все-таки выкрою сестренке на зимнее пальто.
Странное, я заметил позднее, свойство у заброшенных глиняных карьеров. Вокруг себя они обязательно распространяют мерзость запустения. Даже не близко, но в том направлении хаты победнее, порядка поменьше. Вот и здесь, в Степановке, мы натолкнулись по дороге на разрушенную церковь и утопающее в бурьяне кладбище. А вдоль выезженной тяжело груженными машинами колеи — облизанная ветром и дождями до гладкости угольных суставов старая пожежа. Дворы уничтожили немцы, за что — Цюрюпкину неведомо. Партизан в окрестностях никаких не было и в помине, на десятки километров голая — просматриваемая в бинокль, простреливаемая — степь. Никого, впрочем, те руины сегодня не задевают, кроме районного руководства, финагентов и разных уполномоченных, спешащих по обыкновению мимо — в Кравцово, к зажиточным свистулечникам. Взор, разумеется, не ласкает мрачное зрелище.
— Протестуют оседать на прежних гнездах, — сокрушенно пожаловался Цюрюпкин, обнимая за плечи Воловенко. — Пряником их туда не заманишь, кнутом не загонишь. Примета дурная.
Мы спустились по скользким и шатким ступеням в карьер. На заводе пусто, сторожа нет. В коридорах между
