Сергей Сартаков - Горит восток
Ловко! — сказал Савва.
Ну, я поехал. Надо успеть переодеться на работу. Да, вот что, Савва, — нагнулся он ниже, — вечером приходи ко мне. Вася Плотников приехал, у Лавутина ночевал. Соберем свой кружок сегодня.
Ладно. А Филиппу Петровичу сказать? Ваня почесал в затылке.
Как у него сейчас настроение?
Да, понимаешь, вроде и получше, а завел я недавно с ним такой разговор — он только отмахнулся: «А, плетью обуха все равно не перешибешь. Собираемся мы, собираемся, книжки читаем, беседы слушаем, а один пес — еще хуже жить стало».
Да-а… Опять-таки… отпустить его от себя — и вовсе потерять можно. А он — своя кость, рабочая.
Ну, конечно, — обрадованно сказал Савва, — позову я его! А что расшатался человек, так наша забота его поддержать!
Зови! — согласился окончательно Ваня. — Я думаю, и Петр и Лавутин не рассердятся на нас с тобой за это. Ну, валяй иди на озеро. Ни пуха тебе, ни пера!
Да чего теперь! — безнадежно сказал Савва. — Ты своим галопом всех уток распугал. На-ка увези ружье, вечером от тебя заберу. А я пойду прямо в мастерские.
Он пересек наискось сырую поляну, перелез через забор, поленившись делать крюк, чтобы войти через проходную будку, и отправился прямо в цех. До начала работы еще оставалось больше получаса. Савва взялся было готовить станок, да раздумал: как-то очень уж пустынно выглядел цех без людей.
«А, все равно больше не заплатят», — подумал Савва и вышел снова на воздух.
Во дворе шелестели сухие бурьяны, разыгрывался ветер. У забора колыхались высокие побуревшие кусты боярышника. Тонкие ветви сгибались под тяжестью красножелтых гроздьев ничьей рукой еще не тронутых спелых ягод. Осень, осень уже лежала на всем.
Савве хотелось есть, он убежал из дому без завтрака. Ну ничего, придется потерпеть. В обед Вера принесет что-нибудь и Филиппу Петровичу и ему.
На груде ненужного железного хлама, в углу двора, сидела ворона, ощипываясь и прихорашиваясь. Савва подкрался поближе, метнул в нее гайкой, но не попал. Гайка с грохотом ударилась в обрезок листа толстого котельного железа и покатилась куда-то вниз, в пустое пространство. Ворона подпрыгнула и нехотя перелетела на забор.
Эх, маленький! — укоризненно сказал подошедший к Савве сторож. — Нашел за кем охотиться! За вороной! А?
Ничего, дедушка, — Савва хорошо знал и любил этого старика, — на все свое время: сперва за вороной, а потом и за вороном… Понял?
Да, — неопределенно сказал сторож, — а пока вы вот так ворон все ловите, вороны вам и глаза повыклюют. Слышал, парень, я, — он оглянулся, — сегодня по всему городу опять листовки свежие появились. Шли сейчас два фараона мимо будки моей, говорили: на усиление прибывает еще полусотня казачья. Смотри, не поймай, парень, ворону. Намотай на ус. Я ведь кое-что знаю.
Густо загудел гудок и заглушил слова сторожа. Он махнул рукой и побежал открывать ворота.
К удивлению Саввы, Филипп Петрович на работу не пришел. Так и стоял сиротой его станок всю первую половину смены.
Выкроив свободную минутку, Савва сбегал в кузнечный цех, к Лавутину. Отвел его в сторону, будто покурить, — и торопливо рассказал про разговор со сторожем и о том, что Филипп Петрович не явился на работу.
Из дому я в пять утра вышел. Он спал и вроде вовсе здоровый был. Что такое с ним могло приключиться? Ума не приложу.
Лавутин задумался.
Черт его знает, — сказал он, с силой втаптывая каблуком окурок в землю. — А Филипп и мне вот как был нужен! Вася Плотников хотел обязательно встретиться с Буткиным. Пошел ночью на явочную его квартиру, а там сказали, что у Буткина теперь другая, а где — не знают или не захотели сказать. С буткинским кружком Филипп все-таки связь держит. Через него я и думал узнать. Вася говорил: «Должен знать еще доктор Мирвольский». Придется тогда мне немедленно «заболеть» и сходить к нему. Вася с Буткиным хотел встретиться до вечера.
Я видел Буткина вчера на станции, — заметил Савва.
Чего ж не видеть его? Он ведь не прячется: ревизор! А в контору к нему с такими делами не пойдешь и на квартиру, где он как ревизор живет, тоже. Для тайных встреч и была явка установлена.
Понимаю я. Так, к слову сказал. Давай тогда подождем Филиппа Петровича еще немного. Из дому все равно кто-нибудь придет, скажет, в чем дело.
Ну ладно.
В обед пришла Вера, и все разъяснилось.
У Селезневских дочка родилась. Кумом тятю позвали. Чуть свет за ним прибежали, — объяснила она, развязывая перед Саввой узелок с обедом. — Напьется он сегодня, вот как напьется! Знаю, Селезневские никогда так не выпустят.
«Попадет теперь Филипп Петрович за прогул па большой штраф, а то, чего доброго, еще и уволят», — подумал Савва, но не стал пугать Веру и вслух сказал:
Жаль! Он очень сегодня был нужен. Ты скажи ему, если он вскоре, и не пьяпый, вернется, пусть сюда придет обязательно.
Хорошо, — сказала Вера, вынимая из корзинки хлеб и огурцы. — А ты тоже отличился: убежал ни свет ни заря, куска хлеба даже с собой не взял. Ну? Где же твои утки?
Не долетели еще, — мирно ответил Савва, — летят. Ты откуда знаешь, что я ходил на озеро?
Вера поиграла бровями. Ей было приятно, что рабочие, даже те, что сидят далеко, все поглядывают на нее. Стало быть, она красивая.
Я все знаю, — торжествующе сказала она, — я все про тебя знаю. Ну? Хочешь, я даже твой сон расскажу?
Ух ты! — повернулся к ней Савва. — А ну, давай расскажи.
Не скажу. Сам знаешь.
Савва во сне видел Веру. Он чуть не подавился огурцом. Как она догадалась?
Прошел мимо Петр Терешин. Шутя сбычился, развел как-то словно бы еще дальше свои широко поставленные глаза, быстро протянул руки, собираясь схватить Веру.
Девушка испуганно заверещала. Петр погрозил ей пальцем.
Нужна ты мне, стрекоза! А голосок у тебя ничего, аж в ушах заложило. — И бросил мимоходом Савве: — Зайди за Порфирием Коронотовым. Мужик сидит без работы» От тебя к нему дойти ближе.
Зайду обязательно, — пообещал Савва.
Вера, стояла, поправляя банты в косах. Высоко подняв левую бровь — глаза ее уже смеялись, — поглядывала вслед уходящему Петру.
Как тигр на меня бросился. А ты и не подумал защитить!
Савва собрал порожнюю посуду, связал в узелок, поставил в корзинку и подал Вере. Стал с ней рядом.
В другой раз тысяча тигров на тебя нападет — всех отобью. До самого потолка наш дом тиграми завалю.
Да? Завалишь тиграми? Как сегодня утками?
Не дразни меня. Сегодня я не виноват.
Вера повесила на руку корзинку. Тихонько засмеялась.
Не виноват? Сегодня не виноват? А, значит, всегда виноват? — и побежала от него.
Вера, — крикнул ей вдогонку Савва, — ты не забудь сказать Филиппу Петровичу!
Ладно…
Еще до конца обеденного перерыва от одного к другому — среди самых падежных рабочих — стало передаваться: «Завтра в полдень собираемся на лужайках вверх по Уватчику, выше заимок». Говорили только тем, в ком были совершенно уверены, чтобы не пробрался на собрание какой-нибудь подлец-доносчик. Прийти па сходку каждый приглашенный обещался с большой охотой: давно не собирались так вот, все вместе.
Ваня Мезенцев разыскал Петра Терешина.
— Ты собираешь? Наши? Сразу почему не сказал? Петр погладил ладонями свои широкие, квадратные плечи.
Нет, не я, — ответил он. — Это из буткинского кружка собирают. От них пошло.
Кто выступать будет?
Сам Буткин. И как представитель Сибирского союза.
А о чем?
Не знаю.
Нам идти?
Думаю, что да. Вечером с Васей Плотниковым посоветуемся.
А ты знаешь, что Вася хотел встретиться с Бутки-ным, а тот явочную квартиру переменил?
Знаю. Лавутин рассказывал.
Ну и как ты на это смотришь?
А вот разберемся, — ответил Петр. — Пусть еще Лавутин сходит к Мирвольскому.
Едва после перерыва началась работа, как Лавутин, неловко взмахнув кувалдой, сразу выпустил ее из рук и согнулся крючком.
Ох! — сказал он глухо, садясь на угол опечка. — Что такое? Словно оборвалось внутри.
Кузнец посмотрел на него сострадательно.
Ты бьешь всегда со всего маху. Растянулась жилка какая-нибудь. Посиди, отдышись.
Но легче Лавутину не стало. Кузнец сходил к мастеру, рассказал, что случилось с молотобойцем, и вернувшись, передал Лавутину разрешение уйти до конца дня с работы, а хочет — так показаться врачу.
13
Суббота всегда была особым днем в недельном календаре Алексея Антоновича. Она определяла, будет ли у него воскресенье совершенно свободным. В субботу он обходил палаты и осматривал тяжелобольных с особой тщательностью, чтобы знать твердо — до понедельника ничего тревожного не случится и, значит, можно будет уйти и за город. Прогулки в лесу были для него истинным наслаждением. Если же закрадывалось хотя малейшее сомнение, что здоровье больного может ухудшиться, Алексей Антонович мысленно зачеркивал воскресенье и обязательно с утра шел в больницу. В такие дни у него выкраивались свободными лишь часы амбулаторного приема, и он отдавал их чтению.
