Каменный город - Рауф Зарифович Галимов
— А какова будет цена браку, совершенному под таким давлением? — зло спросил Бурцев. — Речь идет о душе человеческой, а она не бывает прямой, как линейка, случаются и зазубрины!..
Арзуманов отошел к окну и задумался.
— Заявление официальное, не анонимное... — произнес он. — С этим нельзя не считаться...
Арзуманов обернулся и взглянул на Муслима.
— Вот что... — сказал он, пощипывая полную губу. — Приди-ка ко мне с Талановым... Послушаем его самого... Поговорим...
Он пристукнул кулаком в раскрытую ладонь и сказал Бурцеву:
— Разберемся, работайте спокойно... Но... душа душой... она ведь и неизменной не остается...
— Знаю... — усмехнулся Бурцев. — На то и надеюсь.
В подъезде, прежде чем сесть в машину, Бурцев притянул к себе Муслима.
— Муся!.. — сказал он, сжав его руку. — Не надо, чтобы она знала...
— За кого принимаешь, э?.. — отстранился Муслим и дернул к себе дверцу машины. — Садись!..
...Взбежав на верхнюю площадку лестницы, Бурцев увидел Эстезию Петровну. Откинув голову, она прислонилась к косяку двери, ведущей в коридор, и курила, чего почти не делала обычно в рабочее время. Она шагнула навстречу и, придержав его, произнесла вполголоса:
— Приехала комиссия из главка... Три человека... — В голосе ее слышалась подавленная тревога.
Значит, ждала, чтобы предупредить!..
— Где они? — спросил Бурцев.
— У Таланова... — сверкнула она потемневшими глазами.
— Что ж, пойду... — двинулся он. — Ты не тревожься...
Она на мгновенье приникла к нему боком.
Бурцев благодарно взглянул в ее бледное, ободряюще-серьезное лицо и пошел по коридору легким пружинящим шагом.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
(ВМЕСТО ЭПИЛОГА)
Было еще светло, а вокруг испытательного стенда давно горели сильные электролампы. Желтые, они таяли в желтом свете заходящего солнца, и становилось непонятно — они или солнце золотит выжидающие глаза людей, плавится бликами на закруглениях нового станка, окрашенного в серо-стальной цвет.
Ильяс привинтил медную пластинку с маркой завода, поднялся с колен и согнутым указательным пальцем смахнул капли пота со лба. Озорно сверкнул его золотой зуб, взорвав, словно искра, нависшее молчанье. Люди задвигались, засмеялись, хлопая друг друга по плечам, пожимая руки.
— Кача-а-ать!.. — пронзительно, с металлическими нотками в голосе, закричал Коршунов. Сдвинув кепку козырьком назад, он первым подступил к Ильясу.
Вскидывали дружно и высоко.
— Конс... трукторов ка... чать... так? — кричал Ильяс, распластываясь в воздухе. — Хва... тит... так?..
Качали конструкторов. Потом — Бурцева. В один из взлетов он увидел, как к Вечесловой протолкалась Симочка и что-то сказала. В следующее мгновенье Эстезия Петровна обернулась к нему, помахала рукой и стала выбираться из толпы. «Почта, должно быть... надо бы взглянуть...» — подумал Бурцев. Но ему не скоро удалось освободиться.
Смех, шум, беготня продолжались. Качали уже всех подряд. Дошла очередь и до Таланова. Молчаливый больше прежнего, внутренне сникший, он, однако, не утратил до конца респектабельности. Лишь выражение скорбного недоумения, с которым он вернулся из горкома, казалось, навсегда застыло на лице Таланова.
— Случаются, конечно, домашние разговоры. Бывают минуты, когда хочется, чтобы и тебя кто-то пожалел... хотя бы жена... — сказал он тогда, мучительно морщась. — Но, поверьте, к этой мерзости я...
— Верю, — вздохнул Бурцев. — Верю... — И чувство непроизвольной жалости шевельнулось в нем. «Конечно же он не подонок — интеллигент, — подумалось ему. — Человек... со всеми слабостями... Но жди бед, когда слабый закусит удила... М-да, нет мира под оливами...»
Бурцев с иронией наблюдал за ним.
Сняв чесучовый пиджак, Таланов передал его кому-то из рабочих и стоял, ожидая, когда начнут качать. Словно человек, участвующий в некой торжественной церемонии, он плотно сомкнул губы и приосанился.
Бурцев засмеялся.
— Пойдем, Муся!.. — подтолкнул он Муслима.
Муслим взял его за плечи и незаметно указал на Чугая, к которому подбирался Коршунов. Слесарь сдвинул кепку еще дальше на затылок и, присев за спиной незадачливого председателя завкома, засвистел в два пальца. Чугай дернулся длинной фигурой и отскочил в сторону. Раздался хохот.
— Видал, э?.. — посмеивался Муслим, проталкиваясь с Бурцевым между сборочными верстаками. — Никто не будет голосовать за него...
Когда Муслим и Бурцев вошли, Вечеслова заканчивала разбор поступившей корреспонденции.
— Победители идут, Эстезия Петровна!.. Где аплодисменты, э!.. — сказал Муслим, расправив усы.
— Новости из главка? — спросил Бурцев, заметив в ее руке бумагу со знакомым штампом.
Эстезня Петровна виновато вскинула голову. В карих глазах ее стояла почти физическая боль.
— Я приношу только дурные вести... — произнесла она грудным рыдающим голосом и, бросив бумагу на стол, выбежала из приемной.
Бурцев поднял документ. Это был приказ, — «копия в горком», — которым ему объявлялся выговор «за неоправданные действия, приведшие к срыву планового задания». Результат работы комиссии главка на заводе...
— Спасибо вашему отцу, э!.. — плюнул Муслим и, помолчав, стукнул кулаком по столу: — Снимем выговор! Мнение партбюро для них ноль?.. В горком пойду, в ЦК пойду — снимем!..
Он взглянул на Бурцева, который щурил глаза и спокойно улыбался.
— Чего стоишь? — сказал он и сам улыбнулся. — Беги, э!..
Эстезия Петровна стояла на лестничной площадке, у перил, и ладонью вытирала глаза.
— Ну что ты, опомнись... — сказал ей на ухо Бурцев и взял ее за плечи. — Есть из-за чего расстраиваться...
— Обидно же... — чуть дернула она плечом.
— Мне даже совестно... Я, видимо, меньше всех огорчен... — усмехнулся Бурцев. — Дела-то идут, это — главное... А контора пусть пишет...
Эстезия Петровна прислонилась к нему и молча взглянула снизу вверх.
— Знаешь что... Возьми-ка машину и поезжай домой... Давно пора... — сказал он мягко. — Ну, я прошу, не отказывайся!.. Принести тебе сумочку?..
Она снова взглянула, и губы ее дрогнули в едва заметной улыбке. Она утвердительно прикрыла веки.
Вернувшись через минуту, Бурцев увидел, что с нижней площадки лестницы подымается Таланов. Эстезия Петровна рывком открыла сумочку, торопливо провела по лицу пуховкой, и Бурцев
