Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 1
Не только Анна Семеновна, но и остальные входящие в подпольную организацию считали, что удачи стали их неизменными спутниками.
Не стремясь к авантюрности, чуждой по природе большевикам, они неизбежно попадали в водоворот жизни, которая требовала изощренности, хитрости, притворства, обмана…
Хочет или нет Григорий Киршбаум выглядеть франтом, стяжателем, любителем кутнуть, мечтающим стать капиталистом, — он вынужден так себя вести. Быть на виду — для него единственный способ оставаться в тени. Прячась, он не мог проявить и обычный интерес к общественной жизни, к политике, к чтению газет. Это обязательно бы кого-то насторожило. До сих пор Киршбаум не чувствовал, что для кого-то он представляет особый интерес. Но недавно в мастерскую пришел некто, отрекомендовавшийся обрусевшим немцем — Иоганном Карловичем Таубе — и на первый случай предложил Киршбауму золотарный пресс, переконструированный для ускоренной вулканизации штемпелей.
Киршбаума посетили беспокойные мысли.
А немец тем временем рассказывал, что он предполагает создать посредническую контору, которая будет за малое вознаграждение доставлять всякому желающему все, что есть, вырабатывается, производится и поступает в продажу. Например, для Варвары Емельяновны Матушкиной он предлагал усовершенствованное зубоврачебное кресло и наборы зубов, которые невозможно отличить от натуральных. Для Всеволода Владимировича Тихомирова он может предложить партию новейших шведских парт.
Осведомленность немца была поразительной, знание имен более чем подозрительно. И как же был счастлив Григорий Савельевич, когда подоспевший на встречу с немцем Кулемин обнялся и расцеловался с ним.
Приезжий чувствовал себя в роли предпринимателя Иоганна Таубе так же свободно, как в свое время в роли монаха, прибывшего с Иваном Макаровичем Бархатовым для спасения Тихомирова.
Обрусевший немец Таубе побывал во многих домах, выясняя спрос. Состоялся разговор и с аптекарем Мерцаевым. Провизор на все лады восхвалял образованного поставщика. Понравился он и доктору Комарову. Хорошо отзывались и остальные, у кого ему довелось быть. Теперь «коммерсант-комиссионер» Таубе мог совершенно открыто, не вызывая ни у кого подозрений, предложить зубному врачу Матушкиной новейшие принадлежности. Он так и сделал. Матушкина получила письма от сестры и Валерия Всеволодовича. Вскоре произошла большая встреча приезжего с глубоким подпольем Мильвы.
Наступал новый революционный подъем — рассказывал приехавший посланец ЦК. Бастовало в минувшем году более миллиона рабочих. Крестьяне уничтожали столыпинские кулацкие хутора, имения помещиков. Возникали волнения в армии, на флоте.
— Самое трудное время позади, товарищи, — повторял он обращение Центрального Комитета к партийным организациям. — Наступают новые времена. Надвигаются величайшей важности события, которые решат судьбу нашей родины. За работу же!
VIБыло бы непростительным полагать, что тайный надзор в Мильве ограничивался грубой слежкой полиции, ее агентов, распознаваемых с третьей фразы. У Емельяна Кузьмича Матушкина был пусть не полный список шпиков и провокаторов, но все же и в нем числились почти тридцать человек, работавших в цехах, в конторах, служивших по вольному найму.
Но в этом списке не было свободного художника и артиста комаровской группы Антонина Всесвятского. Он хотя и болтался в различных слоях населения, но никогда не заводил политических разговоров, и его можно было отнести к ищущим удачу через богатую невесту прожигателям жизни, каких было немало в Российской империи. Зоркий Матушкин махнул на Всесвятского рукой, особенно после появления в Мильве овдовевшей пароходчицы Соскиной.
Матушкин, думая так, был прав, но, думая только так, он жестоко ошибался. Всесвятский знал о Киршбауме и Артеме Кулемине больше, чем можно было представить. Это был одареннейший прохвост и мастер ювелирнейших подлостей.
Кто же такой Всесвятский, от которого теперь зависит жизнь и свобода многих мильвенских большевиков и существование так трудно создаваемой и так искусно скрываемой подпольной типографии?
Его подлинная фамилия — Гуляев. Успешно заканчивая семинарию, он и не собирался применять свое духовное образование на благо веры. Красавца, певца, сочинителя, прирожденного артиста звала иная жизнь. По нему сохло немало невест. За одними давались в приданое богатые приходы, за другими доходные вакансии, за третьими — торговые заведения, паи в пароходных компаниях. Но все это ему, мечтавшему сверкать в столицах, казалось низкой оплатой за его свободу. Как можно ищущего миллионы соблазнить какими-то тремя — пятью десятками тысяч рублей, да еще с обязательной придачей к ним супружеских кандалов. Лучше уж он будет торговать собою в розницу за меньшую плату, чтобы в итоге больше собрать и сохранить независимость. Так он и начал свой путь восхождения к легкому обогащению, сорвавшись, по неопытности, на первой ступени. Глава семинарии, уличив свою жену в избыточной щедрости к семинаристу Гуляеву, припугнув его тяжкими наказаниями, заставил молодого человека покинуть город, однако не сумев отобрать у него полученного им деньгами и драгоценностями вознаграждения, потому что для этого потребовалось бы обращаться к судебным властям и предавать огласке то, что лучше было сохранить семейной тайной.
Возмужав после первого промаха, Гуляев действовал куда хитрее и осторожнее. У него было на что обзавестись блистательным гардеробом и, выдавая себя за человека из обеспеченного круга, стать на подмостки провинциального театра, не гоняясь за жалованием и бенефисами, что как нельзя лучше устраивало антрепренеров.
Сверкающий герой-любовник, успешно игравший шекспировского Ромео, гоголевского Хлестакова, вел роскошный образ жизни, одаряя деньгами друзей, покупая одежду нуждающимся трагикам и несчастным комикам; он был равнодушен к вниманию прехорошеньких инженю, знаменитых прим, утверждая, что только таинство брака может позволить ему обнять женщину.
Молодого артиста находили человеком не от мира сего. К тому же он был необыкновенно религиозен, с чувством пел на клиросе, подавал щедрые милостыни. В лучших господских и купеческих домах почитали за честь появление блистательного на сцене и застенчивого в жизни ангелоподобного артиста, для которого низменно и то, что для остальных нормально.
Нежно и платонически отвечая на воздыхания млеющих дочерей видных губернских тузов, промышленников, купцов, он сочинял для них невиннейшие куплеты, исполняемые под гитару, оставлял в их альбомах целомудреннейшие стихотворения, вроде:
Настанет час, и постучится в сердцеНезнаемого чувства властная рука.
Или в этом же роде:
Я боюсь расплескать тебя, полная чашаНежных чувств и священной любви…
Ни одна из барышень не могла уличить набожного Гуляева даже в двусмысленном взгляде. Он был чист, как небожитель.
Да он и не мог быть другим, специализируясь на уловлении, а затем ограблении томящихся купчих, скучающих барынь, стареющих богачих. Он был беспощаден к своим жертвам. Угрожая предать гласности то, что скрывалось от именитых, богатых и обманутых мужей, он не был умерен. Брал деньгами, золотыми вещами, бриллиантами. Этот вид аферы сходил всегда безнаказанно. И он мог уехать за границу, сказавшись там каким-нибудь опальным графом, жениться на миллионе и зажить той счастливой, безмятежной жизнью, какой жили многие, числясь порядочными людьми.
Но жадность никогда не бывает сыта, а успех, как бы велик он ни был, никогда не хочет быть последним.
Накопив достаточно, отрастив для солидности усы и приобретя в театрах светские манеры, Гуляев появился в Екатеринбурге, где сразу же обратил на себя внимание. И вскоре, через прелестную красотку актрису, втерся в дом хищника, скупающего на частных и казенных приисках краденое золото.
Разбойники очень скоро поняли и оценили друг друга и составили «золотую компанию». Молодой делец, войдя в курс дела, понял, что ему может принадлежать не половина, а все золото. И он ограбил компаньона. Ограбил, зная, что тот, боясь за свою жизнь и свободу, не предаст его. А он предал себя и его в руки правосудия. Потому что жажда мести, обида за поруганную любовь к прелестнице-актрисе были сильнее страха перед каторгой и даже виселицей, которая все-таки исключалась «чистосердечным» признанием.
И оба преступника оказались за решеткой. Золото найдено, конфисковано, приговор подготовлен. По этому приговору тот и другой продолжат добывать золото, но уже прикованными к тачке.
И так бы случилось с обоими. Но так случилось только с одним.
